Моя страна и мой народ. Воспоминания Его Святейшества Далай Ламы XIV - Тензин Гьяцо

Немного позже на своем джипе прибыл ко дворцу еще один член Кашага, Суркхангва, но не смог доехать до ворот, потому что к этому времени толпа полностью заблокировала дорогу. Он вышел из джипа на некотором расстоянии и прошел через толпу, войдя в ворота с помощью тибетского чиновника, который там находился. Эти три министра, побывав в толпе сами, поняли, что необходимо сделать что-то быстро для того, чтобы предотвратить кризис. Они опасались, что толпа может попытаться атаковать китайскую ставку.

Некоторое время они ждали Нгабо, который также был членом Кашага, но он не приехал. Впоследствии мы узнали, что он отправился в китайский лагерь, очевидно думая, что я буду там, а затем понял, что появляться ему небезопасно, - так оно и было, поскольку китайцы послали бы с ним охрану, а ее закидали бы камнями, как эскорт Самдуб Пходранга.

В конце концов члены Кашага решили, что не могут больше ждать и устроили совещание втроем, пригласив также чикьяп кхенпо, главного настоятеля, тоже имевшего министерский ранг. Затем они пришли поговорить со мной. Они сообщили, что народ решил, что я не должен отправляться в китайский лагерь, из боязни, что я буду похищен и увезен в Китай. Толпа уже избрала своего рода комитет из 60 или 70 вожаков и объявила, что, если китайцы будут настаивать, что я должен ехать, они забаррикадируют дворец и сделают невозможным для меня покинуть его. Кашаг сообщил мне, что толпа настолько встревожена и решительно настроена, что мне действительно небезопасно выходить.

К тому времени, когда члены Кашага прибыли увидеться со мной, я мог слышать крики: "Китайцы должны уйти, оставьте Тибет тибетцам". Все лозунги требовали прекратить китайскую оккупацию и вмешательство китайцев в действия правительства Далай Ламы. Слушая эти крики, я ощущал напряжение этих людей. По рождению я был одним из них и понимал, что они чувствуют, знал, что в их нынешнем состоянии ума их уже невозможно контролировать. Это понимание было подтверждено позже утром, когда я услышал с болью и горем, что монах-чиновник по имени Пхакпала Кхечунг был избит разъяренной толпой и забросан камнями до смерти.

Этот человек вызывал в Лхасе много отрицательных эмоций из-за его тесного сотрудничества с китайскими оккупационными силами. Еще раньше этим утром он присутствовал на ежедневном собрании официальных лиц-монахов, именуемом трунгча, и по какой-то неизвестной причине около 11 часов он направился в Норбулинку на велосипеде, будучи одетым в полукитайскую одежду, темные очки и мотоциклетную маску от пыли. Также он открыто носил на поясе пистолет. Некоторые из толпы приняли его за переодетого китайца, другие решили, что он везет послание из китайской ставки. Их гнев и отвращение ко всему китайскому вдруг обратились в ярость, трагическим результатом которой стало убийство.

Начало насилия принесло мне громадную боль. Я поручил Кашагу объяснить китайскому генералу, что не могу посетить представление и что было бы неразумным кому-либо из его ставки в настоящий момент прибыть в Норбулинку, потому что это могло бы разозлить толпу еще больше. Старший церемониймейстер позвонил переводчику генерала и передал ему это послание вместе с моими извинениями и сожалением. Переводчик согласился, что решение было правильным, и сказал, что передаст послание генералу.

В то же самое время я попросил Кашаг передать народу, окружившему дворец, что, раз они не хотят, чтобы я отправился в китайский лагерь, я туда не пойду. Министр Суркхангва связался с избранными народом лидерами и объявил им, что я отменил свой визит, и около полудня громкоговорители сделали соответствующее объявление толпе. Оно было встречено приветственными возгласами за воротами.

Душевное напряжение, которое я испытал этим утром, было таким, какое я еще не испытывал за время моего краткого руководства народом Тибета. Я чувствовал, что нахожусь между двумя вулканами, каждый из которых в любой момент может начать извергаться. С одной стороны был тревожный искренний единодушный протест моего народа против китайского режима. С другой стояла вооруженная мощь могущественных и агрессивных оккупационных сил. Если бы эти две силы сошлись, результат можно было бы легко предсказать. Народ Лхасы был бы безжалостно убит тысячами, и Лхаса и остальная часть Тибета увидели бы полномасштабное военное правление со всей его системой подавления и тиранией.

Непосредственным поводом взрывоопасной ситуации был вопрос о том, должен ли я идти в китайский лагерь или нет. Но в то же время я был единственным, кто мог бы вернуть мир. Я знал, что ради спасения народа я должен любой ценой попытаться утихомирить гнев людей и успокоить китайцев, которые, без сомнения, стали еще злее. Я надеялся, что объявление, которое я сделал о том, что я не поеду, прекратит демонстрацию, и удовлетворенный народ разойдется по домам.

Но не тут-то было. Их лидеры сказали, что не разойдутся, пока я не обещаю им, что не только отменю свой визит в этот день, но и в будущем не буду принимать какие-либо приглашения посетить китайский лагерь. Ничто не казалось в этот момент слишком высокой ценой для того, чтобы отвратить несчастье, и я дал обещание, о котором они просили. Тогда большинство избранных лидеров ушли. Но большая часть остальной толпы все еще стояла вокруг дворца и не уходила.

Около часу дня я велел моим трем министрам отправиться к генералу Тан Куан-сэню и объяснить ему лично всю ситуацию. У ворот все еще стояла обширная толпа, решительно настроенная не дать никому выйти из дворца. Появление министров у ворот вызвало у народа подозрение, что я могу отправиться за ними. Министры объяснили толпе с некоторыми трудностями, что я повелел им отправиться в китайский лагерь и объяснить генералу, что не могу прибыть на его театральное представление. Тогда толпа настояла на том, чтобы обыскать машины министров и убедиться, что я не спрятан в одной из них. Только после этого они позволили министрам проехать. Во время этой дискуссии у ворот представитель, выступающий от имени толпы, сказал, что они решили избрать из своего числа телохранителей и расставить посты вокруг всего дворца, чтобы воспрепятствовать китайцам каким-либо образом забрать меня оттуда. Министры попытались убедить их не делать этого, но этот совет толпа не приняла.

Когда министры вернулись после обеда, они рассказали мне, что произошло в китайской ставке. Генерал Тан Куан-сэнь не был там, когда они прибыли, но их ожидали десять других офицеров, очевидно занятых серьезным совещанием. С ними был Нгабо, еще один министр моего Кашага, одетый в тибетские одежды вместо китайской генеральской формы, которую он еще недавно должен был носить, посещая китайские офисы. Нгабо сидел с офицерами, но, как казалось, не принимал участия в их дискуссии. Он не встал с места, чтобы присоединиться к министрам, когда они вошли.