Волчья мельница - Мари-Бернадетт Дюпюи

в большой комнате. Я добавил молодого чесночка, петрушки и большой кусок сала. С такой вкуснотищей забудешь про всех девчонок на свете!

Жан засмеялся. Здесь он в безопасности и, как говаривала директриса исправительной колонии, «имеет стол, кров и чистую постель». Однако различия были колоссальные. Суп был куда вкуснее, не говоря уже о рагу. Никто не заставлял ворочать камни, рыть заступом землю. И Клер обязательно придет, он знал это наверняка.

* * *

Полуденный сон Ортанс нарушили стук экипажа и яростный лай. Она моргнула раз-другой, окинула взглядом обстановку спальни, которую за время своего добровольного заточения изучила досконально.

— Ой! Он шевельнулся! — прошептала она.

Будущая мать сунула руки под одеяло, прижала к животу. Под теплой кожей угадывалось легкое шевеление плода.

— Мой сынок крепенький! С ним все хорошо.

По щекам у нее заструились слезы, но это были слезы радости. Ортанс не одобряла таких человеческих проявлений, как нежность, кротость. Однако вторая беременность смягчила ее суровый, нелюдимый нрав. Она поудобнее устроилась на кровати, радуясь своему уединению. Она в полной мере наслаждалась этими часами праздности и блаженства. Безумства плоти, порождающие новую жизнь, казались ей пустяком в сравнении со счастьем, которое она сейчас испытывала.

«Когда я пришла каяться, отец Жак, мне в утешение, сказал, что Господь даровал людям радости плоти, чтобы они множились и заселяли землю… Может, оно и так. Но я, когда рожу своего сыночка, поставлю на этом крест. Колен ко мне больше не прикоснется!»

Ортанс зажмурилась и улыбнулась, став при этом почти красавицей. Если бы она увидела себя в этот момент, у нее, быть может, отлегло бы от сердца и она пожалела бы, что загубила молодость, считая себя дурнушкой.

Голос Клер в кухне вывел ее из приятного полузабытья, в которое она постепенно соскальзывала. Девушка отчитывала пса и гремела кастрюлями. Ортанс так и не подали полдник, но никого звать она не стала.

«С большим аппетитом поем супа!» — подумала она.

В соседней комнате Бертий тоже услышала коляску и лай Соважона. Отложив книжку, она привстала на локтях, а потом и села, опираясь спиной о подушку.

— Почему Клер не идет? — воскликнула она в нетерпении. — Мне же любопытно, что она сказала Фредерику!

Юная калека испытывала прямо-таки болезненную ажитацию, и только подробный, обстоятельный рассказ Клер мог ее утихомирить. Но напрасно Бертий прислушивалась к шагам на лестнице.

— Ты безобразник, Соважон! — выговаривала в это время Клер своему псу. — Нельзя вот так сбегать из дома, ты не можешь всюду ходить за мной! Как ты умудрился порвать цепь?

Зверь всячески демонстрировал ей свое безмерное обожание, а в один момент даже поставил лапы ей на колени и лизнул лицо. Когда Клер наклонилась, чтобы его погладить, стал ласково покусывать ей пальцы. Потом упал на спину, откинув голову и подставляя ей живот. Девушка понятия не имела, что сейчас Соважон ведет себя, как его собратья-волки. Он демонстрировал свою покорность и верность, поскольку видел в ней доминантную волчицу, вожака стаи. Клер его поведение казалось забавным. Она поставила ногу между передними лапами пса, потом подвинула ее вверх, к горлу. Волк-полукровка замер, послушный и довольный.

— Ты выиграл! — сказала девушка. — Никогда тебя не брошу!

Однако счастливая улыбка ее тут же погасла. Куда податься в первую очередь? К отцу или к Бертий?

Приход Колена разрешил все ее сомнения. Лицо у бумажных дел мастера было мокрое от пота.

— А, Клеретт! Ты вернулась! Жара в бродильном цеху страшная! Ужасно хочется пить!

Девушка зачерпнула стаканом воды из керамического сосуда, в котором она сохранялась прохладной, и, полный до краев, подала его отцу.

— Спасибо! Все силы отдаешь работе, а мысль, что можешь вот-вот этого всего лишиться, все равно гложет…

— Папа, прошу, не говори так больше! Я много дней подряд только об этом и думала, жалея тебя. Но теперь твоим тревогам конец! Я хотела объявить за ужином, ну да ладно. Вот, держи! Теперь ты никому ничего не должен.

Из выреза на корсаже она извлекла сложенный вдвое листок и с каменным лицом подала отцу. Колен взял документ, а узнав его, побледнел.

— Можешь сжечь его или порвать, — сказала ему дочь. — А лучше брось в чан с бумажной массой, чтобы от него следа не осталось. Я его тебе дарю. Это подарок за все те годы, когда ты меня любил, оберегал и баловал. Ты был таким несчастным, папочка…

Плечи у Клер поникли, и она расплакалась. Красивое личико ее исказила гримаса отчаяния. И, совсем как маленькая, она не пыталась скрыть слез.

— Клер, девочка моя! Что ты наделала?!

Колен раскрыл объятия, и она укрылась в них, дав волю своему горю.

— Папа, я должна была это сделать — ради всех вас! Я обещала Фредерику, что стану его женой. И ты больше ничего не должен семье Жиро. Ну вот, ты все знаешь! И больше ни слова об этом. Ни слова, пап! Минимум год мы об этом не вспоминаем. Фредерик дал мне год отсрочки.

И, похоже, он правда меня любит…

Как бы ни был бумажных дел мастер взволнован, он не сумел скрыть своего невыразимого облегчения. Он расцеловал дочку, обнимал ее снова и снова. И ни слова возражения Клер так и не услышала. Она, которая ждала, что отец возмутится, упрекнет в безрассудстве.

— Клеретт, милая, не знаю, как тебя благодарить! У меня словно гора с плеч свалилась! А я думал, что все, конец! Ты поступила правильно, моя девочка! Я безмерно тебе благодарен!

Не это она хотела услышать… Но мало-помалу отцовская радость утешила Клер. И она даже испытала некоторую гордость за свою жертвенность.

— Съезжу в Ангулем и найду новых клиентов! Теперь проблемам конец! Мы всё наверстаем. Мои парни готовы работать не покладая рук. Идем, Клер! Расскажешь, как вы с Фредериком поладили. И ведь слова не сказала о своих планах! Красивый у них дом, правда? Какая мебель, ковры…

Перед таким всплеском энтузиазма Клер вдруг почувствовала себя более взрослой и искушенной в жизни, нежели собственный отец.

— Лошади мне очень понравились, пап, — отвечала она. — Для меня нет жилища прекраснее, чем наша мельница. Я, пожалуй, поднимусь к Бертий. Она наверняка скучает одна в спальне. Расскажи все маме сам, хорошо?

Она взбежала по лестнице. Колен, который еще не оправился от приятного потрясения, не пытался ее удержать. Он увидел только, как мелькнули на лестнице желтое платье, белые шелковые чулки и красная ленточка на шляпке.

— Клер! — тихо позвал он. — Клер! У меня есть время поговорить. Ты так ничего