Хомотрофы - Александр Соловьёв

Елена Сергеевна тоже поднялась на подиум исключительно для того, чтобы растереть в пух и в прах нелюбимого ею бородача.

Казалось, директор был далек от всех этих проблем. Он монотонно кивал головой, дожидаясь конца совещания.

После Вырловой выступал вальяжный здоровяк. Он протараторил сводку несчастных случаев. Оказалось, за месяц их было всего два. Один плотник повредил себе ногтевую пластинку на пальце, другой работник, сторож, подвернул ногу.

А как же тот парень, которому конвейер оторвал обе руки? Это произошло две недели назад. Он умер от потери крови. Но про парня не было сказано ни слова. И все мы сделали вид, что ничего об этом не знаем.

Совещание подходило к концу. Я посмотрел на часы. Семь сорок восемь.

Я закрываю глаза и начинаю искать Жору. Передо мной раскидывается огромное черное поле. Я жду, когда появится голубоватое свечение на горизонте. Оно возникнет неожиданно и тут же метнется ко мне лучом, вопьется в капсулу.

Жду.

Проходит минута. За ней вторая. Третья…

Свечения нет. Ощущаю только далекие подземные толчки.

Проходит еще несколько минут.

Толчки усиливаются, становятся настойчивей. Они то здесь, то там.

И вдруг мое сознание пронзает мысль. Это Жора упрямо тычется в пустоту, не зная, за что зацепиться.

И только тут я соображаю, что капсулы нет!

В груди легко и пусто.

Сперва я попытался ее восстановить. Снежный комок, колючее веретено, распирающее грудь и горло. Кусок льдины. Просто холодный камень.

Страх.

Я вспомнил позавчерашний вечер. Веяние. Но в груди по-прежнему теплая пустота. Мне не страшно.

Директор встает из-за стола. Подходит к самому краю подиума. Он сгибает ноги в коленях, поворачивает кисти рук ладонями вниз. Руки плавно движутся вперед-назад. Со стороны выглядит так, будто директор собирается продемонстрировать залу одно из упражнений китайской гимнастики ушу.

Неожиданно у Присмотрова как у кошки выгнулась спина. Он задрожал всем телом. Глаза закатились. По первым рядам прокатилась волна трепета. У замов беспорядочно задергались головы и плечи, словно все они сидели на электрических стульях.

Я напрасно пытался генерировать в себе страх, испытать хоть какое-то волнение. Все вокруг было таким ненатуральным, что я не смог ощутить ничего, кроме скуки.

Дрожь распространялась по рядам, постепенно приближаясь ко мне.

Жора! – позвал я мысленно. Ничего.

Директор тщательно сканировал ряды, вычищая и забирая себе все, что ему предназначалось.

Вдруг он, взмахнув дугообразно рукой, указал на меня пальцем и застыл. В эту минуту Присмотров был безобразен, как гоголевский Вий.

– Схватите его! – гневно рыкнул он.

Но все вокруг были обессилены. Подергивание голов утихло не сразу. Сидящие, постепенно приходя в себя, медленно поворачивались в мою сторону.

Только откуда-то сбоку совершенно бодрый подскочил ко мне Гавинский. Я заметил его краем глаза, узнал по зеленому костюму. Не поворачивая головы, изо всех сил толкнул его локтем, угодил в грудную клетку.

Гавинский охнул, но устоял.

Еще бы! В нем было, по меньшей мере, сто десять килограммов мышц.

Он схватил меня двумя руками за рубашку так, что стали отлетать пуговицы.

Я стал наносить ему частые удары в лицо, грудь, шею, но он меня не отпускал и все время пытался бросить на пол.

Рубаха затрещала по швам, я вырвался, но тут же получил удар в корпус и еще один – прямо в раненое надплечье.

Я взвыл от боли и попытался увертываться от новых ударов Гавинского.

Краем глаза я заметил медленно поднимающуюся фигуру сидевшего рядом начальника цеха: амбал надумал прийти Гавинскому на помощь.

У меня на руке тонким электронным писком прокричали часы.

Восемь ноль-ноль.

Операция сорвалась, успел подумать я, прежде чем тяжелый удар по голове поверг мир в темноту.

30

Я пришел в себя и обнаружил, что лежу на полу маленького тесного помещения. Стены оклеены пластами поролона.

Пытаюсь подняться, но руки связаны за спиной. На шею надето широкое металлическое кольцо, впивающееся в подбородок.

Ворочаюсь с боку на бок. С большим трудом удается сесть. Я опираюсь спиной о мягкую стену и в эту минуту замечаю, что во многих местах на поролоне чернеют пятна засохшей крови.

– Я вас не боюсь! – ору я.

Звук моего голоса тонет в звуконепроницаемых стенах.

Что это за место?

Осматриваюсь, насколько позволяет ошейник.

В потолок вмонтирована маленькая лампочка. Прямо посреди помещения стоит старинное резное, с инкрустацией, кресло. Кресло инквизитора?

Я представляю себе Повара, сидящего в нем.

Что меня теперь ждет? Неужели игра окончательно проиграна?

Я пошевелил руками, проверил, насколько надежно затянуты узлы. Даже если попытаюсь их развязать, снять с шеи кольцо мне никак не удастся.

Где сейчас Илья? Что случилось с Жорой?

В эту минуту лязгнул засов, дверь заскрипела. В помещение вошел человек.

Он повернулся ко мне, и тусклый свет лампочки упал ему на лицо.

Это был директор.

Он закрыл за собой дверь, вышел на середину помещения и сел в кресло.

Я подполз ближе, чтобы как следует его рассмотреть.

Присмотров удобно расположился, закинув ногу на ногу. Некоторое время мы внимательно рассматривали друг друга, и в течение этих минут никто из нас не произносил ни слова.

Директор был одет теперь во все черное. Когда он успел переодеться? Черный твидовый костюм. Блестящий галстук разделял белоснежный треугольник рубахи на две одинаковые половинки. Лицо его было настолько белым, что сливалось с рубахой.

– Браво, – сказал он. – Вам удалось заслужить личную аудиенцию со мной.

– Я к этому не стремился, – зло сказал я.

– Неужели? – директор изобразил удивление. – А мне казалось, вас интересует моя личность. Что ж, в таком случае наша беседа будет коротка, и нам с вами не жаль будет расставаться. Вы ведь скоро умрете, – он посмотрел на часы. – Полагаю, в течение ближайших пятнадцати минут. Прямо в этой комнате.

В горле у меня пересохло.

– Кем это решено? – чужим голосом спросил я.

– Мной, – спокойно ответил Присмотров.

Он смотрел пристально, чего-то от меня ожидая.

Сердце кольнула боль. Камень шевельнулся в груди, раздвигая внутренности.

Вот же она, капсула! Терпкая, колючая, холодная, взлелеянная мной капсула очищенного страха. Где же ты была раньше?

– Это казнь. Самая настоящая средневековая казнь, – сказал я негромко.

– Да, это казнь, если вам угодно.

Он по-прежнему надеялся меня сломать.

Теплая пустота внутри окончательно заполнилась льдом.

– Перед смертью я имею право на последнее желание! – я старался, чтобы голос звучал спокойно.

Он благодушно улыбнулся. Эта улыбка мне знакома.

– Что ж… Задавайте свои вопросы.

Надо тянуть время. Кто-нибудь должен ко мне прорваться. Ведь ровно в восемь часов Жора разослал по сети призыв к восстанию. Смог ли Илья добраться до генераторов?

– Кто вы такой, Артур Михайлович? Вы тоже не брезгуете человечиной? – Я бросил взгляд на бурые пятна крови на стенах.

– Обижаете, Сергей Петрович! – он развел руками. – Вы – человек просвещенный. Знаете, в чем разница между вещественным и духовным? Истинные хомотрофы не употребляют сырого мяса. Мы поглощаем чистую энергию человека, его духовную плоть. Человек остается жив. Это гуманно.

– Вранье! Не гуманно это! – крикнул я. – Вы чудовище, пожиратель человеческих душ!

– Что вы! Живая душа вечна и несъедобна. Мы поглощаем отпавшие ее части, которые обосабливаются, когда человек пребывает в страхе. Кусочек за кусочком. Вас учили делать капсулу? Это искусство можно сравнить с ремеслом старателя.

– И что дальше?

– Когда энергия уже практически исчерпана, человек меня больше не интересует. Я отдаю его менгам. Им тоже надо как-то существовать.

– За что вы их так любите? Один и тот же биологический вид?

По его лицу пробежала тень.

– Ничего общего! – резко сказал он. – Истинными хомотрофами становятся в процессе посвящения. Мы – не раса, мы – класс.

– В чем заключается посвящение?

– Это ритуал, говорить о нем я не имею права.

– Вы собираетесь меня убить, – заметил я. – Удовлетворите мое любопытство.

Он зло засмеялся.

– В мире десятки таких структур, как наша. Заводы, фирмы, секретные институты и даже школы. Как вам это? А еще есть партии, религиозные секты, общественные организации и так далее. Всех нас связывает информационная сеть. Процесс хомотрофии в мире является вполне контролируемым.

– И кто же его контролирует?

– Всемирный Фонд Хомотрофов. Вам это о чем-нибудь говорит?

Я отрицательно помотал головой.

– Эволюцией корпораций и вообще всей жизнью планеты движет воля к власти. На страницах газет и журналов, принадлежащих нам, мы ведем полемику по этому вопросу. Все человечество разделено на пищеносов и пирующих, для вас ведь это не ново, Сергей Петрович. Но корпорации – это как раз то поле деятельности, где формируются и закрепляются представления о том, кто кому служит. Истинных хомотрофов-магистров немного по сравнению с армией хомотрофов-бакалавров. Истинные магистры, такие, как я, люди очень высокого ранга. Мы питаемся коллективным страхом. У меня в повиновении пять тысяч человек. Это и есть Золотой Минимум Магистра. Мой запас, мои закрома, мой пищевой склад. В корпорации может быть только один магистр. Каждый из нас мечтает о монополии, о большой политике. Ведь одно дело выпивать утренний гоголь-моголь, взбитый из страха пяти тысяч, другое – пожирать страх миллионов. Включите телевизор – и вы увидите нас. Посмотрите на политиков и олигархов. Нет разницы между пятью и пятнадцатью миллиардами долларов, но есть разница между пятью и пятнадцатью миллионами избирателей. Пища делает тебя богом!..