«Игры престолов» средневековой Руси и Западной Европы - Дмитрий Александрович Боровков

сел на престоле, изгнав старшего брата своего, бывшего ему вместо отца». Феодосий обличал его, «то письма ему посылая, а то осуждая беззаконное изгнание брата перед приходившими к нему вельможами и веля им передать слова его князю». Наконец он составил послание, в котором сравнил Изяслава с Авелем, а Святослава с Каином, и, «приведя в пример многих других притеснителей, убийц и братоненавистников прежних времен и в притчах поступок его изобличив, обо всем этом написал и послал». Разумеется, это не понравилось Святославу, который «пришел в ярость и, словно лев, рыкнув на праведного, швырнул письмо его на землю». Дело грозило кончиться заточением игумена, если бы монахи и бояре не уговорили его прекратить критику князя. Но Феодосий не отступился от своих принципов, велев во время богослужения поминать в качестве киевского князя Изяслава, а не Святослава, и смягчил свою позицию только под давлением монастырской братии[357].

Даже если предположить, что Нестор, который не был очевидцем событий и писал «Житие» по рассказам монахов, лично знавших Феодосия, ничего не преувеличивал и события развивались именно так, как описано в его труде, нельзя не заметить, что критика со стороны столь крупного религиозного авторитета никак не повлияла на позицию князя-узурпатора. Возможно, причина заключается в том, что идея о приоритете «старейшинства», за которую ратовал Феодосий, являлась новацией, еще не вошедшей в широкую политическую практику, и именно поэтому настойчиво продвигаемые идеи печерского игумена не были поняты Святославом и вызывали его раздражение. Это тем более удивительно, учитывая тот факт, что апологетами этой идеи в памятниках Борисоглебского цикла выступали святые представители княжеского рода.

М. Д. Присёлков, обративший внимание на то, что в повести «Об убиении…», говорилось о том, что Борис пользовался любовью киевлян, из числа которых вербовалась княжеская дружина, но был оставлен дружинниками сразу же после того, как отказался бороться за киевский стол, счел такую репрезентацию событий стилизацией сюжета[358]. Но если бы заявление Бориса – «не подниму руки на брата своего старейшего» – было политической реальностью второго десятилетия XI в. (в чем сомневался уже А. Е. Пресняков)[359], вряд ли пять десятилетий спустя этот принцип осмелился бы нарушить Святослав Ярославич и вряд ли Феодосию Печерскому пришлось бы прилагать столько усилий, для того чтобы убедить Святослава в неправедности совершенного им поступка. Недаром Г. П. Федотов отмечал: «Легко и соблазнительно увлечься ближайшей морально-политической идеей, которую внушают нам все источники: идеей послушания старшему брату», однако, «это политическое значение мотива „старшинства“ предостерегает от его религиозной переоценки»[360]. Перефразируя ученого, можно сказать, что Борис не вдохновляется традицией, но и не является ее зачинателем, а только образцом для подражания. Образцом, который, вероятно сложился уже после событий 1073 г., так как в своих увещеваниях Феодосий на него не ссылается. Стоит заметить, что вскоре после утверждения в Киеве Святослав Ярославич, по свидетельству «Сказания о чудесах…», взялся за возведение в Вышегороде новой церкви Борису и Глебу, которая была закончена в княжение Всеволода Ярославича, но рухнула накануне освящения. Оставляя в стороне вопрос о причинах разрушения и возможных интерпретациях этого события, обратим внимание на то, что если бы в то время культ Бориса и Глеба прочно связывался с представлением о приоритете «старейшинства», Святослав вряд ли стал бы возводить в их честь новый храм.

Некоторое время спустя контакты между Феодосием и Святославом были восстановлены, и они стали наносить друг другу визиты. В последний раз Святослав посетил Феодосия незадолго до его смерти 3 мая 1074 г., о чем сохранилось краткое упоминание в «Житии» Нестора и более обстоятельное в ПВЛ под 1074 г., где говорилось, что на шестой день болезни Феодосия (1 мая) Святослав пришел к нему с сыном Глебом. Феодосий сказал князю, что вверяет монастырь его попечению, оставляя настоятелем вместо себя монастырского доместика (эконома) Стефана[361]. Это не единственное расхождение между «Житием» Нестора и летописными сказаниями о Печерском монастыре, которые читаются в ПВЛ под 1051, 1074 и 1091 гг. Дело в том, что Нестор стал пострижеником Печерского монастыря после смерти Феодосия и писал свой труд со слов старших монахов – Феодора и Илариона. Автор «Сказания о начале Печерского монастыря», под 1051 г. упоминающий о себе в первом лице, напротив, называет себя учеником игумена (как и автор повествующего о перезахоронении мощей Феодосия по приказу игумена Иоанна летописного рассказа 1091). По Нестору, основоположник монастырского жития Антоний Печерский удалился от дел, когда братия насчитывала 15 человек, а в летописи это количество уменьшено до 12. Нестор считает основателем нового Печерского монастыря Феодосия. В летописном «Сказании…» основание приписывается его предшественнику на посту игумена – Варлааму, позднее переведенному на аналогичную должность в монастырь Св. Дмитрия, основанный Изяславом Ярославичем. По Нестору, Феодосий ввел в обители устав Студийского монастыря, получив его из Византии через посредство печерского монаха Ефрема (позднее митрополита Переяславского). В «Сказании…» устав приносит на Русь студийский монах Михаил. Согласно Нестору, перед смертью Феодосий по совету братии назначил преемником доместика Стефана, тогда как по летописи он хотел видеть им некоего пресвитера Иакова и назначил Стефана, лишь уступая настоянию монахов. Показательно, что Нестор, в отличие от автора упомянутых летописных статей, называет Стефана преподобным. По словам Нестора, Феодосий сам предсказал свою кончину и умер на 6-й день болезни, но в статье 1074 г. о предсказании Феодосия ничего не говорится и сообщается, что он умер на 8-й день болезни. Эти фактические расхождения, установленные в ходе историографических дискуссий середины XIX столетия, равно как и расхождения между ПВЛ и «Чтением…», говорят о том, что агиограф Нестор вряд ли мог быть причастен к летописной традиции, о чем известно из «Киево-Печерского патерика» (сборника рассказов о монастырских подвижниках, основа которого сложилась в первой четверти XIII в. в ходе переписки печерского монаха Поликарпа с суздальским епископом Симеоном), тем более – к составлению ПВЛ, которое атрибутировал Нестору составитель Хлебниковского списка XVI в.

Кончина Феодосия и удаление из Киева другого печерского оппозиционера, Никона, который, видя «смятение в князьях», ушел в монастырь, основанный им в Тмутаракани, развязали Святославу Ярославичу руки. Ему даже удалось установить контакт с прежним союзником своего брата – Болеславом II Смелым, который в 1075 г. заключил со Святославом союз против чешского князя Вратислава II (1061–1092, король с 1086). Ситуация изменилась лишь после того, как 27 декабря 1076 г. Святослав скончался «от резанья желве» и киевский стол 1 января 1077 г. занял Всеволод Ярославич. В этих условиях Болеслав II решил поддержать Изяслава, который при содействии польских войск начал наступление на Волынь, где встретился с