Банда 6 - Виктор Пронин

— Как и прежде. Побрился, причесался, наверняка надел свой банкирский наряд...

— Отощал в подвале-то?

— Нет. Кормили его нормально. В душ водили. Даже выпить давали.

— Так почему не сидеть? — расхохотался Шаланда. — Я бы и сам не отказался на месячишко! Дух перевести!

Отсмеявшись и вытерев со щек слезы, Шаланда сразу, будто снял с лица веселую маску, сделался серьезным и озабоченным. Вызвав заместителя, он тут же отдал приказание набросить на город сеть, густую и бдительную, чтобы беглец по фамилии Скурыгин не смог проскочить ни в одну ячейку. В считанные минуты должны быть взяты под контроль три скурыгинские конторы, нужно было срочно установить его любимый ресторан, дом, где он проживал, его загородный коттедж, гараж, адрес любовницы, адреса заправочных станций, сеть прачечных, химчисток, магазина строительных материалов, завода железобетонных конструкций — ничем не брезговал Скурыгин, ни от чего не отказывался.

— Ну как, Паша, возьмем Скурыгина? — раскрасневшийся Шаланда повернулся к Пафнутьеву, тихо сидевшему в глубине кабинета.

— Нисколько в этом не сомневаюсь.

— Я тоже, — и, повернувшись, Шаланда вышел из кабинета, чтобы отдать еще какие-то указания, сделать еще уточнения, напомнить еще о чем-то важном и срочном.

Пафнутьев смотрел выступление Шаланды по телевидению в каминном зале объячевского дома. Солнце уже зашло, и только в правом окне можно было увидеть красноватые отблески на холодных весенних тучах. По цвету они напоминали остывающий, раскаленный металл — та же синева, дымка и уже темные чешуйки отваливающейся окалины.

Тут же, в разбросанных по всей комнате креслах, сидели жильцы дома — Вохмянины, Света, Вьюев. И все. Больше никого из многочисленной свиты Объячева не осталось. Да и эти уже не жались, как прежде, друг к другу, кресла стояли как бы сами по себе, и никто не испытывал ни малейшего желания приблизиться к кому-либо, переброситься словцом. Сидя позади всех, Пафнутьев подумал, что только сейчас, наверное, их положение наиболее естественно. Они всегда были достаточно чужды друг другу, и лишь необходимость соблюдения неких правил, введенных самим Объячевым, вынуждала их произносить слова, изображать какие-то чувства.

Бутылка виски стояла, правда, как обычно, на журнальном столике, но никто не пытался на своем кресле подъехать к ней, а если уж кому хотелось выпить, то он просто наливал себе, сколько душа попросила, и отходил со стаканом к своему креслу. Бутылка, которая раньше вроде объединяла людей, теперь так же жестко и необратимо их разъединяла.

Света сидела в кресле, забравшись на сиденье с ногами и закутавшись в плед. И кресло она выбрала, и расположилась в нем как-то опасливо, чтобы видеть остальных и успеть вскочить, если вдруг возникнет опасность. Она все еще ожидала какого-то нападения и немного успокоилась, лишь когда в комнату вошел Пафнутьев и весело подмигнул ей. И уловил, уловил Пафнутьев в ее промелькнувшей улыбке радость, она обрадовалась, увидев его. Что-то счастливо напряглось у него в душе, сердце тревожно дрогнуло, сбилось со спокойного ритма, и кресло он выбрал так, чтобы можно было видеть лицо Светы.

Вьюев сидел, нервно вертя головой, непрестанно смотрел по сторонам, увидев Пафнутьева, вскочил, поздоровался, снова сел, попытался что-то сказать, но, махнув рукой в сторону Вохмяниных: дескать, потом поговорим, не могу при них — уставился в экран телевизора.

Телохранитель на этот раз сел ближе всех к столику с виски и время от времени угощал себя щедрым глотком. Иногда, круто развернувшись в кресле, он пристально, с какой-то пьяной настойчивостью смотрел на Вьюева, пока тот не начинал дергаться. Свою жену он старался не замечать, проскальзывая по ней взглядом, как по пустому месту. Увидев входившего Пафнутьева, поднял приветственно стакан и пробормотал нечто вроде «Наше вам с кисточкой».

— Наше вам с вазочкой! — ответил Пафнутьев.

— Вазочкой? — удивился Вохмянин. — Впервые слышу. Какую вазочку вы имеете в виду, гражданин начальник?

— Есть такое очень изысканное определение параши... Ночная ваза. Слыхали?

— Вы полагаете, что мне пора вспомнить о параше?

— Я сказал только о вазочке. А что касается того, надо ли вам вспомнить о параше... Не знаю. Мне кажется, что параша — это такая вещь, о которой невозможно забыть, сколько бы лет вы ни провели в разлуке.

— Пять лет, — сказал Вохмянин, с пьяной настойчивостью уставившись на Пафнутьева из-за спинки кресла. — Пять лет.

— Поздравляю, — несколько бестолково ответил Пафнутьев, но это было все, что он мог произнести. Разговор шел какой-то двусмысленный, с подковырками и подмигиваниями.

Слушая их, Вохмянина чуть улыбалась, если можно назвать улыбкой выражение, с которым смотрит с полотна Джоконда. Это было выражение самодовольного превосходства и снисходительности. Как и при разговоре с Пафнутьевым, она закинула ногу на ногу, отбросив полы халата в стороны. Обжигающе-белые ее бедра, наполненные любовью и желаниями, казалось, мерцали в полумраке комнаты. Хотя она сидела лицом к телевизору, Пафнутьев чувствовал, что все ее внимание направлено не к экрану, а назад — к нему, Вьюеву, Свете. Вохмянина поднялась, прошла к столику, плеснула себе в стакан виски, хотя там было достаточно. Пафнутьев понял — все это она проделала только для того, чтобы на обратном пути взглянуть, что делается за ее спиной, кто где сидит. И наступил краткий миг, когда их взгляды встретились, — Вохмянина улыбалась. Это означало, что все у нее получилось, все состоялось, и она может улыбаться если не с торжеством, то с удовлетворением.

— У вас все в порядке? — спросила она, вернувшись к своему креслу.

— Нет, что вы! — воскликнул Пафнутьев, мгновенно, в доли секунды, включаясь в дурашливый тон, который всегда спасал его в такие моменты. — В моей жизни столько всяких неприятностей, столько неразрешимого, почти бедственного...

— А выглядите даже как-то... Самодовольно.

— Маска, милая Катя! Только маска профессионала невысокого пошиба, ремесленника, замордованного жизнью.

— А мне о вас говорили другое, — сказала Вохмянина заигрывающе.

— Интриги и наговоры! — решительно сказал Пафнутьев.

— Но вас хвалили... И достаточно искренне.

— Кто? — вопрос был грубый, бездарный, его можно было назвать даже глупым, но Пафнутьев произнес его сознательно, потому что часто именно такие вот вопросы и оказываются полезнее тонких и продуманных. — Кто? — повторил он еще, чтобы нагляднее показать собственную тупость.

— Так я вам и сказала, — усмехнулась Вохмянина.

Шаланда появился на экране, величественный и скорбно значительный. Зритель должен был сразу почувствовать, как тяжело ему снова и снова вспоминать события, которые потрясли весь город. Не жалея красок, Шаланда рассказал со страшноватыми подробностями о смерти Объячева, его жены, случайного человека, забредшего на участок, о трагической гибели строителя, о миллионе долларов в спортивной сумке, о поздней электричке и бдительном милицейском патруле. Зрители увидели фотографии раскачивающегося под потолком бомжа, увидели скромный труп Маргариты, страшную рану в голове Объячева. Причем Шаланда, по просьбе Пафнутьева, рассказал, что преступник расстрелял мертвое тело, что убит Объячев острой велосипедной спицей, отравлен клофелином, облучен каким-то безжалостным радиоизотопом...

В результате получилось, что Шаланда не столько успокоил зрителей, сколько еще больше настращал их и как бы предупредил о новых жертвах, которые с мистической закономерностью появляются каждую ночь в зловещем объячевском доме. Все получилось хорошо, убедительно, Шаланда даже сослался на худолеевские изыскания в оккультных закономерностях цифр и знаков, планет и звезд.

Пристроившись за спинами объячевских домочадцев, Пафнутьев внимательно посматривал, как кто воспринимал выступление Шаланды. Дернулся от неожиданности и диковато посмотрел на него Вохмянин, когда услышал о велосипедной спице, нервно запахнула полы своего халата Катя. Света просто опустила голову, чтобы не видеть картинок, которые мелькали на экране, и только слушала. Больше всех ерзал Вьюев, порываясь что-то сказать, добавить к словам Шаланды, но Пафнутьев дал ему знак молчать: дескать, поговорим попозже, а сейчас давайте послушаем, тем более что хозяйка, да-да, хозяйка этого дома, так гостеприимно потчует нас прекрасным виски.

Нет, никогда больше не будет такого расследования у Пафнутьева и Худолея, никогда уже не отведут они душу напитком благородным и хмельным, напитком, который не бьет по голове кувалдой одурманивания, а обволакивает хмелем радостным, праздничным, заставляющим вспомнить самые счастливые дни, которых, как ни обидно, было удивительно мало!

Однако пора возвращаться в каминный зал, оцепенело замерший от суровых, но откровенных слов Шаланды. Первой не выдержала Света. Она порывисто поднялась со своего кресла и быстро, ни на кого не глядя, пошла к двери. И только возле Пафнутьева чуть замедлила шаги.