Элегии и малые поэмы - Публий Назон

530 Ты ведь не грубый мужик, чтоб докучать ни за что!

        Разве приятно тебе услыхать: «Какой ты несносный!»?

        Нет, уж лучше терпеть: жди и дождись своего.

        А до поры не считай за позор ни брань, ни побои,

        И, перед милой склонясь, нежные ножки целуй.

535 Хватит с меня мелочей! Великого сердце взыскует.

        Высшую песнь завожу: люди, внимайте певцу!

        Пусть непомерен мой труд — в непомерном рождается подвиг!

        Только великих трудов хочет наука моя.

        Видишь соперника — будь терпелив: и победа твоею

540 Станет, и ты, победив, справишь победный триумф.

        Это не смертный тебе говорит, а додонское древо:[233]

        Верь, из уроков моих это главнейший урок.

        Милой приятен соперник? Терпи. Он ей пишет? Пусть пишет.

        Пусть, куда хочет, идет: пусть, когда хочет, придет.

545 Так и законный супруг угождает законной супруге,

        И помогает ему, нежно присутствуя, сон.

        Сам я, увы, признаюсь, в искусстве таком неискусен,

        Сам в науке моей тут я плохой ученик.

        Как? У меня на глазах соперник кивает подруге,

550 Я же терпи и не смей выразить праведный гнев?

        Поцеловал ее друг, а я от этого в ярость, —

        Ах, какой я подчас варвар бываю в любви!

        Дорого, дорого мне обходилось мое неуменье —

        Право, умней самому друга к подруге ввести!

555 Ну, а лучше всего не знать ничего и не ведать,

        Чтоб не пришлось ей скрывать вымыслом краску стыда.

        Нет, не спешите подруг выводить на чистую воду;

        Пусть грешат и, греша, верят, что скрыты грехи.

        Крепнет любовь у изловленных: те, что застигнуты вместе,

560 Рады и дальше делить общую участь свою.

        Всем на Олимпе знаком рассказ о том, как когда-то

        Марс и Венера вдвоем пали в Вулканову сеть.

        Марс-отец, обуянный к Венере безумной любовью,

        Из рокового бойца нежным любовником стал.

565 И не отвергла его, не была жестокой и грубой

        К богу, ведущему в бой, та, что нежней всех богинь.

        Ах, как часто она, говорят, потешалась над мужем,

        Над загрубелой рукой и над хромою стопой!

        Сколько раз перед Марсом она представляла Вулкана!

570 Это ей было к лицу: прелесть мила в красоте.

        Но поначалу они умели скрывать свои ласки

        И в осторожном стыде прятали сладость вины.

        Солнце о них донесло — возможно ли скрыться от Солнца?

        Стала измена жены ведома богу огня.

575 Солнце, Солнце! зачем подавать дурные примеры?

        Есть и молчанью цена — рада Венера платить.

        Мульцибер[234] тайную сеть, никакому не зримую оку,

        Петля за петлей сплетя, вскинул на ложе богов.

        К Лемносу вымышлен путь; любовники мчатся к объятью

580 И в захлестнувшем силке оба, нагие, лежат.

        Муж скликает богов; позорищем пленные стали;

        Трудно богине любви слезы в глазах удержать.

        Ни заслонить им глаза от стыда, ни скромную руку

        Не поднести на беду к самым нескромным местам.

585 Кто-то, смеясь, говорит: «Любезный Марс-воеватель,

        Если в цепях тяжело, то поменяйся со мной!»

        Еле-еле Вулкан разомкнул их по просьбе Нептуна;

        Мчится Венера на Кипр; мчится во Фракию Марс.[235]

        С эти-то пор что творилось в тиши, то творится открыто:

590 Ты, Вулкан, виноват в том, что не стало стыда!

        Ты ведь и сам уж не раз признавался в своем неразумье,

        Горько жалея, что так был и умен и хитер.

        Помните этот запрет! Запретила влюбленным Диона

        Против других расставлять сети, знакомые ей!

595 Не замышляйте ж и вы на соперника хитростей тайных

        И не покрывайте письмен, писанных скрытной рукой.

        Пусть вступившие в брак, освященный огнем и водою,[236]

        Пусть их ловят мужья, ежели сами хотят!

        Я же повторно клянусь, что пишу лишь о том, что законно,

600 И что замужней жене шутка моя не указ.

        Кто невегласам раскрыть посмеет святыни Цереры

        Или таимый обряд самофракийских жрецов?[237]

        Невелика заслуга молчать о том, что запретно,

        Но велика вина этот нарушить запрет.

605 Ах, поделом, поделом нескромный терзается Тантал

        Жаждой в текучей воде меж неприступных плодов!

        Пуще всего Киферея велит хранить свои тайны:

        Кто от природы болтлив, тот да не близится к ней!

        Не в заповедных ларцах Кипридины таинства скрыты,

610 В буйном они не гремят звоне о полую медь,[238] —

        Нет, между нами они, где сошлись человек с человеком,

        Но между нами они не для показа живут.

        Даже Венера сама, совлекши последние ткани.

        Стан наклоняет, спеша стыд свой ладонью затмить.

615 Только скотина скотину у всех на глазах покрывает,

        Но и от этой игры дева отводит глаза.

        Нашей украдке людской запертые пристали покои,

        Наши срамные места скрыты под тканью одежд:

        Нам соблазнителен мрак и сумрак отраден туманный —

620 Слишком ярок для нас солнцем сверкающий день.

        Даже и в те времена, когда от дождя и от зноя

        Крыши не знал человек, ел под дубами и спал, —

        Даже тогда сопрягались тела не под солнечным небом:

        В рощах и гротах искал тайны пещерный народ.

625 Только теперь мы в трубы трубим про ночные победы,

        Дорого платим за то, чтоб заслужить похвальбу.

        Всякий и всюду готов обсудить любую красотку,

        Чтобы сказать под конец: «Я ведь и с ней ночевал!»

        Чтоб на любую ты мог нескромным показывать пальцем,

630 Слух пустить о любой, срамом любую покрыть,

        Всякий выдумать рад такое, что впору отречься:

        Если поверить ему — всех перепробовал он!

        Если рукой не достать — достанут нечистою речью,

        Если не тронули тел — рады пятнать имена.

635 Вот и попробуй теперь, ненавистный влюбленным ревнивец,

        Деву держать взаперти, на сто затворов замкнув!

        Это тебя не спасет: растлевается самое имя,

        И неудача сама рада удачей прослыть.

        Нет, и в счастливой любви да будет язык ваш безмолвен,

640 Да почивает на вас тайны священный покров.

        Больше всего берегись некрасивость заметить в подруге!

        Если, заметив, смолчишь, — это тебе в похвалу.

        Так Андромеду свою никогда ведь не звал темнокожей

        Тот, у кого на стопах два трепетали крыла;

645 Так Андромаха иным полновата казалась не в меру —

        Гектор меж всеми один стройной ее находил.

        Что неприятно, к тому привыкай: в привычке — спасенье!

        Лишь поначалу любовь чувствует всякий укол.

        Свежую ветку привей на сук под зеленую кожу —

650 Стоит подуть ветерку, будет она на земле;

        Но погоди — и окрепнет она, и выдержит ветер,

        И без надлома снесет бремя заемных плодов.

        Что ни день, то и меньше в красавице видно ущерба:

        Где и казался изъян, глядь, а его уж и нет.

655 Для непривычных ноздрей отвратительны шкуры воловьи,

        А как привыкнет чутье — сколько угодно дыши.

        Скрасить изъян помогут слова.[239] Каштановой станет

        Та, что чернее была, чем иллирийская смоль;

        Если косит, то Венерой зови; светлоглаза — Минервой;

660 А исхудала вконец — значит, легка и стройна;

        Хрупкой назвать не ленись коротышку, а полной — толстушку,

        И недостаток одень в смежную с ним красоту.

        Сколько ей лет, при каких рождена она консулах, — это

        Строгий должен считать цензор,[240] а вовсе не ты;

665 И уж особенно — если она далеко не в расцвете

        И вырывает порой по волоску седину.

        Но и такою порой и порой еще более поздней

        Вы не гнушайтесь, юнцы: щедры и эти поля!