Совершенно секретно: Альянс Москва — Берлин, 1920-1933 гг. - Сергей Горлов

Это письмо осталось без ответа. Но поскольку сотрудничество продолжалось и, более того, теперь уже и руководством ВМС СССР «был поставлен вопрос об установлении связи с германским военным флотом», Крестинский, как он писал в письме Ворошилову 21 июля 1929 г., «заключил, что вопрос был разрешен в смысле сохранения традиционных (sic!) отношений с немецким рейхсвером». Пытаясь развеять опасения Ворошилова, он еще раз дал анализ военных взаимоотношений[312]. В обоих письмах Крестинский помимо прикладного значения военного сотрудничества обращал внимание Сталина и Ворошилова на его политическое значение для всего комплекса советско-германских взаимоотношений.

Здесь можно было бы поставить точку, отметив, что Крестинскому, такому же рьяному поборнику «рапалльской политики», каким был и «красный граф» Брокдорф-Ранцау, в очередной раз удалось уберечь ее от потрясений. Тем не менее возникает закономерный вопрос, а была ли такая комиссия вообще? Разумеется, бывший член Политбюро первого состава, секретарь ЦК по орг. вопросам, министр финансов правительства Ленина Крестинский имел свободный доступ к высшему руководству страны и в полной мере пользовался правом доклада и Ленину, и Сталину, и Рыкову, и Чичерину, и Троцкому, и Ворошилову. Но кроме этих двух его писем каких-либо еще упоминаний о комиссии Политбюро в других источниках нет. Поэтому напрашивается вопрос: либо Крестинский был неверно информирован относительно существования такой комиссии и ее не было вовсе, а он спутал ее с комиссией Политбюро по спецзаказам (военным заказам. — С. Г.), либо дальше намерения о создании подобной комиссии дело не пошло, либо она существовала непродолжительное время, или же, наконец, она была тщательно засекречена.

Глава 15

Красная Армия и Райхсвер: апогей сотрудничества

Начатый немцами еще в 1925 г. отход от затратных форм военно-технического сотрудничества после «гранатной истории» и скандала с «Юнкерсом» в более или менее определенной форме в начале 1927 г. был принят и Москвой, которая, — с учетом неудачной попытки в ходе визита Уншлихта навязать немцам широкомасштабную программу создания военной индустрии в СССР на деньги из военного бюджета Германии, — пошла на форсированную ликвидацию договоров с «Юнкерсом» и «Штольценбергом». Москва стала осознавать, что и безоглядное разыгрывание «польской карты», и игра на межведомственных противоречиях между германской дипломатией и райхсвером уже не приносят реальных результатов. Тем не менее с назначением военным министром В. Гренера взаимодействие между МИДом и военным министерством значительно улучшилось.

С другой стороны, Локарно, прием Германии в Лигу Наций, прекращение деятельности и роспуск 31 января 1927 г. Международной контрольной комиссии, созданной державами Антанты для контроля за разоружением Германии, окончательный вывод французских войск из Рейнской зоны (июнь 1930 г.), принятие «плана Юнга» о снижении Германией суммы выплаты ею репараций, а затем окончательное их аннулирование, означали однозначное стремление западных держав не допустить того, чтобы Германия в конце концов оказалась перетянутой на сторону СССР. Да и, объективно говоря, вся сумма иных факторов (принадлежность Германии к западному миру и в географическом, и в экономическом, и в политическом, и в философском отношении) свидетельствовала о том, что односторонняя ориентация Германии на Восток не могла продолжаться длительное время.

Одним словом, реинтеграция Германии в структуры Запада становилась реальностью. Москве же после полосы признаний пришлось пережить в 1927 г. ряд чувствительных неудач во внешней политике. Помимо того, что «Форвертс» в течение всего первого квартала 1927 г. на все лады смаковал тему тайных отношений Красной Армии с райхсвером, в феврале в Польшу перелетел советский летчик Клим, в мае с треском, после обыска «Аркоса» были разорваны дипотношения с Англией, в июне в Варшаве был убит полпред СССР П. Л. Войков, а осенью из Парижа был выслан советский полпред X. Г. Раковский.

В связи с этим Москве пришлось, в свою очередь, предпринять ряд внешнеполитических шагов, в том числе значительно нивелировать взаимоотношения с Германией и выдерживать в дальнейшем весьма умеренную и реалистическую линию. Это проявилось в урегулировании конфликта со Швейцарией, вызванного убийством в Лозанне в 1923 г. советского представителя В. В. Воровского (апрель 1927 г.); в участии советского представителя в работе подготовительной комиссии по созыву конференции по разоружению в Женеве, а затем и в самой конференции; в выдвижении на ней предложений о всеобщем и полном разоружении (ноябрь 1927 г.); в присоединении СССР к пакту Бриана-Келлога об отказе от войны как орудия национальной политики (август 1928 г.); в форсированном введении в действие этого пакта подписанием по инициативе СССР Московского протокола совместно с Польшей, Румынией, Эстонией и Латвией (февраль 1929 г.); в восстановлении отношений с Великобританией (октябрь 1929 г.), заключении договоров о ненападении с Польшей (июль 1932 г.) и Францией (ноябрь 1932 г.). При этом на сближение с Польшей и Францией повлияла также экспансия Японии в Северо-Восточном Китае. Манчжурский инцидент 18 сентября 1932 г. привел к активным военным действиям японской армии и, в конечном счете, к провозглашению 9 марта 1932 г. марионеточного государства Манчжоу-Го. Таким образом, опасность войны на два фронта была тоже одним из побудительных мотивов заключения пактов с Польшей и Францией. Это позволило руководству СССР сконцентрировать свои усилия на укреплении обороны на Дальнем Востоке.

Особое же внимание Москвы к Германии, несмотря на наличие широкой договорно-правовой базы их отношений, прошло пик своего развития. Этому способствовали и многочисленные неудачные попытки Коминтерна дестабилизировать обстановку как в Германии (март 1921 г., октябрь 1923 г.), так и в других странах (Эстония, Польша, Венгрия, Болгария) путем разжигания революции[313]. Москва поняла, что время революций прошло. В немалой степени на спад специфического интереса к Германии и интенсивности взаимоотношений Москвы с Берлином на фоне относительно устойчивых экономических взаимоотношений повлиял и уход со своих постов (в результате отставки или смерти) творцов «рапалльской политики». Так, после смерти германского посла Брокдорфа-Ранцау (август 1928 г.), с которым советского наркома иностранных дел связывали не только межгосударственные дела, но и «сердечные отношения», так называемый «фактор Чичерина» сильно ослаб. Начиная примерно с 1928 г., Чичерин стал постепенно отходить от дел, и оперативное руководство НКИД все более переходило в руки англо- и франкофила Литвинова[314]. Это означало, что советская внешняя политика теперь еще более определялась директивами «инстанции», члены которой постоянно ссылались на опыт Парижской коммуны. А философия «осажденной крепости» требовала наличия хорошо вооруженной и подготовленной, организованной армии. Поэтому военные отношения с Германией были поставлены на сугубо деловую, прагматическую основу: началось самое широкое изучение и внедрение опыта германской армии в РККА за счет обучения кадров в летной, танковой и химической школах райхсвера на территории СССР, посылки советских краскомов на длительное — до года — обучение в Германию, а также на маневры, полевые поездки и штабные игры райхсвера, привлечение германских преподавателей в академию им. Фрунзе. Отдельной темой, привлекавшей пристальное внимание военного руководства СССР, стало непременное участие советских специалистов в проводившихся в «Липецке», «Каме», «Томке» испытаний техники и отработке современных методов ведения боевых (наступательных и оборонительных) действий.

Уже в 1926 г. Уншлихт докладывал Сталину о первых положительных результатах деятельности авиационной школы для советской стороны. Однако затем практически весь 1927 г. из-за скандальных разоблачений прессы («гранатная афера» и т. д.) авиашкола не функционировала в полную мощность, хотя несколько десятков советских летчиков прошли там летную подготовку. Работа школы начала набирать обороты с конца 1927 г., когда политические страсти улеглись и в целом было завершено оборудование школы (62 самолета, 213 пулеметов, 19 автомобилей, 2 радиостанции на январь 1929 г.). Соответственно увеличился и интерес к ней со стороны Москвы.

Однако уже 5 сентября 1929 г. в ходе официального визита в СССР начальника генштаба райхсвера генерала К. фон Хаммерштайна-Экворда Ворошилов жаловался, что «авиасредства школы устарели и неинтересны для нас. Эта техника нам ничего не дает. Германские фирмы имеют более современные самолеты». Хаммерштайн обещал расширить исследовательскую работу и увеличить в школе количество техники. Кроме того, Ворошилов настоятельно просил Хаммерштайна «повлиять на то, чтобы отношения представителей в школе были более нормальные и дружественные». Данная фраза говорит о том, что работа шла при отсутствии взаимного доверия, что весьма существенно для понимания атмосферы сотрудничества в Липецкой школе.