Семья - Нина Федорова

— Пора, пора начать действовать! Человечество идет быстрым шагом k самоистреблению. Зоология знает о подобных явлениях в мире низших животных…

И он пригласил ее в пустую столовую, усадил на стул, запер дверь. Затем он сел напротив — весь интерес и ожидание. Но мисс Пинк, несколько оглушенная его красноречием, не говорила ничего. Длилось странное молчание. Удивленный профессор произнес:

— Жду ваших слов, сударыня.

— Я пришла помочь павшей девушке. Профессор, никогда не думавший о женщинах

в такой терминологии, не понял.

— Какая девушка? Откуда она упала? Почему она упала? Что с нею случилось дальше? Но, впрочем, это частный случай. Поговорим о спасении мира вообще.

— Я пришла видеть девушку — блудницу.

— Но здесь вы не найдете ее. И затем, я принципиально возразил бы против этого термина. Вы не думаете, что, произнося его, вы ставите себя в положение фарисея?

— Я пришла видеть Ирину Гордову. Профессор изумился.

— Но если вы думаете о ней в подобных выражениях, я полагаю, вам лучше бы не встречаться. Это может оскорбить ее.

Одним из правил хорошего тона при посещении «трущоб» является терпение, если вдруг дурной запах, грязь или слово оскорбили посетителя. Мисс Пинк объяснила, что по программе ее общества эта часть города принадлежит — в моральном отношении — ей. Она должна поэтому видеть Ирину Гордову, и для блага этой последней.

— Простите, я не совсем понимаю, — спросил профессор. — Вы ей конкретно предлагаете какое-то «благо»? Вы ей? Что же это?

— Моральное руководство к моральному совершенству.

— Вы — ей? — переспросил удивленный профессор.

— Да, и ей и всем, кто в этом нуждается. Это есть не только цель моего визита сюда, это труд всей моей жизни.

Профессор соскочил со стула в порыве энтузиазма:

— Я счастлив встретить вас наконец, мисс Пинк! Моральное руководство для всех! Всю мою жизнь я ждал вас и мечтал встретить. Буду горд стать вашим слугой. Я и сам пытался было предлагать человечеству моральное руководство — но не имел успеха: чего-то недостает в моем методе. Никто не хочет за мной следовать. Научите меня. Как вы это делаете: ваш базис?

— Христианство, — кратко бросила мисс Пинк.

Профессор заволновался еще сильнее:

— Но идут ли за вами? Ведь не вы основали христианство и не сейчас. Все давно знают о нем. И Ирина Гордова знает, конечно. Так зачем вам беспокоить эту милую девушку? Поезжайте-ка лучше, например, в Москву! Ни для кого не секрет, что Политбюро несколько нуждается в моральном руководстве. Я им писал, но…

— Я требую сюда Ирину Гордову!

— Но позвольте, какое право вы на нее имеете? Возможно, она не желает вас видеть.

— Я уже была у нее.

— Не называли ли вы ее и тогда блудницей? Если да, уходите скорее, пока Гарри вас не увидел. Какое уж тут моральное руководство на христианском базисе, когда вы сами далеко не христианка. Вы вошли под ложным предлогом. У вас какие-то другие цели.

— Как вы смеете! — вскрикнула мисс Пинк.

— Но позвольте, позвольте, — старался объяснить профессор, — в вас нет двух основных качеств христианства: любви к ближнему и смирения. Вам нужны доказательства? Отлично. Идя сюда, как много нищих вы встретили и прошли мимо? Почему, например, вы не отдали вашего мехового жакета дрожащим от холода? Вы обязаны отдать, если вы читали Евангелие. И не только жакет, но платье и даже рубашку. Настоящий христианин шел бы «БОС и НАГ» сегодня в Тянцзине.

— Что? — сказала мисс Пинк, вставая. Идея наготы ее оскорбила. — Какая дерзость!

— Это не дерзость. Это — текст.

Она, уже не слушая, направлялась к двери.

— Позвольте, позвольте, — почти кричал профессор, забегая вперед и загораживая ей дорогу. — Вы не можете так уйти! Дайте же мне хоть ваше моральное руководство, если вы удерживаете для себя ваш меховой жакет…

Она понимала его слова в прямом смысле: он покушался — пока косвенно — на меховой жакет. Между столом, профессором и стеной было очень узкое пространство, она не могла пройти, не задев его. Ей казалось, как только она его заденет, он ее и схватит. Она — сильнее, конечно, но кто знает, кто еще скрывается в этой трущобе. Она ясно видела, что погибла.

— Это ваш долг — объясниться, — настаивал профессор, пытаясь взять ее за руку. — Вы ведь дорожите своим честным именем, не правда ли? Вы входите в частный дом без приглашения, под ложным предлогом. Вы называете одну из обитательниц именем, которое заставляет думать, что вы приходите откуда-то, где не знают приличий. Вы выдаете себя за общественного деятеля, но убегаете при первом вопросе о характере вашей деятельности. Вы понимаете, какое это производит впечатление в кругу культурных людей? Вы не можете не понять, вы — не молоды, мы приблизительно одних лет, христианское ли ваше поведение, не говоря уж об апостольском? Зачем вы шли сюда и что вам нужно? Человеческое достоинство обязывает вас не лгать. Дайте прямой ответ!

— Дайте мне пройти, — задыхаясь, шептала мисс Пинк. Она уже дрожала от страха.

Вдруг — и еще от большего страха — задрожал и профессор. Его лицо исказилось. И тоже страшным шепотом он спросил:

— А… а… у вас ДВЕ руки?

Мужество покинуло мисс Пинк, и она вдруг отчаянно закричала:

— Спасите!

Этот крик отрезвил профессора.

— Вы боитесь меня, мадам? — спросил он с удивлением и облегчением. Затем, открыв дверь и галантно отойдя в сторону, он поклонился: — Пожалуйста, мадам! Я больше не задерживаю вас. Будьте здоровы! Благодарю за любезное посещение.

Мисс Пинк ринулась в коридор и вон из дома.

14

Жильцы дома слышали, что в столовой шел громкий разговор. Раскаты голоса профессора отдавали гневом. Резкий крик мисс Пинк вспугнул всех, кто его слышал, но вмешиваться было поздно — все видели, как она выбежала из дома. В столовой они нашли профессора уже спокойного и как ни в чем не бывало. Однако же Ирина чувствовала себя виновной в том, что подвергла профессора испытанию милосердием мисс Пинк. Чтобы загладить угрызения совести, она всех пригласила на чай с печеньем и угощала тут же в столовой.

Мать, возвратившись домой, нашла всех вместе, мирно беседующими в столовой за чаем.

— Аврора! — приветствовала ее Ирина, и ее голос был и очень печален, и очень ласков. — Вот и ваша чашечка чаю.

Когда все разошлись, Ирина задержалась в столовой.

«Она хочет что-то сказать мне, — подумала Мать, — и что-то печальное».

— Вот что, — начала Ирина и отвернулась к окну, чтобы Мать не видела ее лица. Как бы внимательно рассматривая что-то во дворе, она сказала без всякого выражения в голосе: — Американская армия оставляет Тянцзин четвертого марта. Через десять дней.

И Мать, как когда-то Бабушка ответила Лиде, сказала:

— Десять дней — это долгое время. Еще десять дней счастья.

— Не правда ли? — Ирина быстро обернулась и засияла улыбкой. — Как человек делается жаден! Когда-то, до встречи с Гарри, в китайском доме, где все было мне чуждо и тяжело и неприятно, я, бывало, мечтала об одном дне счастья. Теперь я плачу о том, что их осталось десять. Как хорошо вы это сказали!

Улыбаясь, она подошла к Матери.

— Вы лягте и отдохните, Аврора, — говорила она, заметив, как Мать утомлена, но не подавая вида, что заметила это. — Я сделаю всю работу за вас, пожалуйста, пожалуйста. Вы лягте на диван и командуйте! — И она уже укладывала Мать, снимала с нее тяжелые и мокрые ботинки, принесла ей для смены свои шерстяные чулки, помассировала холодные ступни ног — и отправилась на кухню. Лиде она посоветовала оставить все и идти к Матери.

— Она что-то выглядит нехорошо. Не зная, чем помочь, Лида сказала:

— Знаешь, мама, в церкви пели сегодня «Покаяния отверзи ми двери», хочешь, я сейчас для тебя спою?

— Спой.

— Я вот только Петю позову. Одним голосом спеть выйдет не то…

Через минуту они стояли около Матери. Высоким, чистым, каким-то святым голосом Лида запела:

— «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче», — и Петя следовал за нею, исполняя партию мужской части хора.

Пение в пансионе № 11 было как бы сигналом для сбора. В доме все более или менее пели, и, заслышав первые ноты, каждый бросал, что делал, и шел на голос, как влекомый магнитом.

— «Утреннюет бо дух мой», — пела уже и Ирина, появляясь из кухни с полотенцем. И мадам Ми-лица, явившись магически тут же, петь хотя и не пела, но подавала по временам два-три басовых звука, роль барабана в оркестре, и отбивала такт: «Весь осквернен, весь, весь, весь осквернен». И Дима свежим альтом пел кое-где, где знал слова и мелодию.

' — «На спасения стези…» — И слезы стояли у всех в глазах. Голос Лиды летел ввысь и взвивался, как ангел.

— Что это, Аня, как будто что-то знакомое поют? — И профессор быстро направился в столовую. Ангельский голос встретил его словами:

— «…Но надеяся на милость…» — И он спешил на зов: «Но надеяся на милость…»