Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром - Василий Звягинцев

— Не понимаю, — пожала плечами Наташа, — что на тебя вдруг нашло. Ну, спрашивай…

— Это уже разговор. Итак — первое… — Воронцов принял позу пораскованнее, глубоко погрузившись в кресло и закинув ногу за ногу, тщательно раскурил трубку (трубка хорошая, данхилловская, и кэпстен в жестяной банке как раз ко времени обнаружились на японском лаковом столике позади кресла). — Первое… Отчего твои… гм, работодатели в такую самодеятельность ударились? Где обмен делегациями на высшем уровне, переговоры, освещаемые средствами массовой информации, подписание совместных протоколов с последующим братством цивилизаций? И уж тогда заводить разговоры на темы практические…

— Дим, ну что ты, в самом деле! Какое им дело до наших правительств, законов, обычаев? Не нужны им сейчас официальные контакты. Да еще в таком мире, как наш. Последствия могут быть самые непредсказуемые. Контакт инопланетян с любой из двух сверхдержав вызовет кризис, конфликты, культурно-политический шок, я не знаю, что еще. А форзейлям это не нужно. Мирить нас потом, устранять последствия, нести моральную ответственность… У них достаточный негативный опыт… Сейчас речь идет только о Книге. Земные проблемы их не интересуют вообще, кто у нас прав, кто виноват, чей строй прогрессивнее… Стал бы ты при всех своих заботах выяснять, кто первый сказал «дурак» в младшей группе детского сада?

— Вот так даже? Спасибо, теперь ясно, что почем. Хорошо, поехали дальше. К чему вообще все психологические и технические ухищрения. Замок и так далее… Если им по силам все то, что они проделывают с нами, в чем загвоздка? Сгоняли бы куда надо, забрали Книгу, заодно друзей выручили, и тихо, без шороха вернулись к своим баранам. Какая помощь потребовалась умным взрослым дядям от воспитанников яслей для умственно неполноценных детей? Если ты мне сие убедительно прояснишь, будем беседовать дальше. А так… Сдается, пора покупать кепку с тремя козырьками…

— Какую кепку? — растерянно спросила Наташа.

— Анекдот. Один козырек впереди, два по бокам, чтоб лапшу на уши не вешали… — лаконично пояснил Дмитрий.

— Нет, с тобой не соскучишься. — Наташа достала из кармана в складках платья узкую коричневую пачку сигарет, зажигалку, плоскую, как бритвенное лезвие. Это удивило Воронцова. Раньше она не только не курила, но и терпеть не могла, когда кто-то курил при ней. И зачем вообще это делать изображению, даже такому совершенному? Не все, выходит, так уж тут понятно и просто… — Ты касаешься слишком сложных вопросов, Дим. Почему они не возьмут Книгу сами… Тут сложности и технического, и, главное, этического свойства. Прежде всего, в настоящее время они избегают предпринимать активное вмешательство в потенциально конфликтные ситуации. После гибели своей экспедиции и еще некоторых эксцессов. Считают, что цель не оправдывает средств. То есть ценность жизней исследователей несопоставима с ценой материального объекта…

— Я бы с таким утверждением поспорил, — заметил Воронцов. — Бывают такие «материальные объекты», ради которых жизней не жалеют… — И незаметно загнул для памяти мизинец на левой руке. Появилась у него хорошая мысль на будущее.

— В некоторых странах за кражу кошелька головы рубят, и что это доказывает, кроме дикости подобных обычаев? — И, предупреждая дальнейшие возражения Дмитрия, кивнула, с ободряющей улыбкой: — А поспорить на моральные темы у нас еще время будет. И об этом, и о многом другом тоже… Но сначала давай с одним закончим. Без крайней, исключительной необходимости они в земное прошлое еще раз вмешиваться не хотят. Кроме того — и это очень важно — сами форзейли взять у людей ничего не могут. Книгу должен взять обязательно человек, и уже потом — добровольно, заметь, — передать им. Передать здесь, в Замке.

«Сложно, — подумал Воронцов. — Но ведь, честно говоря, не сложнее наших обычаев. Цивилизованное государство в мирное время тоже не может силой или тайно отнять у соседей понравившуюся вещь. И члены официальной правительственной делегации вряд ли рискнут ночью проникнуть в Лувр и спереть ту же Джоконду, хотя бы и хотелось… А вот к услугам наемников и прочих гангстеров прибегают часто и без лишних терзаний. Вот такую роль они мне и предлагают…»

— Да, Натали, — сказал он, — все это, с их точки зрения, наверное, выглядит вполне убедительно. И я должен быть благодарен, что меня сочли достойным столь почетной миссии. Но как следует правильно обозначить отведенную мне роль? Ландскнехтом, что ли, мне предлагают? Или, пользуясь современной терминологией, белым наемником? Сами они ввязываться не хотят или, проще говоря, боятся. А какого-нибудь Воронцова уговорить или купить всегда можно. Сделает — хорошо, не справится — ну и хрен с ним, не он первый, не он последний, так?

— Обязательно тебе нужно все довести до абсурда. — Наташа досадливо сломала в пепельнице едва на треть сгоревшую сигарету. — При таком подходе любую мысль можно наизнанку вывернуть…

— Значит, мысль недодуманная, раз ее даже я вывернуть могу. Сама посуди, разве красиво выглядит такое сопоставление: их драгоценных жизней им же принадлежавшая вещь не стоит, а туземца послать они готовы и ничуть за него не переживают. Но я не обидчивый. Бог с ними, раз у них такие принципы. Мне не привыкать. Когда меня посылали по минным полям с тралами прогуливаться, тоже, видимо, считалось, что нам помирать будет легче, чем хозяевам, потому как мы привычные… Но если уж идти на рисковое дело, так хотелось бы знать: а ради чего? Какой тут для меня высший смысл?

— Но у тебя же был с Антоном разговор? — спросила Наташа, и Воронцову показалось, что по лицу ее мелькнула тень. Словно его слова ее неприятно поразили. Дмитрий догадался, о чем она подумала, и хотя спрашивая имел в виду совсем другое, с радостью ухватился за неожиданно возникшую возможность. Так даже интереснее.

— Ты дачку имеешь в виду? — спросил он с простодушно-хитроватой улыбкой. — Так дачка ни при чем. Он мне ее только за участие в психологическом опыте обещал. А тут уже не опыты, тут дела по другому разряду проходят…

— Не волнуйся. Дача вообще такая мелочь… Антон про нее просто для подхода к теме сказал. Возможности у них неограниченные. И этика форзейлей запрещает им торговаться или отказывать в просьбе тем, кто им помогает…

— Я не собираюсь просить! — резко возразил Воронцов. — На флоте у нас все четко. «Нет спасения — нет вознаграждения». Есть такое правило. В смысле, что без результата никакие затраты не компенсируются. И наоборот, разумеется. Вот я и спрашиваю: какая их цена? Мне лишнего не надо, но и задаром стараться… Один знакомый говорил: «Не то обидно, что за растрату сел, а то, что по той же статье в десять раз больше растратить можно было…»

— Чего ты сам хочешь, милый? Миллиард долларов? Вечную жизнь? Звание адмирала Флота? Скажи мне, и все будет…

Он готов был поклясться, что в голосе ее проскочили нотки презрения. И в глазах, слишком ему знакомых, читалось нечто брезгливо снисходительное.

Но откуда у нее вдруг такая щепетильность в вопросах чести, при не слишком почетной роли переводчицы, да еще и вербовщицы при неизвестно какие цели преследующих пришельцах? Да и раньше… Разве не она написала в прощальном письме:

Пойми, что полудетские эмоции не могут заменить логику взрослой жизни. Я должна думать о будущем, и есть люди, которые его гарантируют. Согласна, что это звучит цинично в твоем выдуманном мире белоснежных парусов и белых офицерских перчаток, но увы, возможно, ты теперь единственный обитатель своего мира. Прости и, если можешь, не суди строго. Впрочем, если тебе будет легче — назови меня меркантильной дрянью и успокойся. Позже ты меня поймешь. Надеюсь, с другой тебе повезет больше. Целую тебя, мой верный рыцарь…

Ей, значит, тогда можно было так рассуждать, а теперь она же его осуждает за вопрос всего лишь. Неужели по прошествии времени она так изменилась? Или, опять же, это он сам так ее подкорректировал в своем воображении?

Допуская, что за его эмоциями пришельцы все же следят, он распалял себя такими мыслями, а на самом деле все прекрасно понимал.

Она и вправду в нем разочарована. Оттого, что всю свою, наверное, не такую уж счастливую жизнь хранила в глубине памяти веру в него, Воронцова, в его пусть несовременные, для других и для нее тоже, романтические представления о порядочности и чести. В те самые белые офицерские перчатки.

Слабые люди — слабые, но не подлые — любят верить, что порядочность все же существует. И, конечно, увидеть, что и его сломала неумолимая логика жизни, ей неприятно. Как будто не она предала его когда-то, а он сейчас предает ее веру в него…

Такой вот психологический этюд в желтых тонах.

«Какою мерою мерите, такою и отмерится вам», — вспомнил он слова из читанной ночью Библии. И успокаивающим жестом поднял руки ладонями вверх.