Прощание с миром - Василий Субботин

— Конечно, — сказал он, — есть. Есть и Мельницы, и Поддача, и Ерзовка есть… Вернее сказать, были такие. Я могу показать их тебе на карте.

Мы вернулись в блиндаж, развернули карту, и я увидел знакомую мне местность, увидел деревню, от которой уже мало что оставалось, и еще одну, тоже уже не существующую, высоту за лесом, за болотом, ту самую, на которую я лазил в ту ночь, натыкаясь на закоченевшие, наваленные здесь, между высотой и нашим передним краем, трупы. Мне все это было очень удивительно — так вот, не зная того, дважды попасть в одно и то же место на переднем крае, в первый раз в начале зимы и теперь, два, а то даже и три месяца спустя, когда зима была уже на исходе и среди дня совсем по-весеннему пригревало солнышко.

По правде сказать, я ничего уже не узнавал здесь, настолько изменилось все вокруг. Снега завалили следы прежних боев, и редкий лесок впереди нас, там, где было парящееся болото, и саму эту обезображенную взрывами, закопченную пороховой пылью высоту, и близлежащие холмы. Все вокруг приобрело другой вид, может быть, более умиротворенный и более спокойный. Я мало что узнавал, если бы не эта карта, на которой все было без изменения, так, как прежде, я ни за что бы не поверил, что это то самое место, на котором шли такие сильные, такие страшные бои, и в те дни, когда я был здесь впервые, и, как узнал я много позже, и за полгода этого, когда здесь стояли и сражались совсем другие части…

Я потом еще несколько раз был на этом участке, и весной и летом, когда все растаяло и опять неузнаваемо преобразилось.

8

В своей танкистской фуражечке, в плащ-накидке на плечах, я шел по утопающей в песке дороге. Солнце только-только начинало всходить над лесом, над верхушками сосен, когда я вышел из редакции. Мы разместились в этот раз в землянках, не знаю, когда и кем отрытых на самом спуске к воде, над берегом окруженного лесом озера. Землянка, в которой жил я, была и сырая и тесная, но в ней был свой сколоченный из горбылей, из жердей молодого осинника столик и такая же жесткая, узкая, прикрытая сосновыми ветками лежанка. Мы обосновались здесь, когда весна только-только еще начиналась, а теперь было вполне уже лето, трава уже вовсю полезла, и листва, молодая еще правда, во всю развернулась…

Я шел в один из наших полков, шел до поры до времени вполне уверенно, зная наперед, сколько мне надо, примерно, пройти, чтобы попасть в полк. Но все-таки кое-какие сомнения у меня оставались, потому что я в первый раз шел на этот участок, в этот полк. Мне казалось, что давно уже я должен был выйти к позициям полка, но никаких признаков того, что здесь должны быть тылы полка, не было, вокруг меня и справа и слева от дороги, по которой я шел, был все тот же лес, хотя и не частый, перемежающийся полянками, заброшенными полями, потому что здесь давно уже не сеяли, давно уже стоял фронт. Я уже начал было беспокоиться. Но когда я прошел еще немного, я увидел, что навстречу мне едет повозочный с тарахтящими на телеге пустыми гильзами. Я остановил его, спросил, из какого он полка и далеко ли мне еще идти, как лучше и как вернее выйти к батарее.

— Да идите все прямо, товарищ лейтенант, — сказал мне этот человек, — прямо выйдете…

А когда я стал уточнять, как все-таки мне идти, где и куда повернуть, солдат сказал мне, вполне резонно впрочем:

— Дальше траншеи никуда не уйдете!

И это было, конечно, правильно.

Я прошел еще километра полтора. Дорога, вначале довольно хорошо намеченная, чем дальше, тем больше терялась, раздваивалась, переходила в еле заметные тропинки. Лес поредел. Я стал забирать немного вправо, мне показалось, что именно тут должны быть тылы полка и та батарея, где я раньше всего хотел побывать. Я не знаю, сколько еще я так прошел, тропинка спустилась вниз под уклон, а потом стала забирать вверх. Я перешел какую-то лощину и, мне ничего не оставалось, пошел по тропинке вверх, по склону, по высоте. С каждым шагом я все выше поднимался на эту гору, с обеих сторон обрезанную оврагами, а справа поросшую даже и каким-то кустарником, если вообще не лесом. Кругом было тихо, ни выстрелов, ни звуков. Я решил, что еще не близко. Я еще прошел немного, довольно беспечно прошел. Разговор с солдатом меня успокоил. Как вдруг, рядом со мной, сбоку ударил снаряд. Где-то недалеко совсем раздался выстрел, и тут же, чуть впереди меня, в нескольких метрах от меня, разорвался снаряд. Я кинулся на землю, упав на руки, и тотчас почувствовал, что обжег руку, потому что оперся рукой на осколок, который был еще горячим, еще раскаленным. И в ту же минуту, в тот же миг, комья земли довольно-таки больно стали колотить меня по спине. Я поднял глаза и увидел, как листья, сорванные с кустарника, мелко сыпались на землю. Я удивился этому так внезапно ударившему вблизи меня снаряду и, переступая через очень небольшую, выбитую в глине воронку, двинулся дальше, решив, что это какой-то случайный налет, шальной, одинокий и одиночный снаряд. Я не сделал и двух шагов, как рядом, но чуть правее разорвался еще снаряд, и я опять упал, переждав, пока уляжется земля и дым от разрыва. И только когда я поднялся во второй раз и двинулся вперед, я увидел, буквально не далее как в ста метрах от себя, на самой высоте, орудие, ведущее огонь, и суетящуюся прислугу, панически действующий расчет. Они действительно решили, должно быть, что я, в этой своей черной фуражке, в плащ-накидке, с планшеткой на боку, веду за собой в атаку роту, а может быть, и батальон. Батальона еще пока не видно, а я, вот он, на виду. Очень они суетились, прямо-таки в панике бегали, спешили дослать новый снаряд в ствол этого своего орудия.

Должно быть, это было противотанковое орудие.

Не успел я скатиться вниз, в овраг, слева от этой высоты, как увидел вышедшего из дверей, из накопанных тут землянок, знакомого мне командира огневого взвода, с которым меня к тому времени очень многое связывало, человека, писавшего, кстати сказать, очень хорошие стихи и печатавшегося у нас в дивизионке. Он посмотрел на меня довольно недоуменно, если не сказать хуже, довольно подозрительно и с испугом, увидев, что я возвращаюсь не более не менее как от немцев, оттуда, где никто из них не бывал, где находятся одни только немцы.

— Где же ты был? — спросил он меня. Но, разглядев, что это все-таки я, действительно я, а не кто другой, человек, которого он хорошо знал, — спросил уже другим, участливым, хотя все еще недоумевающим тоном: — Это по тебе стреляли?

Я сказал, что да, это — по мне.

Я стал объяснять ему, что я, как мне и сказал солдат, считал, что не уйду дальше своей траншеи, и вышел на эту высоту, так и не встретив никакой траншеи.

— Там у них орудие стоит, — сказал он мне, все еще перепуганный за меня больше, чем я, потому что я пока еще не осознавал того, что произошло и что могло произойти.

Мы зашли к нему в землянку, которая, впрочем, оказалась подпольем давно разобранного дома. Здесь был блиндаж, в котором размещалась часть батареи, во всяком случае, один ее взвод. Здесь я и переночевал.

Он потом уже рассказал мне, что его командир отделения сказал ему:

— Ваш друг к немцам пошел!

Никакой нашей траншеи под этой занятой немецкой высотой не было да и не могло быть. Такая траншея с высоты простреливалась бы до самого дна. Да и не нужна она была тут! Низину, что лежала перед высотой, держали на прицеле наши орудия — того самого огневого взвода, в который я теперь пришел. И справа, и слева были наши, никакого смысла поэтому рыть траншею в низине, перед носом у немцев, не было…

Как я ускользнул и почему немцам надо было стрелять по мне, когда я сам шел к ним в руки! Не начни они с перепугу стрелять по мне, я уже через минуту какую-нибудь был бы у них в руках!

Место это называлось Серьгина гора, а деревня рядом — Маковейцево. Так мне сказал тот же командир огневого взвода, мой друг, потом, через сорок лет, когда мы встретились с ним. А еще он сказал мне, что под Серьгиной горой было два минных поля — наше и немецкое. Так что это просто удача. Уйти от немцев и не напороться на минное поле, не подорваться на мине!

9

Прошло всего несколько дней, и я опять пришел на ту же батарею, под ту же самую Серьгину гору, все в ту же давно уже не существующую деревню Маковейцево. Теперь батарея стояла на левом фланге полка, слева от горы, на которую прошлый раз я так глупо и неосмотрительно полез. До сих пор не могу понять, зачем мне надо было забираться на высоту, вместо того чтобы идти по лощине, по оврагу! Я переночевал у них здесь, а на другой день мы с тем же командиром взвода решили пройти к одному из его орудий, стоявшему у них отдельно, на стыке с соседним полком. Мы шли по траншее, которая здесь, надо сказать, была достаточно глубокой, так что нам пришлось только слегка пригибать голову. Он, как хозяин, шел впереди, я за ним. Мы уже были близко к блиндажу, в котором находился расчет стоящего здесь орудия, как вдруг начался внезапно налетевший, очень интенсивный орудийный обстрел, снаряды ложились совсем рядом, вблизи нас. Можно было подумать даже, что били по нас. Товарищ мой, человек бывалый, успел проскочить, успел податься вперед, а я, не знаю почему так получилось, задержался, замешкался, приткнул на минуту на одну голову свою куда-то. И в это время между мной и им в стенку траншеи ударил снаряд. Я не сразу понял, что произошло, не сразу сообразил, что кричит он мне уже с той, с другой стороны запаленной взрывом траншеи.