Прощание с миром - Василий Субботин

Иван Иванович, все так же зажимая лицо руками, жаловался на боль в глазу. Его тут же посадили в подошедшую, санитарную как мне кажется, машину и отправили в армейский госпиталь. Так все это было, так все это произошло.

Бомба упала под самым окном, под окнами избы, в которой была наша столовая.

Когда я, после того как Ивана Ивановича Неходу увезли, вошел в избу, я увидел опрокинутый стол. Стекла были выбиты, рамы, как я уже сказал, были вынесены взрывом. А на стене как ни в чем не бывало висели ходики, и они шли. Стекла вылетели, потолок свалился, а ходики шли…

Я потом лишь, долгое время спустя, узнал, что Иван Иванович в тот день» лишился глаза.

5

Я вылез из саней и, в первую минуту не чувствуя вконец затекших ног, двинулся к блиндажу, на свет, который слабо пробивался из-под двери. Блиндаж был врыт в сопку, сопка прикрывала собой дорогу, которая к ней, к этой сопке, подходила и по которой я только что охал в санях, в обычных санях, в обычных розвальнях.

Это была моя вторая командировка в полк Чеботарева, в ту же 21-ю гвардейскую.

Тут же, в двух шагах от блиндажа, я разыскал еще одну землянку, плохо обустроенную, однако просторную, в которой у стены было что-то вроде нар, и, чувствуя, что насквозь продрог, накрылся с головой шинелью.

Когда я проснулся, в землянке никого не было. Но накануне, когда я пришел, в ней было много разного рода уполномоченных и представителей, как на каком-нибудь отчетно-выборном собрании. Каких только представителей не было тут, в землянке, больше похожей на огромную, сильно вытянутую в длину приемную, чем на место, где спали и ели. Тут были представители из корпуса, из армии и, конечно, свои — из штаба дивизии, из политотдела. И среди всех этих представителей — еще один представитель — я, представитель от газеты, из газеты… Все мы толпились здесь, в этой неудобно длинной, как будто нарочно на такой случай вырытой землянке.

Я встал довольно поздно с мыслью, что мне надо отправиться к начальству, чтобы доложиться, как здесь говорят, но ничего этого, как оказалось, не потребовалось. Едва только я выбрался из этой похожей на конский загон землянки, как узнал, что сейчас будут брать высоту, что готовится атака и она вот-вот начнется. Я спустился в траншею, очень мелкую в этом месте, и пошел по ней. Вскоре я и впрямь увидел группу людей, рассредоточенно стоявших по всей траншее, навалившихся всей тяжестью своих тел на край траншеи, на ее бруствер, глядящих в сторону реденького леска, как потом выяснилось растущего посреди незамерзающего болотца. Сразу за этим леском, чуть отступя от него, была видна небольшая, как казалось отсюда, высота, наполовину прикрытая все теми же голыми, растущими на болоте деревьями. Склоны ее, это и отсюда было видно, были разрыты, обезображены, но на самой вершине было что-то вроде небольшой рощицы, зеленых, еще не до конца сведенных деревьев. Высоту эту в разное время называли по-разному, но чаще всего так, как она отмечена на карте — цифрой, обозначавшей ее действительную высоту.

Посреди траншеи, возвышаясь над этими людьми, которые готовились брать высоту, стоял капитан, а может быть, и майор, я уже сейчас не помню точно, потому что много прошло времени, но, кажется, все-таки капитан. Капитан этот наигранно весело говорил что-то, по-видимому более неудачно, чем удачно острил, может быть, старался подбодрить людей, тех, что слева и справа от него стояли в той же траншее. Все они были в ватниках и шапках, штрафники.

Одетый в полушубок командир, которому было поручено командовать штрафниками, зная, что все на него смотрят, улыбался, пошучивал, поднося то и дело блестевший у него в руке свисток ко рту, словно бы заранее репетируя то, что должно было вот- вот, через какую-нибудь минуту или две произойти. Я стоял недалеко от него и наблюдал за тем, что происходит в траншее. Все эти солдаты, все, как один, как я уже сказал, в ватниках, в телогрейках черных, стояли тут, в траншее, проделав в передней стенке небольшую такую приступочку, куда можно было бы поставить ногу, чтобы легче было выметнуться из траншеи, когда раздастся сигнал атаки.

Я пришел сюда, можно сказать, за несколько минут до начала, до того, как началась артподготовка, ударили орудия. Она продолжалась недолго, минут, я думаю, пять, не больше. Высота, видимая отсюда, из траншеи, своей вершиной, мгновенно покрылась дымом.

Следует сказать еще, что высота эта была единственной в этих мостах, что с неё очень хорошо и далеко было видно вокруг.

Едва канонада стихла, прозвучал последний выстрел бьющих откуда-то сзади пушек, как этот улыбающийся человек, переставший к этому времени улыбаться, приставил свою сирену к губам, и раздался сильный, с переливами, как при милицейском сигнале, свист. И тут же я увидел, как один за другим стали выскакивать наверх из траншеи, на бруствер ее, одетые в ватники люди и неровной, реденькой цепью побежали к болоту, к тем голым и каким-то хилым, редко стоящим деревцам. Даже отсюда, издали, было видно, что впереди тут не просто низина, а болото, никогда, по всей вероятности, до конца не замерзающее болото…

И почти сразу, как за спиной у нас смолкла артподготовка, раздалась сирена и выскочили из траншеи стоящие в ней люди, едва они оказались за бруствером и побежали вперед, как оттуда, из-за болота, с высоты этой, хлестнули пулеметы, и пули засвистели над траншеей, над нашими головами — всех тех, кто, подобно мне, стоял тут, в траншее, не шел в атаку, не бежал вперед, а только наблюдал.

Теперь я уже знал, что значит вставать в атаку, выскакивать из траншеи под огонь, видел, во всяком случае, как это делается…

Выскочившие из траншеи штрафники, перед самым болотом сбившись в кучу — потому что здесь была тропа, по которой можно было пройти, — некоторое время, теперь уже гуськом, бежали по этой тропе, кто-то, как мне показалось, был уже на той стороне болота, но с каждой минутой все больше было тех, что залегли там, под высотой, и здесь, на этом болоте, перед тропой.

Какое-то время все было скрыто дымом и ничего не было видно, ничего нельзя было понять, что происходило на высоте…

Была та минута заминки, когда нельзя понять было, что там впереди, где люди, взята она, эта высота, или нет…

Я выбрался из этой траншеи и пошел к сопке, у подножия которой проходила наша траншея — метрах, может, в двухстах за спиной у нас, та самая, как я думаю, к которой вчера я подъехал в темноте на лошадке, так неожиданно очутившись на переднем крае. Я обогнул сопку и зашел к ней с тыла. Я говорю сопку, потому что именно так здесь, в Калининской области, называют небольшие высотки. И уж во всяком случае, так называли их воевавшие здесь солдаты. Итак, я зашел в тыл этой сопки, отыскал на ее обратном склоне блиндаж, с дверью, которая была прочнее других, каких тут было много, — все артиллерийские наблюдательные пункты, так же как и полковые и батальонные, да, я думаю, даже и ротные, были тут, на этой единственной во всей округе, хотя и не такой, как у немцев, высокой точке, откуда можно было хоть что-то видеть… Я открыл дверь и очутился в крепко сколоченном, с высоким потолком блиндаже, в котором была установлена стереотруба. Я сразу увидел ее в передней стенке. Возле нес, чуть-чуть нагнувшись, стоял генерал, командир дивизии. Он был в папахе, в теплом, крытом зеленым сукном полушубке, как показалось мне, уже немолодой. Впервые так близко видел я генерала в лицо. В блиндаже было еще несколько офицеров. Когда я вошел, сидевший у телефона полковник кричал кому-то в трубку:

— Игнатенко, огонь всем полком!

И повторял это несколько раз: «Игнатенко, огонь всем полком!»

Сколько прошло времени, а фраза эта звучит у меня в ушах.

И вслед за том действительно заговорила артиллерия.

Мне показалось, что я зря сюда пришел, что я пропустил, не увидел чего-то очень важного, что происходило сейчас там, что я мог бы увидеть, если бы был там, где я только что до этого был, что я ушел оттуда не вовремя.

Но в эту минуту стоявший у стереотрубы генерал сказал:

— Эх, смотрите, как красиво идет там впереди один… Узнать бы его фамилию!

— Товарищ генерал, — взмолился я, стоя за спиной у него, — позвольте мне посмотреть!

Генерал оторвался от стереотрубы, поглядел на меня, видимо, очень удивленно, затем (как-никак, я все-таки представился ему, назвал ему себя, сказал, что я — из газеты, из армейской газеты) отошел от стереотрубы, дан мне возможность посмотреть то, что видел он. Окружающие генерала офицеры его штаба удивленно оглядели меня. Я приник к окулярам и увидел взбегающих по склону вконец уже черной высоты солдат, и еще одного, вырвавшегося далеко вперед, в таком же, как и на других, ремнем перетянутом ватнике. И тут же, вслед за тем сразу, я увидел взрывы гранат, рвущихся на склоне высоты, ближе к ее вершине.

Я отошел от стереотрубы. Стоять дальше, казалось мне, было бы уже нахальством с моей стороны.