Пробужденный любовник - Дж. Уорд

Он покачал головой, снова впиваясь зубами в яблоко: сочный хруст разнесся по комнате.

— Это весь твой ужин? — Он пожал плечами, и она пробормотала. — И ты приказываешь мне есть?

— Да, приказываю. Так почему бы тебе не вернуться к этому занятию, женщина?

— Тебе не нравится цыпленок?

— Мне не нравится еда. — Он не поднимал глаз, но голос его стал настойчивее. — Теперь ешь.

— Почему тебе не нравится еда?

— Не могу ей доверять. — Коротко ответил он. — Если ты не сделал ее сам и не можешь видеть ее целиком, откуда тебе знать, что в нее положили?

— С какой стати кто-то стал бы портить…

— Я разве не упоминал, как я не люблю разговоров?

— Ты поспишь сегодня со мной?

Она выпалила просьбу, решив, что лучше получить ответ сейчас, перед тем, как он окончательно закроется от нее.

Его брови чуть сдвинулись.

— Ты, правда, этого хочешь?

— Да, хочу.

— Тогда, да.

Пока он объедал яблоки, а она вычищала свою тарелку, в комнате стояла тишина: не совсем непринужденная, но напряжения в ней тоже не чувствовалось. Доев морковный пирог, она пошла в ванную, чтобы почистить зубы. Когда она вернулась, он приканчивал клыками последнее яблоко, выбирая оставшиеся кусочки мякоти.

Она не могла себе представить, как при такой диете ему хватало сил на драки. Ему, конечно, стоило есть больше.

У нее было такое ощущение, что ей нужно что-то сказать ему, но вместо этого она лишь забралась под одеяло и, свернувшись, стала ждать его. Минуты текли одна за другой, но он все еще с хирургической точностью объедал яблоко — напряжение стало невыносимым.

«Хватит», — подумала она. Ей действительно стоило бы пойти в другое место. Она использовала его, как больной — костыль, и это было нечестно по отношению к нему.

Она только приподнялась, чтобы отбросить покрывала, как он встал на ноги. Она замерла, наблюдая, как он идет к постели. Он бросил огрызки на пустую тарелку и взял салфетку, который она вытирала собственные губы. Вытерев руки, он поднял поднос и вынес его из комнаты, поставив снаружи прямо за дверью.

Вернувшись, он подошел к другой стороне кровати, и матрас прогнулся под его весом, когда он вытянулся поверх покрывала. Скрестив руки на груди и ноги — в лодыжках, он закрыл глаза.

Одна за другой потухли свечи. Когда темноту освещал лишь один огонек, он сказал:

— Я оставлю эту зажженной, чтобы ты не спала в темноте.

Она взглянула на него:

— Зейдист?

— Да?

— Когда я была… — Она откашлялась. — Когда я была в той дыре под землей, я думала о тебе. Я хотела, чтобы ты пришел за мной. Я знала, что ты сможешь вытащить меня оттуда.

Его брови опустились еще ниже, несмотря на то, что веки и так были опущены.

— Я тоже о тебе думал.

— Думал? — Его подбородок двинулся вверх-вниз, но она все равно переспросила. — Правда?

— Да. Иногда ты была единственным, о чем я вообще мог думать.

Бэлла почувствовала, как распахнулись ее глаза. Она подвинулась ближе к нему и подперла рукой голову.

— Серьезно? — Он не ответил, и она надавила сильнее. — Почему?

Его большая грудь приподнялась, потом из легких вышел воздух.

— Хотел тебя вернуть. Вот и причина.

О… так он просто делал свою работу.

Бэлла опустила руку и отвернулась от него.

— Ну… спасибо, что пришел за мной.

В повисшей тишине она наблюдала за светом единственной свечи на прикроватном столике. Похожее на слезу пламя колыхалось, так прекрасно… так изящно…

Голос Зейдиста был совсем тихим:

— Мысль о том, что ты одна, напугана, сводила меня с ума. Мысль о том, что кто-то причинял тебе боль. Я не мог… избавиться от этого ощущения.

Затаив дыхание, Бэлла оглянулась.

— Я не спал на протяжении тех шести недель, — прошептал он. — Когда я закрывал глаза, я видел лишь тебя, зовущую на помощь.

Боже, хоть лицо его и оставалось непроницаемым, голос был мягок и прекрасен, словно свет свечей.

Его голова повернулась к ней, глаза открылись. Темный взгляд был переполнен эмоциями:

— Я не понимал, как ты могла выжить. Я был уверен, что ты мертва. Но потом мы нашли то место, и я поднял тебя из дыры. Когда я увидел, что он сделал с тобой…

Бэлла медленно повернулась, стараясь не спугнуть его:

— Я ничего из этого не помню.

— Хорошо. Это хорошо.

— Однажды… мне нужно будет знать. Ты расскажешь мне?

Он закрыл глаза.

— Если тебе действительно нужны детали.

На какое-то время снова повисла тишина, потом он придвинулся к ней, повернувшись на бок.

— Я понимаю, что тебе неприятно об этом говорить, но я должен спросить: как он выглядит? Ты помнишь какие-то отличительные черты?

«Огромное количество, — подумала она. — Слишком много всего».

— Он, эмм, он красил волосы в коричневый цвет.

— Что?

— Ну, я почти уверена, что красил. Примерно раз в неделю, он уходил в ванную, и оттуда доносился химический запах. А в перерывах между этим, корни его волос белели — появлялась седина, около самого черепа.

— Но я думал, что выцветать — это хорошо, значит, что ты долго состоишь в Обществе.

— Я не знаю. Думаю, он находился… или находится на позиции силы. Из того, что я слушала, находясь в дыре, можно сказать, что другие лессеры вели себя с ним очень осторожно. И они звали его О.

— Еще что-то?

Она задрожала, погрузившись в тот кошмар.

— Он любил меня.

Из груди Зейдист вырвался рык, низкий и грубый. Звук ей понравился. Он давал чувство защищенности… силы, чтобы продолжать рассказ.

— Лессер, он сказал, что… любит меня. И он действительно любил. Он был просто одержим мной. — Она медленно выдохнула, пытаясь успокоить бешено колотившееся сердце. — Сначала я была в ужасе, но потом начала использовать его чувство против него самого. Я хотела причинить ему боль.

— Причиняла?

— Иногда. Я доводила его… до слез.

На лице Зейдиста появилось странное выражение. Словно он… завидовал.

— И каково это было?

— Я не хочу говорить.

— Потому что тебе это нравилось?

— Я не хочу, чтобы ты думал, что я жестокая.

— Жестокость и возмездие — разные вещи.

«Возможно, в мире воинов», — подумала она.

— Не уверена, что согласна.

Его черные глаза сузились.

— За тебя отомстят[53]. Ты ведь понимаешь это, так?

Она представила себе, как он уходит в ночь на охоту за лессером, но не смогла вынести мысли, что ему причинят боль. Потом подумала о брате, переполненном злостью и гордостью, готовом убить лессера.