Сто рассказов о войне - Сергей Алексеев

Сидят в кузовах солдаты. Довольны судьбой солдаты. Честь им оказана — особое им задание.

Намотали колеса версты, подкатили машины к огромному полю. Сиротливо, безлюдно поле, изрыто воронками, истерзано ранами.

— Слезай, — прозвучала команда.

Спустились с машин солдаты. Построил бойцов командир:

— Товарищи, — кинул рукой на поле.

— Что бы такое? — гадают солдаты. — Может, секретный объект на поле? Может, завод или штаб подземный?

— Товарищи бойцы, — повторил командир. — Мы получили почетное задание — вспахать и засеять поле.

Все так и ахнули.

— Вот так почетное! Вот так задание!

Однако приказ есть приказ. За работу взялись солдаты.

Но не успокоился Панкратов, вместе со всеми ропщет:

— Вот так попал на Центральное направление! Что же домой я теперь напишу? Что же сообщу родителям?

В эту минуту и оказался рядом с Панкратовым старшина. Посмотрел старшина на молодого солдата, сказал строго:

— Так и напишешь. Не там, — показал на запад, туда, где догорали бои за Берлин, — а тут и есть центральное направление. Не для смерти и боя родились люди. Жизнью и миром велик человек.

Притих, умолк Панкратов. Притихли другие солдаты.

Вонзились плуги в весеннюю землю. Радость жизни навстречу брызнула.

Ворвались войска в Берлин. Пробивают дорогу к центру. А в это время другие части с севера, с юга обходят город. Окружают они Берлин. Наступают навстречу друг другу два фронта — 1-й Белорусский и 1-й Украинский. Рвутся солдаты к победной встрече. В первых колоннах идут танкисты.

Бывшие лейтенанты Петр Еремин и Василий Дудочкин, в 1942 году они принимали участие в окружении фашистов под Сталинградом, давно уже не лейтенанты. Майоры они.

Повзрослели. Закалились. Оба в наградах. Словом, бойцы бывалые.

Всякое было за эти годы. Сводила судьба друзей. Разводила. Смерть проходила рядом, рядом совсем дышала. Нелегок их ратный путь. То вместе они сражались. То снова по разным фронтам и армиям.

Вот и сейчас. Служил Еремин во 2-й гвардейской танковой армии на 1-м Белорусском фронте у маршала Жукова. Служил Дудочкин в 4-й гвардейской танковой армии на 1-м Украинском фронте у маршала Конева.

Мечтали друзья вместе войну закончить. А нынче ищи солдата в поле.

Обходят войска Берлин. Пробивают дорогу танки. Все ближе, все ближе к заветной цели.

И вот 25 апреля в 12 часов дня сомкнулись войска за Берлином. Схвачен Берлин в «мешок».

Бросились танкисты навстречу друг другу. Радость бушует в людях. Бежит Еремин. Бежит Дудочкин. Бывают же в жизни порою встречи.

— Петя!

— Вася!

Метнулись оба. И жмут в объятиях один другого. До слез. До боли. Вот это встреча!

А рядом двое. Совсем безусых. Два лейтенанта. Бегут друг к другу.

— Григорий!

— Паша!

— Как мы с тобой тогда, у Волги, — сказал Еремин.

И вдруг то поле под Сталинградом, тот снег пушистый, тот день великий встревожил память. Стоят майоры, и снег пушистый перед глазами.

Подбежали лейтенанты друг к другу, расцеловались.

— Григорий!

— Паша!

Вдруг оба видят: стоят майоры. Стоят и смотрят. Смутились лейтенанты. Зарделись оба.

И отвернулись тогда майоры. Зачем смущать им лейтенантов.

А слева, справа сюда сходилось все больше силы, все больше стали.

Берлин отрезан. Фашизм в капкане.

Йозеф Клаус на фронте не был. Не убивал он русских. Не жег селений. Он мирный житель. Служил в тылу он. Ковал железо. Точил снаряды.

Район Шпандау. Живет здесь Клаус. Спокоен Клаус. На фронте не был.

И фрау Клаус спокойна тоже. Йозеф Клаус на фронте не был. Не убивал он русских. Не жег селений. Он мирный житель. Служил в тылу он. Ковал железо. Точил снаряды. При чем здесь Клаус? Он мирный житель. Другие будут за все в ответе.

И дети тоже совсем спокойны.

Йозеф Клаус на фронте не был. Не убивал он русских. Не жег селений. Он мирный житель. Служил в тылу он. Ковал железо. Точил снаряды. Он чист, как ангел.

Спокойны дети. Спокоен Клаус.

Кругом в Шпандау идет сраженье. Вдруг грохот рядом. Снаряд со свистом в окно ворвался. Взрыв дернул стены. Осели стены.

Уцелела чудом каким-то фрау. Сохранились чудом каким-то дети.

А Клаус рухнул. Лежит, а рядом лежит осколок. Взял в руки Клаус. На срезы глянул:

— Из нашей стали…

Сказал и умер.

Йозеф Клаус на фронте не был. Он мирный житель. Ковал железо. Точил снаряды.

За что ж, скажите, конец столь дикий?

Рыдают дети. Рыдает фрау.

Берлин в апреле. Район Шпандау.

На одной из берлинских улиц остановилась походная кухня. Только что затихли бои. Еще не остыли от схваток камни. Потянулись к еде солдаты. Вкусна после боя солдатская каша. Уплетают за обе щеки солдаты.

Хлопочет у кухни Юрченко. Сержант Юрченко — повар, хозяин кухни.

Хвалят солдаты кашу. Добрые слова приятно сержанту слушать.

— Кому добавки? Кому добавки?

— Ну что ж, подбрось, — отозвался ефрейтор Зюзин.

Добавил Юрченко Зюзину каши. Снова у кухни возится. Вдруг чувствует Юрченко, словно бы кто-то в спину солдату смотрит. Повернулся — и в самом деле. Стоит в подворотне ближайшего дома мальчонка с ноготок, на Зюзина глазами голодными смотрит.

Сержант поманил мальчишку.

— Ну-ка ступай сюда.

Подошел тот к солдатской кухне.

— Ишь ты, неробкий, — бросил ефрейтор Зюзин.

Взял Юрченко миску, наполнил кашей. Тянет мальчишке.

— Данке шён, — произнес малыш. Схватил миску, умчал в подворотню.

Кто-то вдогонку бросил:

— Миску не слопай, смотри, верни.

— Э-эх, наголодался, видать, — отозвался ефрейтор Зюзин. Прошло минут десять. Вернулся мальчишка. Тянет миску, а с ней тарелку. Отдал миску, а сам на тарелку глазами косит.

— Что же тебе, добавки?

— Битте, фюр швестер, — сказал мальчишка.

— Для сестренки просит, — объяснил из рядом сидящих кто-то.

— Ну что же, тащи и сестренке, — ответил Юрченко.

Наполнил повар тарелку кашей.

— Данке шён, — произнес мальчишка. И снова исчез в подворотне. Прошло минут десять. Снова малыш вернулся. Тащит опять тарелку. Подошел он к походной кухне. Тянет вперед тарелку.

— Битте, фюр мутер. (Просит для матери.)

Рассмеялись солдаты:

— Ишь ты какой проворный.

Получил и для матери мальчик каши.

Вскоре возле походной кухни уже группа ребят собралась. Стоят в отдалении, смотрят на миски, на кухню, на кашу.

Едят солдаты солдатскую кашу, видят голодных детей — каша не в кашу, в рот не лезет.

Переглянулись солдаты. Зюзин на Юрченко, на Зюзина Юрченко.

— А ну подходи! — крикнул ребятам Юрченко.

Подбежали ребята к кухне.

— Не толпись, не толпись, — наводит порядок Зюзин. Выдал ребятам миски. Построил в затылок один другому. Получают ребята кашу:

— Данке шён!

— Данке шён!

— Данке шён!

Вдруг в небе взвыл самолет. Глянули вверх солдаты. Не наш самолет — фашистский.

— А ну по домам! А ну по домам! — погнал от кухни ребят ефрейтор Зюзин.

Не отходят ребята. Ведь рядом каша. Жаль расставаться с кашей.

— Марш! — закричал ефрейтор.

Пикирует самолет. Завыла бомба. Летит.

Бросились дети в разные стороны. Лишь Зюзин один замешкался. Ударила бомба — ни кухни, ни Зюзина. Лишь каша, словно живая, ползет по камням, по притихшей улице.

Солдат Ковригин в стрелковом взводе годами старший. Зовут во взводе бойцы солдата:

— Отец!

— Папаша!

А чаще:

— Батя?

Ему за сорок. Давно семейный. Дети-солдаты есть у солдата.

Дивизия, в которой служил Ковригин, наступала на Берлин с севера.

Пробились солдаты через Панков. Это берлинский пригород, большой район. Вышли на Фридрихштрассе — одну из центральных берлинских улиц. Особенно упорные здесь бои. Дрались за каждый дом. Поработала здесь артиллерия. Самолеты бомбили улицу. От многих домов остались лишь стены. И все же не сдаются фашисты. Огрызается каждый дом.

Ворвались солдаты в один дом. Устремились по лестнице вверх — оттуда велась стрельба. А Ковригин внизу остался обследовать нижний этаж — нет ли внизу засады.

Прошел Ковригин из комнаты в комнату. Пройти нетрудно. Стены во многих местах пробиты. Хотел возвращаться назад. Вдруг видит: в полу проем. Подвал сквозь проем чернеет. Глянул солдат в проем. Отпрянул. Засвистели оттуда пули. Бьют, как фонтан, как гейзер. Схватил Ковригин гранату. Опять к проему. Только думал швырнуть гранату. Да затихла в этот момент стрельба.

Поберег он гранату. Шагнул к проему. Не ответил подвал огнем. Глянул Ковригин. Видит, в подвале сидят мальчишки. Трое. По автомату в руках у каждого. Смотрят как из норы волчата. Прижались один к другому.