Найти себя - Юрий Иванович

– Эх, выше бы камеру поставить! – досадовал я. – Был бы угол круче, сразу бы гадина зафиксировалась как на ладони! А так…

Действительно, блики и отблески сильно мешали рассмотреть нечто массивное, затмившее дно и всплывшее кверху. Но скорее всего, это тело было единым, округлым, более пяти метров в диаметре и весом не менее нескольких тонн. Если, конечно, это нечто не было какой-то аморфной медузой или стайкой маленьких, плывущих плотной тучей рыбешек. Но последние исключались по причине необычайной силы, которая дернула за бечеву. Медуза тоже не могла иметь должного захвата, разве что всплыла пелериной кверху.

– Ничего, в следующий раз обязательно зафиксируем каждую мелочь, – пообещал я, обессиленно откидываясь на спинку стула и шумно выдыхая воздух. – Все, красотки, я падаю от усталости.

Подошедшая сзади Машка крепко прижала мои плечи к стулу:

– Ты забыл про обещанное тебе наказание, раб! Поэтому…

Я воспользовался слишком многозначительной паузой для своего слова:

– Знаете, когда я взбирался вверх и терял сознание, свисая головой вниз, я думал только об одном… – Серьезный тон моего голоса заставил руки, сжимающие мои плечи, расслабиться, а лисичек замереть с приоткрытыми от ожидания ротиками. – О том, что мне без вас в дальнейшем не обойтись. И не только потому, что вы сильнее меня, проворнее и местами даже сообразительнее. – Теперь в мои плечи впились ноготки, но я даже не покривился. – А потому, что мы единая команда. А в единой команде любой должен уважать и ценить мнение своего компаньона. Вне добровольных игр никто отныне не имеет права мне что-то приказывать, чего-то требовать и уж тем более пользоваться в доказательстве своих прав силой. Если хотите побывать в новых мирах, то подумайте над моими словами и постарайтесь согласиться. Иначе…

– Ты нам угрожаешь? – вкрадчиво прошипела Машка.

– Нет, просто очень люблю и хочу, чтобы вы эту любовь оценили и поняли.

– А мы, значит, тебя не любим?

От этого вопроса, заданного со стервозными, скорее даже истерическими интонациями, я так удивился и возмутился, что вскочил на ноги, развернулся к Машке и набросился на нее с обвинениями. Причем таких слов в ее отношении я не позволял себе вслух ни разу в жизни:

– Ты?! Знаешь, что такое любовь?! Позорная сучка, унижающая и оскорбляющая даже Веру с Катей за их полную преданность? Да ты вообще последняя мразь после этого! И…

Дальше у меня вырвалось вообще несколько нецензурных выражений. Видимо, мой нервный стресс, усталость и пережитые за последние дни испытания настолько помутили мой разум, что я уже не соображал, что делаю. В порыве негодования даже подскакивал на месте и топал ногами. Наверное, смотреть на это было со стороны очень смешно: сгорбленный коротышка, с перекошенным от злости лицом, кричит и топает ногами на гордую, величественную красавицу, которой еле-еле достает только до плеча.

Но когда эта красавица не менее величественно развернулась и покинула чердак, обе близняшки выглядели напуганными и жутко расстроенными.

– Ну зачем ты так?

– Мы так тебя долго ждали.

– И так обрадовались, когда услышали твой голос.

– Мы даже плакали, думая, что ты погиб.

Не скрою, им удалось меня смутить до глубины души. Но на Машку я все равно оставался неимоверно зол, хотя и выражался теперь с некоторым заиканием:

– А чего она?.. О любви тут булькает… Хоть раз она мне в жизни добро сделала?! Или вам? Да она ни разу в жизни никого от души не погладила и не пожалела!..

– Неправда! – с жаром возразила Катерина. – Она всегда за тебя переживала и любому глотку готова была перегрызть!

– И не сомневайся! – добавила Вера.

– Вот именно, перегрызть! – Я даже ребром ладони провел себе по шее, показывая, насколько жесткой бывала такая защита. – А ко мне она хоть раз по-человечески обратилась?

– Но ведь это всего лишь игры.

– И как ты себе это представляешь?

Сразу пришло на ум подходящее сравнение:

– Позаботиться обо мне, как моя родная мать!

– Ха! А кто тебе руку промывал и перевязывал?!

– А кто тебе жрать готовил и все эти вкуснятинки?!

– Ерунда! – Сдаваться не хотелось, хотя и так признавал, что Машка готовит лучше всех. – Это для меня и любой встречный-поперечный сделает из-за жалости к калеке.

– Хм! Вот именно, что из-за жалости! – горячилась Верочка. – А Мария всегда настаивала, что мы ни в коем случае не должны обращать внимание на твой рост и слабость, всегда расценивать как равного нам во всех отношениях. А ты…

– А ты никогда ничего не замечаешь! – в одном тоне продолжила Катенька. – Тем более что порой наша королева и лучше твоей мамочки за тобой ухаживала.

– Ври, да не завирайся! – возмутился я. – Не было такого!

– Да? А прошлой зимой, когда ты заболел и чуть не умер, что тебя спасло? А? Ну, отвечай!

В голове пронеслись воспоминания о жутком жаре, горячечных кошмарах и спасительной благодати на моем лбу в том ноябре, когда Лаповку на шесть дней накрыло глубокими сугробами.

– Да помню я, хорошо помню. Меня тогда спас прохладный компресс на лбу.

– Ага! Как бы не так! Компрессом и холодными растираниями мы твое тело охлаждали от большой температуры, а на твоем лбу всегда Машкина ладонь лежала. Она вбила себе в голову, что это тебе поможет, и сутками сидела возле твоей кровати, прикладывая то одну, то вторую ладонь к твоей раскаленной головешке. И мы все уверены: именно это и помогло. Потому что, как только она выходила хотя бы по маленькой нужде из твоей спальни, ты начинал вскрикивать и метаться в кошмарах и ни наши, ни дедовы ладони не помогали. Только Марии. Так что… – Вера вздохнула и подхватила сестру под локоток. – Пошли спать! – И, уже спускаясь по чердачной лестнице, проворчала с явным намерением, чтобы ее было мне слышно: – Мы всю жизнь для него стараемся, ублажаем и балуем, а этот неблагодарный еще и ерепенится!

А мне действительно было стыдно. Жутко стыдно! Ведь можно было помягче заявить о своей гордости, независимости и уязвленном самолюбии. Зачем обидел девочек и Машку в первую очередь? И что теперь будет?

Причем к этим вопросам добавлялась какая-то радость, неосознанное душевное томление и непонятный сердечный трепет. Все-таки это жутко приятно после стольких лет незнания, унижения и оголтелого рабства изведать, что тебя все-таки любят, ценят и оберегают не просто как вещь, а как друга, настоящего товарища, компаньона и… Кого еще?

Мысли стали путаться окончательно, наплывать одна на другую, и мне лишь запомнилось, как я сделал несколько шагов к старому дивану и рухнул на него плашмя животом. Только и постарался осторожно после этого свесить забинтованную руку на пол.