Христа распинают вновь - Никос Казандзакис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Эй, односельчане, эй, райя! Слушайте внимательно! Приказ аги! Поп Григорис, старосты Патриархеас и Ладас, учитель Хаджи-Николис и седельщик Панайотарос, которого называют Гипсоедом и Иудой, — все вы должны немедленно явиться к аге! Остальная райя должна сидеть у себя дома и ждать. Никто не должен находиться в кофейне или на улице! Эй, райя, эй, односельчане, я кончил! Я все сказал!
Костандис поддержал старика Патриархеаса, чтоб тот не упал, помог ему сесть на лавочке, а Марьори подбежала и принялась обмахивать его. Старик Ладас прислонился к стене смертельно бледный, широко открыв рот, словно ему не хватало воздуха. Яннакос пожалел его и подошел к нему.
— Успокойся, Ладас! У тебя есть какое-нибудь поручение ко мне?
Старик Ладас растерянно посмотрел на него.
— Кто это такой? Ты, Яннакос? — спрашивал он, и слюни текли у него изо рта.
— Да, это я, Яннакос, бродячий торговец! Я тебя спрашиваю, есть ли у тебя какое-нибудь поручение?
Глаза старика Ладаса оживились.
— Несчастный, — закричал он, — верни мне три лиры, или я тебя уничтожу.
Тем временем поп Ион Григорис вошел в свою комнату, надел на шею серебряный крест с изображением распятия на одной стороне и воскресения Христа — на другой, взял посох с ручкой из слоновой кости и перекрестился перед иконой.
— Христос мой, — прошептал он, — в эту трудную минуту помоги мне, помоги христианам! Будь милосерден к нашему селу! Не дай мне унизить себя!
Он поклонился иконе и снова посмотрел на спокойное, ласковое лицо Христа.
— Христос мой, — повторил он, — не дай мне унизить себя!
Он снова перекрестился и вышел во двор.
— Пошли, братья, — сказал он спокойным и торжественным голосом. — Вперед, старик Патриархеас, не забывай, что ты архонт! Ведь архонт не тот, кто ест и пьет лучше остальных, а тот, кто в час опасности идет во главе своего народа и защищает его. Покажи теперь свое архонтское достоинство, иди впереди! И ты, старик Ладас, будь добр, не позорь наше село! Не вздумай плакать перед агой, будь смелым! Мы не виновны, но если суждено умереть, чтоб спасти село, мы с радостью примем смерть! Я люблю земную жизнь, но еще больше — загробную; мы находимся на пороге — позади земля, впереди небеса, пусть решает всемогущий! О тебе, Хаджи-Николис, я ничего не могу сказать! Ты столько лет рассказывал детям о героях Греции и мучениках христианства, и вот тебе представляется случай вспомнить их славу и показать на деле, как ее добывают! Пусть ученики твои не увидят тебя бледным и дрожащим. Стой перед смертью, как герой и мученик! Готовы ли вы, братья?
— Готовы, — ответил старик Патриархеас и с трудом поднялся. — Не беспокойся, отче, тело мое страшится, но душа тверда. Я не опозорю нашего села!
Поп Григорис еще раз оглядел своих товарищей.
— У деда Ладаса развязался пояс, — сказал он, — с него штаны спадут. Яннакос, стяни-ка ему пояс потуже, чтобы он нас не осрамил.
Яннакос подошел, затянул пояс старику Ладасу, а тот во время этой операции стоял, подняв руки, и, как ребенок, разрешал за собой ухаживать.
— Вытри ему еще рот, Яннакос, у него слюни текут, — приказал поп Григорис. — Прощай, моя Марьори!
— Пошли, — сказал Хаджи-Николис, — мы главы села, все люди на нас смотрят. Во имя бога и Греции!
Перекрестившись, они перешагнули порог. Впереди шел поп, за ним трое старост, позади Яннакос и Костандис.
— Слушай, Костандис, почему ага позвал к себе и несчастного Панайотароса? Какое отношение он имеет к старостам?
— Его видели, говорят, вчера в полночь. Он вертелся около дома аги, был чертовски пьян и грозил…
— Но при чем здесь Юсуфчик? Он же гоняется не за ним, а за вдовой?
— Что тебе сказать, Яннакос? Ага взбесился, сам не знает, что делает. Его служанка Марфа твердит, будто ага хочет сесть верхом на лошадь, скакать по селу и убивать всех встречных! Спаси и помилуй нас, господи!
Двери домов приоткрывались, и люди смотрели на старост, медленно шествующих к дому аги. Все крестились, как будто проходила похоронная процессия.
— Пусть старостам теперь зачтется все то, что они съели, все то, что они сделали в жизни, — сказал один старик. — Они расплачиваются за все и искупают свои грехи.
Старосты шли не торопясь, как будто прощались со всеми. Время от времени поп Григорис поворачивал голову к дверям или к окнам.
— Не бойтесь, христиане, — говорил он. — Велик наш господь!
Несчастный Ладас почти повис на руке старика Патриархеаса.
— Архонт, — твердил он плаксиво, — иди со мной рядом, поддерживай меня.
Старик архонт нагнулся к нему.
— Ты боишься? — спросил он.
— Боюсь, — ответил Ладас умирающим голосом.
— Я тоже боюсь, — сказал архонт, — но делаю вид, что не боюсь, — таков мой долг.
Старый скряга покачал головой, но ничего не ответил.
Старосты теперь проходили мимо дворика вдовы. Катерина открыла калитку и хотела им сказать: «Не падайте духом, архонты! Не падайте духом!» — но не осмелилась.
Никто не посмотрел на нее; все даже ускорили шаг, как будто проходили по смрадному переулку, — еще немного — и заткнули бы носы.
Только Яннакос и Костандис приостановились.
— Добрый день, Катерина, — сказал Костандис. — Ты слышала глашатая? Уходи в дом!
— Ты Панайотароса видела? — тихо спросил Яннакос. — Ага и его позвал к себе.
— Давно я его не видела, сосед, — ответила вдова, — но, наверно, где-то здесь крутится, потому что только сейчас я слышала его голос, — он ругался с сеизом, который приходил за ним.
— Ну, уходи к себе, — повторил Костандис, — и запрись.
И они отправились дальше. На площади показался Михелис. Он подбежал к отцу.
— Михелис, — сказал старик, не останавливаясь, — до свиданья!
— Не расстраивайся, отец! — ответил сын и поцеловал ему руку.
Поп Григорис повернул голову.
— Михелис, — сказал он, — и вы, остальные, отправляйтесь домой! Мы сейчас входим в логово льва, но вместе с нами входит и бог. Не бойтесь!
Ворота дома аги были открыты настежь.
— С нами господь бог! — сказал поп, перекрестился и перешагнул порог. За ним последовали остальные старосты. Старик Ладас споткнулся, но его поддержал архонт Патриархеас.
Большой двор, вымощенный плитами, между которыми кое-где росла трава, был пуст. Слева, из маленькой двери конюшни, высунулась лошадиная морда; лохматая собака, лежавшая на навозной куче, подняла голову, тявкнула недовольно, но не встала, поленилась.
На пороге дома показался сеиз. Был он бледен, его правый глаз косил, нижняя челюсть дрожала; он не успел еще сегодня вычернить свои усы, и в них проглядывали седые жесткие волоски. Словно в большой праздник, был он одет в парадную форму, на его широком красном кушаке висела сабля.
Заметив их, он нахмурил брови.
— Снимайте обувь, гяуры, — заревел он. — Ага ждет вас.
Подошла горбатая старуха Марфа, помогла старостам снять туфли и поставила их в один ряд у порога.
— Смелее, мои архонты, — сказала она им вслед. — Смелее!
Поддерживая друг друга, они поднялись по узкой деревянной лестнице, вошли в комнату и остановились. Окна были плотно закрыты, и вначале они ничего не увидели, но почувствовали, что где-то в глубине прячется зверь, что зверь этот неотступно следит за ними, вот-вот прянет.
Старик Ладас прижался к архонту Патриархеасу и дрожал от страха.
Поп Григорис сделал шаг, потом другой, глазами отыскивая агу. В комнате пахло раки, дымом и нечистым человеческим дыханием.
Вдруг справа, из глубины комнаты, раздался страшный хриплый голос:
— Гяуры!
Все повернулись на звук голоса и увидели агу, закутанного, лежащего на огромной подушке. Он упирался ногами в стену, на поясе у него поблескивали большие серебряные пистолеты. Перед ним стояла высокая бутылка раки.
— Дорогой ага, — тихо сказал поп, — мы к твоим услугам.
— Гяуры! — снова заревел ага. — Сюда, сеиз!
Сеиз рванулся от дверей, где ожидал приказаний, и остановился около аги.
— Саблю наголо — и жди!
— Дорогой ага… — повторил поп.
Но ага не дал ему договорить.
— Гяуры! — крикнул он, — один из вас вонзил свои когти в мое сердце. Юсуфчика моего…
Но голос его прервался: слезы душили агу.
Он вытер глаза, наполнил стакан раки и выпил его залпом. Потом тяжело вздохнул, грохнул стаканом об стену, разбив его вдребезги.
— Кто же убил моего мальчика? — гаркнул ага. — Здесь только гяуры живут, значит, гяур его и убил! Не ты ли, пьяница Панайотарос?
Из дальнего угла послышался глухой рев. Все повернули головы и в полумраке увидели Панайотароса, привязанного к кольцу в стене. Наверно, ему разбили голову, — учитель, который стоял сзади других, увидел кровь, стекавшую с головы и шеи Панайотароса.
Ага снова повернулся к старостам.