Инки. Исторический опыт империи - Юрий Берёзкин

У инков самым зримым воплощением столичного контроля над провинциями стали возведенные по определенному плану - в традициях Куско и нередко на пустом месте - провинциальные центры типа Уануко Пампа, Вилькас, Хатун Хауха, Хатун Колья, Хатун Каньяр (нынешние руины Ингапирка в южном Эквадоре) и другие. Даже в их названиях (что-то вроде «Главколья», «Главканьяр») очевидно стремление к подчеркиванию властных отношений и стандартизации по типу «Владикавказ», «Владивосток». В одном ряду с провинциальными инкскими центрами стоят временные императорские резиденции, такие как Томебамба, Кито, Инка Уаси.

Политико-административное господство Куско нашло себе идеологическое соответствие в ритуале капак хуча - Великого жертвоприношения, который развертывался в общеимперских масштабах и подчеркивал ритуальную зависимость окраин от столицы. Все нити управления и идеологического воздействия в Тауантинсуйю сходились к Куско или к другим немногочисленным и не столь значительным центрам общеимперского ранга (Пачакамак, Томебамба).

Империя - а точнее, естественно, конкретные люди, стоящие на высших ступенях государственной иерархии и извлекающие из своего положения ощутимую для себя пользу, - видит в самой себе смысл и цель своего существования. Имперские государственные структуры превращаются в самостоятельный организм, отделившийся от общества и паразитирующий за его счет. Состояние общественных дел, уровень жизни подданных заботят имперских руководителей лишь постольку, поскольку от этого зависит укрепление их собственного могущества и престижа. Если интересы экономического развития объединенного в границах империи региона противоречат интересам укрепления централизованной государственной власти или безразличны им, они легко приносятся в жертву. Более или менее строгий и последовательный запрет прямых горизонтальных связей между провинциями, как и организация дорогостоящих, экономически неоправданных, но зато престижных проектов, влекут за собой тяжелые экономические последствия, бессмысленную растрату изобильных вначале человеческих и природных ресурсов. К этому надо добавить военный фактор - как расходы на содержание большой постоянной армии, так и страшный ущерб, наносимый провинциям в ходе подавления или предупреждения движений за независимость. Одним из характерных для империй методов подавления являлась практика массовых депортаций нелояльного населения провинций и окраин. У инков подобная практика получила особенно широкое развитие, в такие переселения были вовлечены сотни тысяч, если не миллионы людей (и это при 8-12-миллионном совокупном населении империи), некоторые крупные народы (например, каньяри Эквадора), не говоря о мелких, оказались почти совершенно рассеяны.

Затратная экономика, расточительное расходование ресурсов, целиком сконцентрированных в руках имперского руководства и потому кажущихся ему необъятными, лишают всех граждан, не относящихся к высшим слоям иерархии, малейшей перспективы существенно улучшить свое материальное положение, а в конце концов приводят и к прямому обнищанию народных масс. Такое положение не является, однако, лишь побочным результатом непродуманной хозяйственной политики. Стремясь к абсолютной власти, имперское руководство более или менее сознательно делает все от него зависящее, чтобы исключить любую возможность появления у людей, не входящих в управленческую структуру, таких имущественных излишков, которые превышают некий средний, разрешенный уровень. Человек, владеющий «избыточными» ценностями или же вообще обладающий какими-то качествами и способностями, которых нет у других, всегда подозрителен, ибо он превращается в самостоятельную силу, в независимый от государства автономный «центр власти». Как бы ни была эта власть мала по сравнению с мощью державы, она представляет собой потенциального конкурента, врага, и потому требует подавления в зародыше. Невольно вспоминаются рассказы о средневековых русских зодчих, которым по завершении строительства храма выкалывали глаза на тот случай, если мастера уйдут от пригласившего их князя и попытаются создать что-нибудь не менее прекрасное в другом городе. Что же касается владения имуществом, то древнеперуанским крестьянам-общинникам было запрещено носить украшения из золота и серебра по той же самой причине, по какой граждане коммунистических стран лишались права частной собственности. В обоих случаях дело было не в особенностях, имманентно присущих тому или иному социально-экономическому «строю», не в теоретических «социалистических» принципах, как полагали Луи Бодэн и некоторые другие исследователи в начале нашего века, а в закономерной и, с точки зрения человеческой психологии, вполне понятной политике имперского руководства, оберегающего свои собственные интересы и меньше всего пекущегося о чужих.

Характерно, что в Третьем рейхе, который наша пропаганда никогда не признавала «социалистическим», несмотря на название правившей в нем партии, частная собственность, хотя и не была формально запрещена, однако еще в период до начала боевых действий в Европе радикально ограничивалась. Так, крупнейшие собственники, финансисты и промышленники, владельцы мощных заводов, вроде Круппа, из прежних капиталистов стали «бетрибсфюрерами», т. е. руководителями трудовых коллективов, своего рода специалистами-управляющими: они уже не могли продать свои предприятия, изъять сколько-нибудь значительные капиталовложения или самостоятельно определять свои производственные программы. Всё принципиальное им как обычным исполнителям предписывало нацистское государство. В ходе второй мировой войны частная собственность в Германии оказалась в еще большем подчинении централизованной административно-командной системы. Методы эксплуатации военнопленных и заключенных на тех же заводах Круппа, например, не имели уже ничего общего с заботой о росте прибыли или эффективности производства, а определялись, главным образом, различными маниакальными идеями Вождя. Ведомство Геббельса все это время старательно внушало населению, будто государство является всего лишь выразителем и защитником интересов народа, германской нации, настоящие же хозяева предприятий - рабочие. Картина нам всем хорошо знакомая. Если какая-нибудь деятельность, выходящая за рамки сферы минимального жизнеобеспечения и осуществляемая силами отдельных лиц или небольших групп, все же признается в империи необходимой, она ставится под жесткий контроль правительственных чиновников и по возможности переносится в столицу. В вопросах искусства, градостроительства, высококвалифицированного престижного ремесла и т. п. столица почти инстинктивно не терпит конкуренции, силой или обещанием привилегий сосредоточивая у себя основной духовный и творческий потенциал государства. В судьбе ювелиров Чан-Чана, отправленных после завоевания царства Чимор в Куско, писателей и артистов, переезжавших в Москву из Ленинграда и других городов, есть в этом отношении немало общего. Каждой мировой державе соответствует, таким образом, «мировой город». К сожалению, эта тема на примере инков не могла быть нами специально раскрыта, ибо о доиспанском Куско известно очень мало подробностей; в наших источниках зияет здесь досадный пробел. Из текстов хроник мы знаем, однако, что нигде в другом месте империи не было сосредоточено такого количества богатейших храмов и дворцов. Развалины крепости Саксауаман, находившейся рядом с инкской столицей, потрясают воображение по сей день, многократно превосходя своими масштабами сохранившиеся остатки оборонительных сооружений в провинциях и на окраинах бывшей Тауантинсуйю.

Еще большую опасность, чем обогащение мелких автономных коллективов и отдельных людей или выдвижение их иными путями из общего усредненного ряда, представляет для имперских структур образование общественных связей, идущих в обход и помимо центра, то есть направленных не по узаконенным каналам иерархии снизу вверх и сверху вниз, а горизонтально. Наличие подобных связей означает, что какая-то передача индивидуальных «порций власти» происходит вне ведома центра и что в результате в обществе могут со временем возникнуть самостоятельные формы управления и самоуправления, составляющие хотя бы частичную конкуренцию власти верховной. В разные исторические эпохи империи старались пресекать независимую активность подобного рода, либо подыскивая для нее место в общегосударственной структуре (так, например, сделали инки с торговцами чинча), либо просто запрещая и подавляя ее. Тоталитарные государства XX века отличаются здесь от своих предшественников не тем, что их правители стали проводить какую-то особенную политику и преследовать совершенно новые цели, никогда не выдвигавшиеся в империях прошлого. Цели и принципы управления оставались в XX веке такими же, какими они были и раньше, но зато кардинально усовершенствовались средства их осуществления. В результате, как уже было сказано, государство получило возможность контролировать общество на фундаментальном, так сказать клеточном, уровне, определять поведение мельчайших автономных групп людей, старалось разрушить независимые традиционные связи уже и в пределах семьи, что и стало немаловажной причиной деградации всего социального организма. Здесь достаточно вспомнить практику поощрения доносов на родителей при официальном лозунге «сын за отца не отвечает», запрет обучения по несанкционированным, отличным от общегосударственных, программам, лишение родительских прав активных верующих, воспитание в подрастающем поколении презрительного отношения к традиционным ценностям, массированная пропаганда тоталитарных символов в дошкольных детских учреждениях, позволяющая внедрить соответствующие ценностные ориентиры в подсознание ребенка и ограничить влияние на него семьи. Десятилетиями пропагандировался не находящий себе близких аналогов в мировом фольклоре миф о Павлике Морозове, выразивший, как это и свойственно настоящему мифу (независимо от того, лежит ли в его основе подлинная трагическая судьба мальчика или же целиком выдуманная история), в концентрированной, образной и доступной массовому сознанию форме то главное «достижение» тоталитаризма, которым он обогатил теорию и практику управления государствами имперского образца. В результате всего этого была в значительной мере достигнута цель воспитания нового человека, у которого отсутствие инициативы, стремление раствориться в коллективе, неразвитость чувства собственного достоинства, наивное доверие к официальной пропаганде или, наоборот, полное неприятие любых мнений, выраженных через средства массовой информации, глубоко укоренились в качестве устойчивых поведенческих стереотипов, способных передаваться следующим поколениям уже и без помощи государственного пропагандистско-репрессивного аппарата.