Война «невидимок». Последняя схватка - Николай Шпанов

«Спасите наши души!»

Старый шкипер обошел судно. Машинально взобрался к себе в ходовую рубку и с удивлением увидел чью-то спину у штурвала. Это был русский. Житков целый час стоял за рулем, не напоминая о себе шкиперу. Он дал ему время освоиться с положением, так как хорошо понимал состояние старика.

Теперь Житков сказал:

— Нужно держать вахту, сэр. Руль нельзя оставлять без надзора.

Шкипер молча кивнул.

— Придется перекрыть пар в машине, — продолжал Житков.

— Пар сядет сам. Топки почти загасли.

— Хотя бы в одном котле надо держать давление. Нам нужен пар для динамо и для рулевой машинки.

— Я об этом не подумал… — После некоторого колебания шкипер проговорил: — А нужно ли все это, а? Я остался тут только для того, чтобы не расставаться с моей «Марией». Нет никакой надежды на ее опасение.

— Если бы не было надежды, я не остался бы тут, — возразил Житков.

— Вы чертовски сильны и молоды. Завидую вам… Погодите-ка минутку. — Шкипер прошел к себе в каюту и вскоре вернулся, утирая губы тыльной стороной ладони. Он протянул Житкову стакан. — Это поможет нам держаться.

Житков отстранил его руку.

— Я выдержу и так.

Тогда шкипер выпил и этот стакан.

— Завидую молодости. С чего же начинать, а? Идти в кочегарку?

— Если не возражаете, я попросил бы вас постоять на руле, — сказал Житков старому шкиперу. — А я поднимусь в радиорубку. Нужно установить связь с «Пургой».

По мере того как Иван Никитич Балабуха отпивал чай, стакан доливался коньяком… Сначала четверть стакан, потом треть, половина… Когда в стакане оказался почти чистый коньяк, Иван Никитич, отхлебнув, удовлетворенно крякнул и сказал:

— Вот теперь чай, как чай!

Элли с улыбкой сказала:

— Мой отец делал так же…

— Значит, он был у тебя настоящий марсофлот.

— О, еще бы! — многозначительно произнесла Элли, хотя и не поняла этого мудреного слова. Но ей было достаточно того, что от этого слова пахло морем и флотом. Это-то она отлично поняла. Вообще же в речи Элли теперь все реже и реже встречались английские или норвежские слова — в тех лишь случаях, когда слишком долго было искать в памяти нужное русское.

— Вот послужишь с мое, помнет тебя море, и ты… — начал было Иван Никитич.

Элли от души расхохоталась.

— Буду пить коньяк вместо чая?

— Знавал я людей, которые от многого зарекались. А потом что от их зароков оставалось? Дым!.. Между прочим, говорю не о ком ином, как о твоем собственном Павле.

При упоминании о муже лицо Элли просветлело.

— О, Павел, наверно, исполнял все, что обещал, — с гордостью сказала она.

— Я его вот каким знал, — Иван Никитич показал рукою немного выше стола. — На «Керчи» познакомились, сколько годов назад и сказать невозможно. С тех пор мы с ним немало соли вместе съели. Недаром он и Найденов называли меня своим дядькой. Я их в люди выводил. Ну и, кажется, вывел, а? Только вот одного зарока Пашка все-таки не выполнил. Обещал не жениться.

— Вы на меня сердитесь? — спросила Элли.

— Ну, сердиться не сержусь, а все-таки… — Старик покрутил ус. — Беда моя — не умею говорить комплименты дамам.

В глазах Элли загорелся лукавый огонек.

— Я думала, вы давно перестали смотреть на меня, как на женщину.

Старик заправил в рот половину седого уса и пробормотал:

— Иногда я и впрямь забываю. Женщина — помощник на «Пурге»… — Он яростно куснул ус. — Противоестественно.

В дверь просунулась голова стармеха.

— Можно?

— Входи, входи, Лукич, — обрадовался Балабуха, как будто появление Гурия Лукича выручало его из трудного положения. Он достал из шкафчика второй стакан и подвинул его вместе с бутылкой стармеху: — Отмеривай.

— Уж ты по своему рецепту, Иван Никитич, — сказал стармех и скромно отвернулся. — О чем, бишь, хотел спросить? Да! Мне главную пожарную помпу перебрать нужно. Время есть?

Взгляд капитана по привычке обратился на барометр, висевший на переборке. Ртуть стояла низко. Балабуха осторожно щелкнул по трубке.

— Шибко падает, — проговорил он, и нельзя было понять — огорчает это его или радует. Впрочем, оба старика отлично знали, что теперь, во время войны, положение барометра не имеет решающего значения и на выход в море влияния почти не оказывает.

В те времена, когда единственным врагом кораблей в открытом море были стихии, всякое начинание на «Пурге» — от ремонта механизмов до отпуска команды — было связано с пристальным взглядом на барометр и разрешалось лишь в том случае, если столбик ртути имел тенденцию ползти вверх. Теперь все изменилось. Главной причиной бедствий кораблей стали не силы природы, а коварство врага. На смену ветрам и воде пришли торпеды и мины. Мертвых сезонов не было. Каждый день и каждый час можно было ждать призыва о спасении судна, подорванного подлодкой, наскочившего на мину заграждения или атакованного самолетом. Впрочем, справедливость требует сказать, что, несмотря на увеличившееся во много раз число аварий, призывы о помощи не только не участились по сравнению с мирным временем, но даже стали реже.

Если беда приключилась с судном в караване или произошла далеко в открытом море, если наконец корабль был военным, — а таких-то и было большинство, — береговые радиорубки, а с ними и рубка «Пурги», принимали лаконическое сообщение о случившемся без призыва о помощи. На место происшествия устремлялись миноносцы, охотники, корветы или самолеты и уж в последнюю очередь спасательные буксиры. К досаде Ивана Никитича и всего экипажа, теперь почти не раздавались, как прежде, призывы о помощи, обращенные прямо к «Пурге». Словно позывные ее были забыты. И мало-помалу она переходила на скромную роль портового пожарного буксира. Это, однако, не снимало с ее экипажа обязанности быть готовым в любую минуту дня и ночи отойти от стенки, невзирая ни на что.

Вот почему и сегодня, когда Балабуха постучал ногтем по барометру, это было скорее следствием старой привычки, чем необходимостью.

Угадав, почему капитан с досадой отдернул руку от барометра, стармех сказал:

— В порту почти не осталось купцов, и караван благополучно прошел траверз Моржового.

— Обидно слышать. Гурий Лукич, барометр падает, а мы, как торговая лайба, кранцы трем. Радист от скуки маникюр наводит.

Стармех пожал плечами:

— Война, Никитич, — чего ж ты хочешь? Погоди, наступит вот мирное время, вспомнят и о нас. Знаешь, какое мореходство будет? Только лови сигналы…

Балабуха звучно отхлебнул напиток, который стыдливо именовал «чаем», и в сердцах стукнул стаканом по столу.