Мы - истребители - Владимир Поселягин

— Это, конечно же, шарж, и серьезно его воспринимать не надо… — проговорил я в микрофон.

Диктор, что сидел напротив, к середине рассказа покраснел, потом не выдержал и стал подхихикивать, пока не рассмеялся, вытирая струящиеся по щекам слезы платком. Как мне казалось, я полностью скопировал куплетистов Вашукова и Бандурина. Так же шепелявил, так же издевательски отвечал следователю: «Ни-и-э-эт».

В это время диктор замахал руками, прося продолжать: сам он был пока недееспособен, это было видно.

— Как я уже говорил, таких рассказов у меня несколько. Точно не скажу, но больше десятка, а сейчас я хотел бы рассказать пару анекдотов, пока мне несут гитару. Начну… хм… представьте. Сейчас с врагом сражается каждый — и на фронте, и в тылу. И не только в нашем. Вот представьте: служит в главном управлении немецкой разведки некий… э-э-э… фон Штирлиц, истинный ариец, патриот фашистского рейха — пробы негде ставить. Но это по документам. А на самом деле — коммунист, чекист старой закалки Максим Максимович Максимов. Человек, обладающий огромным мужеством, холодным аналитическим умом, но и наделённый невероятной удачливостью. И в процессе выполнения им заданий советского командования в самом фашистском логове случаются удивительные истории. Например, вот такие.

— Штирлиц, а вы почему не закусываете? — с подозрением спрашивает Мюллер. — Вы что, русский?

— Мы, немцы, — народ экономный, — выкрутился Штирлиц.

Мюллер шел по лесу и услышал стук.

«Дятел», — подумал Мюллер.

«Сам ты дятел», — подумал Штирлиц, сворачивая рацию.

Мюллер шел по улице. Вдруг ему на голову упал кирпич.

«Вот те раз», — подумал Мюллер.

«Вот те два», — подумал Штирлиц, бросая второй кирпич.

— Это, конечно, простенькие анекдоты. Давайте посложнее.

Гитлер принимает в своем кабинете Муссолини. Вдруг дверь распахивается, входит Штирлиц, ни на кого не обращая внимания, подходит к сейфу, открывает его своим ключом и начинает рыться в нем, выбрасывая ненужные документы на пол.

— Кто это? — удивленно спрашивает дуче.

— Русский разведчик Максимов, — безразличным тоном отвечает фюрер. — У нас замом Мюллера числится.

— Так почему же вы его не арестуете?

— А, все равно отвертится.

Гестапо обложило все выходы, но Штирлиц вышел через вход.

— Или вот…

Приезжает Гитлер в сумасшедший дом. Все пациенты выстраиваются в шеренгу и поднимают правую руку с криком «Хайль Гитлер!». Гитлер проходит вдоль шеренги и в конце видит человека с опущенной рукой. Спрашивает:

— Что же ты меня не приветствуешь?

Человек отвечает:

— Так я же не псих, я санитар.

— Или… А вот и гитару с гармонью принесли.

Подхватив гитару, принесенную местной служащей с потекшей тушью, — она явно плакала — сделал перебор, проверяя звучание, и прежде чем играть, произнес:

— После юмора хотелось бы спеть чего-нибудь такого, веселого, бодрого, военного. К сожалению, таких у меня всего пара, надеюсь, вам понравятся, я их еще не исполнял. Первая посвящается всем водителям, и не только фронта, а еще и тем, кто кует победу у нас в тылу.

Через горы, реки и долины,Сквозь пургу, огонь и черный дымМы вели машины,Объезжая мины,По путям-дорогам фронтовым…

— Хэ-хэ-хэ, — вытирая слезы от смеха, невольно хохотнул Мерецков.

— Да, как ни странно, но первую часть он отработал хоть и напряженно, но за цензуру не вышел, — ответил Симанович.

— Это да. Вроде все в порядке. Вон, слышишь, и песни хорошие… Нужные.

— Это да, главное, чтобы что-нибудь не ляпнул, отвечать-то нам.

— Если бы хотел, то ляпнул. Видишь же, что он себя контролирует.

— Посмотрим, до конца эфира еще десять минут осталось. Давайте лучше песню дослушаем, хорошо поет, все-таки талант у мальчишки…

Эх, путь-дорожка фронтовая!Не страшна нам бомбежка любая,Помирать нам рановато —Есть у нас еще дома дела.

— А сейчас, товарищи, представьте, что прошло двадцать… ну может, даже тридцать лет. Мы, конечно, победили, и вот какую песню МОГУТ написать наши потомки… — послышался из репродуктора немного плавающий, слегка запинающийся голос Суворова.

— О чем это он? — повернулся к комиссару Симанович.

— Ой, сейчас что-то будет… — что-то предчувствуя, пробормотал резко вспотевший Мерецков.

Адъютант Мехлиса с силой бил судорожно кашлявшего Льва Захаровича по спине. Комиссар, посмеиваясь, с удовольствием слушал своего подопечного, который довольно неплохо выступал по местному радио, пока в конце передачи не произнес странные слова. К сожалению, Лев Захарович в это время пил крепкий грузинский чай, так что неудивительно, что он поперхнулся.

— …прибаф-фь… — прохрипел Мехлис.

Адъютант подошел к большому ящику радио и прибавил громкости. Кабинет наполнила ПЕСНЯ:

От героев былых временНе осталось порой имен.Те, кто приняли смертный бой,Стали просто землей, травой.Только грозная доблесть ихПоселилась в сердцах живых.Этот вечный огонь,Нам завещанный одним,Мы в груди храним…

— Товарищ капитан, просыпайтесь, уже восемь утра, — тряс меня кто-то за плечо.

С трудом разлепив глаза, я увидел над собой склонившегося ведомого.

— Степка, долетел, значит?

— Долетел, товарищ капитан.

— Хорошо. Что вчера было? А то я смутно помню.

— О-о-о, вы вчера по радио выступали, все под таким впечатлением! Спрашивают, когда вы еще про фон Штирлица?..

— Штирлиц?! Радио? Какое еще, на фиг, радио?! — перебив, с недоумением переспросил я.

Лаврентий Павлович Берия стоял у окна и наблюдал, как два водителя копаются во внутренностях его машины. Трехлетний «Паккард», на котором в последнее время ездил всесильный нарком, пару дней назад стал дергаться в тот момент, когда трогался с места, и сейчас водитель, позвав на помощь коллегу, ковырялся в движке.

— Совершенно ничего не помнит? — поинтересовался нарком, отворачиваясь от окна.

— По крайней мере, не симулирует точно. В течение получаса он смог вспомнить только то, что: «Там вроде обои зелененькие были». В принципе не ошибся, в студии стены окрашены в зеленый цвет, — ответил стоявший навытяжку капитан госбезопасности Никифоров.

До войны он даже помыслить не мог, что станет порученцем САМОГО Берии, но через месяц с её начала в обычный штатный полк, которого ждала судьба десятков других авиачастей, попал странный паренек. Потом все закрутилось-завертелось, и вот капитан уже полгода как личный порученец наркома. Нет, это, конечно, хорошо, но постоянно отслеживать Суворова было возможно, только когда он рядом. Конечно, люди Никифорова постоянно находились рядом с летчиком — взять того же особиста полка, но личное присутствие все-таки лучше. Хотя не в том случае, когда парень оказался на Керченском фронте. За несколько дней Суворов все поставил вверх дном, и капитану до сих пор приходилось исправлять все, что натворил поднадзорный. Никифорову даже пришлось выслушать резкую отповедь наркома на действия Суворова, что было очень неприятно.

— Что он говорит про исполнение?

— Когда ознакомился с текстом, скривился. Явно узнал, потом понес всякую чушь, что не помнит ничего.

— Врет?

— Про выступление нет, а то, что было в записи передачи, он знает. Даже пару анекдотов про этого фон Штирлица рассказал, правда, очень неприличные, но смешные. Беспокоит другое, реакция армии и флота на выступление Вячеслава.

— Сильно впечатлились? — поинтересовался нарком, расхаживая по кабинету, вынуждая порученца постоянно поворачиваться вслед за ним.

— Более чем. Политотдел фронта завален просьбами организовать выездные концерты с участием Вячеслава. Когда я вылетал из Керчи, количество писем перевалило за десять тысяч.

— Ого!

— Большую известность среди простых бойцов и командиров получил этот фон Штирлиц. До выхода Суворова в эфир диктором было озвучено, когда и во сколько Вячеслав будет выступать, поэтому многие успели запастись писчими принадлежностями. Многие знали, что он во время таких выступлений поет новые песни, вот и… дождались. Несмотря на довольно продолжительное время эфира, фактически все слова Вячеслава были тщательно записаны и распространены среди бойцов. Кстати, в основном этим занимались политруки. Так что если кто и не слышал передачи, то читал ее, поэтому-то этот фон Штирлиц и стал так известен на Керченском фронте. Боюсь только, что ненадолго, солдатский семафор быстро передаст их на другие фронты.