Переплёт - Коллинз Бриджет

— Что?

Он, кажется, не мог подобрать нужные слова. — Если не хочешь... то есть... я знаю, ты не любишь одалживать свои вещи.

— Что за чушь ты несешь?

Он замялся, а потом добавил — вроде бы в шутку, но голосом совсем не шутливым:

— Когда я в прошлый раз взял твою рубашку, ты чуть меня не удушил.

Кровь прихлынула к моим щекам.

— Если я верно припоминаю, — сказал я, — ты тогда пригрозил раздеться.

— Да, но ты же велел вернуть твою одежду.

— Давай договоримся так: я пообещаю больше не душить тебя, а ты больше не грозись раздеваться передо мной.

— А эта рубашка, провонявшая собачьей мочой? Ее-то можно снять?

— Только дверь закрой. Если Альта увидит тебя голым, в обморок упадет.

— В таком случае, тебе, пожалуй, тоже стоит закрыть глаза. Я рассмеялся. Само получилось, я не хотел.

— Просто вымойся и переоденься поскорее, Дарне. Он кивнул с притворным послушанием и затворил дверь кухни. Я нырнул в кладовую, чтобы взять новый кусок мыла, а он тем временем успел снять рубашку. За эти месяцы Дарне немного поправился, но я бы по-прежнему не назвал его хорошо сложенным; и все же за долгие часы прогулок с Кляксой он нарастил мышцы на груди и ребрах, да и живот уже не был впалым, а стал просто плоским.

— Спасибо, — Дарне взял мыло.

Я отвернулся. Несмотря на все наши шуточки, мне было неловко смотреть, как он плещется в тазу, будто крестьянин, смывающий грязь после рабочего дня. Особенно учитывая, что я был одет; не знаю почему, меня это смущало.

В дверь постучали. Я приоткрыл ее и выдернул рубашку из рук Альты.

— Я взяла ту, где не было заплаток... — успела сказать сестрица, прежде чем дверь перед ее носом захлопнулась.

— Спасибо, — снова проговорил Дарне, натягивая рубашку через голову. Она хорошо на нем сидела, хотя плечи у меня были шире, чем у него. — Погоди-ка... это не та самая рубашка, из-за которой в прошлый раз ты так рассердился?

— Нет, — ответил я и, не подумав, добавил: — Замолкни, Дарне.

Он звонко и торжествующе рассмеялся, поправляя манжеты. Меня уже не волновало, что рубашка протерлась на локтях; он, кажется, не замечал, что моя одежда старая и грязная.

— Уже можно зайти? — позвала из-за двери Альта. — Вы чем там занимаетесь?

— Секунду, — ответил я и услышал, как она вздыхает и царапает дверь ноготком.

Дарне застегнул рубашку, скомкал свою и положил на кухонный стол. Я не зажег лампу, и в полумраке кухни сверток белого полотна напоминал розу. Он стоял неподвижно и смотрел на меня. Потом очень тихо спросил: — В чем дело?

— Прости, — выпалил я так быстро, что слоги набегали друг на друга. — Я вел себя как дурак. Прости. — Ничего страшного.

— Да нет же... все это время...

— Забудь, Фармер.

— Останься на ужин. Наверное, будет просто пирог, но я знаю, мама возражать не станет...

— С радостью. Спасибо.

— И на этот раз я не просто из вежливости прошу... Мы смотрели друг на друга в упор. Было слишком темно, и я не мог толком разглядеть выражение его лица: оно белело в темноте светлым пятном. Кухня за его спиной внезапно показалась чужой, незнакомой — большая темная плита, ряды блестящих медных кастрюль, каменные полы и выцветшие картины на стенах. В кладовке тускло блестели банки на полках.

— я только... Мне наверх сходить... мигом.... — Я развернулся и вышел в коридор. — Дарне остается на ужин^ — бросил на ходу Альте.

— Что? Ты пригласил его остаться? Но почему? — Она схватила меня за локоть, и я чуть не споткнулся. — А что такого?

Альта, прищурившись, взглянула на меня. В коридор проник синий полумрак весенних сумерек, и ее пестрое розовое платье окрасилось лиловым. За спиной сестрицы по стене крались тени. Окно было открыто; над полями гулял западный ветер, разгоняя кислые запахи двора; он принес с собой сладость свежей травы — аромат если не теплых деньков, то их скорого приближения. Я вдруг отчетливо почувствовал весну, и волоски на руках встали дыбом. Сбросив руку Альты, я рассмеялся.

— Что происходит, Эмметт? С чего это вы с ним вдруг подружились?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В ее голосе слышались облегчение, недоверчивость и чтото еще — то, о чем ей неловко было говорить вслух. Я ухватился за перила и взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Альта окликнула меня по имени, и в ее голосе звучала мольба, но я уже поднялся наверх и не стал оборачиваться.

Пожалуй, с того самого дня мы и подружились. Рядом с Дарне я все время чувствовал опасность: его присутствие ощущалось как подводное течение, низовка, грозящая утянуть на дно; однако я все же мог сопротивляться предательской тяге, и через некоторое время научился притворяться, что этой тяги не существует. Я убеждал себя, что мне все это

почудилось: чувство близкой опасности и искра между намИ; заставившая мои волосы встать дыбом в тот день^ когда Дарне впервые появился в нашей жизни; что моя неприязнь к нему была необъяснимой, иррациональной, а теперь, узнав его лучше, я могу больше не бояться.

А моя сестра... Она словно почувствовала, как рухнул последний барьер. Я никогда не говорил ей, что теперь, случись Дарне попросить ее руки, она бы заручилась моим согласием, — хотя конечно же мое согласие ровным счетом ничего не значило, — но Альта, ощутив мою молчаливую поддержку, бросилась в омут любви с головой, как прыгают с утеса. Она вся светилась от счастья, искрилась, как будто золотой мир, в котором ей предстояло стать женой Дарне, сиял на расстоянии вытянутой руьси, заливая ее своими лучами. Альта была еще ребенком, и, как ребенка, ее интересовали игрушки: платье, которое она наденет на свадьбу, дом, где они будут жить, кольцо, что он ей подарит. Как-то раз они с Сисси Купер сидели на изгороди, а я шел мимо; так вот, прежде чем они успели заметить меня и захихикать, я услышал слова Альты: «...и длинная вуаль! С кружевной каймой, вышитыми цветами и маленькими жемчужинками...» Впрочем, меня это не волновало; я не спал по ночам по другой причине. На ее еще детском лице порой проступало совсем не детское выражение; я видел в ней женщину, которой Альта станет через десять лет, и понимал, как сильно она желала Аюциана. Даже ее шаг изменился: хотя и остался легким, но приобрел плавность; она мягко проводила кончиками пальцев по поверхности предметов, словно только что открыла для себя прикосновение. Она потеряла аппетит, и даже форма ее лица изменилась: рот стал шире, а скулы — острее.

Но Дарне не изменил своего отношения к ней. Он попрежнему держался с Альтой непринужденно, как брат с сестрой, шутил и подтрунивал. Может, потому что доверял ей. Впрочем, один раз мне пришла в голову ужасная мысль, что он ее презирает... Но нет. Он ни разу не сказал моей сестре плохого слова. Если и был человек, к которому он относился с насмешливой любезностью, вероятно, маскировавшей неприязнь, то таким человеком был я.

Я бы сошел с ума, пытаясь понять, что у него в голове. Поэтому просто перестал думать об этом. У меня и так забот хватало: весна вступила в свои права, в саду и на полях пробивались сквозь землю первые всходы. Деревья наливались соком, а после окончания всех дел мама посылала нас собирать охапки дикого чеснока и одуванчиков на вино. В лесу лорда Арчимбольта мы наткнулись на поляну колокольчиков. Я взглянул на них и рассмеялся: неудивительно, что Альта влюблена, сезон-то самый подходящий. Даже мне весна вскружила голову.

На той неделе настроение у всех было приподнятое: близился День Пробуждения, и в воскресенье мы выбрались на ярмарку. С того самого дня, как я купил книгу у торговца и сильно разозлил этим отца, ярмарка никогда не радовала меня, но в этом году я ждал ее, и не только потому, что в этот день мы не работали. Шагая меж прилавков в компании с Дарне, Кляксой и Альтой — родители шли позади рука об руку, словно жених с невестой, — я видел все как будто впервые. Шатры, гирлянды из флажков и дым костров, на которых готовилась еда; повсюду люди в лучших нарядах, яркие краски и румяные лица, смех, звон монет, переходящих от покупателя к продавцу, солнечные блики на налитых доверху пивных кружках...

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})