Чужой - Атаджан Таган

Раздался тяжкий вздох Акмарал, сидящей на стоге сена напротив француза. Это был ответ на слова Блоквила.

— Нет в жизни счастья, одни лишь страдания.

И снова воцарилась тишина. Поскольку француз понимал состояние Акмарал, он тоже молчал. И поэтому он задал вопрос, который вроде бы никакого отношения к делу не имел:

— Ахмарал, сколько вам лет? Вообще-то у нас не принято спрашивать возраст женщины, но…

— Наверно, у каждого народа свои обычаи. Разве спрашивать у женщины о ее возрасте неприлично? Мне двадцать девять лет. А тебе сколько?

— Я родился в тысяча восемьсот тридцать третьем году в Нормандии.

— Выходит, ты на четыре года старше меня? — спросила Акмарал и сразу стало ясно, что она невнимательно слушала Блоквила.

Француз улыбнулся.

— Мне не тридцать три, Ахмарал. Я родился в тридцать третьем. А сейчас тысяча восемьсот шестьдесят первый год. Значит, мне двадцать восемь лет.

— Ой, так ты даже младше меня. Я тебя не поняла.

В темноте не было видно выражения лица Акмарал, но француз подумал, что она улыбнулась.

После выяснения возраста друг друга разговор опять оборвался. Блоквил, понимая, что ему все равно не уснуть, не хотел ухода Акмарал. Он посмотрел на звезды, заглядывающие через дверь сарая, и спросил:

— Видите звезды, Ахмарал? На небе у каждого должна быть своя звезда…

Слова, сказанные Блоквилом для поднятия настроения женщины, так и не вылились в разговор. Потому что Акмарал сказала:

— Моей звезды там нет!

— Обязательно должна быть, Ахмарал, и ваша звезда.

— Моей там нет. На небе не может быть звезды у человека, который несчастлив на земле.

“Почему она не заговаривает о главном? Или же сообщение Гулам бека всего лишь сплетни досужих кумушек? Вряд ли Ахмарал пришгла ко мне просто так”. Сам Блоквил не решался начать малоприятный разговор. Чтобы не сидеть молча в темноте, он искал тему для разговора. Наконец француз спросил:

— Ахмарал, вы замужем? — вопрос его прозвучал нелепо.

— Ты хочешь побольше узнать обо мне? — спросила Акмарал с улыбкой.

— Конечно, человеку всегда хочется поближе узнать того, к кому он относится с уважением.

Акмарал долго не отвечала. Француз не стал настаивать, если женщина сама не хочет. Он уже думал, о чем бы таком еще спросить, но тут Акмарал заговорила сама.

— В двенадцать лет я попала в руки гаджаров-разбойников, Жорж. В двенадцать лет ушла девочкой и в пятнадцать девственницей же и вернулась назад…

Блоквил невольно вспомнил “царское представление”, устроенное людьми Хамзы Мирзы с невесткой чабана в песках Сарахса.

— Неужели они не тронули вас и отпустили домой? — вырвалось у него.

— То, что это именно так, знает один Бог, и еще я. А больше никто не верит. Даже мои родственники. Поэтому я и осталась в одиночестве, несчастным человеком… Однажды они хотели отдать меня за одного человека, я не согласилась. Надо отдать им должное, они поступили мужественно. Во-первых, не стали нарушать законы шариата, потому что я не дала согласия. Ну а во-вторых, они считались со мной из-за Апбасалы.

— Кто такой Апбасалы?

— Апбасалы — старейшина того рода в Хорасане, где я была заложницей. Его бурказы взяли в плен. Меня должны были обменять на этого Апбасалы. И обменяли.

— А потом…

— Я знаю, чего ты ото меня ждешь, Жорж. И об этом скажу. Кому нужна девушка, пробывшая в плену три года? Туркмены не берут в жены девушек с опороченным именем.

— Но персы поступили с вами блогородно?..

— Ну и что? Лучше самой быть испорченной, чем замарать грязью имя свое. Родителей у меня нет. Только вот эти двоюродные братья. И еще один близкий родственник — дядя, который забирал меня на летовку. Вот так и живу в тени своих родичей.

Когда Акмарал замолчала, Блоквил сказал:

— У нас таких, как вы, называют старыми девами.

— У туркмен тоже есть такое выражение. Никуда не денешься, если это написано у тебя на роду, то так оно и будет.

— Судьба-то судьбой, но вы что, так и собираетесь век свой в старых девах проходить?

Акмарал опять тяжко вздохнула.

— А еще неизвестно, буду я жить или нет. И потом, вот уже пять месяцев я не старая дева.

— Кто же тогда?

— Никто.

— Как это?

— Просто несчастная женщина. — Акмарал вдруг поняла, что позволила себе лишнее. — Что это я тут разболталась? А с другой стороны, должна я выговориться, кому-то душу открыть. Иначе не выдержу, сердце разорвется. Умеющий сострадать чужой человек поймет тебя скорее, чем безжалостные родственники…

У Блоквило защемило в груди. Забыв обо всем на свете, он придвинулся поближе и схватил Акмарал за руку. Она ее вырвала.

— Что, добрый чужой хочет превратиться в злого родственника?

Французу стало совестно. В душе он был рад, что Акмарал не видит, как краска стыда залила его лицо.

— Извините, Ахмарал. Вы меня простили?

Акмарал, словно не слыша его просьбы:

— Если я сама не сделаю этого, не уйду из жизни, мои родственники… Никак не могла уснуть, вот и пришла, чтобы хоть немного отвлечься от тяжких дум.

— Я ничего не понимаю, Ахмарал.

— Это хорошо, что не понимаешь. Сама заварила кашу, сама и расхлебывать буду. Видать, судьба. Я верю в судьбу, Жорж.

Хлопнула дверь Эемурата.

Акмарал хамерла.

— Гелнедже вышла на двор!

Через некоторое время та же дверь хлопнула опять.

Акмарал успокоилась.

— Гелнедже вошла в дом!

Это были последние слова, которые Блоквил услышал от Акмарал. Хибара пленного опустела.

После утреннего намаза Мамедовеза пальвана со словами “Аллахи акбер” обычно все обитатели окрестных домов, кроме детей, пробуждались. После этого взрослым, даже если они не читают намаз, считается неприличным оставаться в постели. Блоквил также привык к этому режиму. Он также всегда пробуждался на звуки азана.

Сегодня все было, как обычно. После окончания намаза пленный сходил на двор. Именно в этот момент Мамедовез пальван направился в сторону сарая. Обычно он очень редко посещал жилище Блоквила. И поэтому в голову француза сразу же пришли мысли одна страшней другой. А вдруг старик скажет, что он опозорил их, что ему тогда отвечать? Они ведь все равно не поверят в его невиновность. Почему Ахмарал вчера вечером ничего не сказала об угрожающей ей опасности? Или же они пришли к какому-то конкретному решению?”

Чем ближе Мамедовез пальван подходил к сараю, тем сильнее становилась тревога Блоквила. Как ни старался он держать себя в руках, быть спокойным, ничего не получилось: он начал дрожать.

— Эссаламалейкум, Агабек! Доброе утро!

— Валейкум эссалам, французский мулла! Как дела, жив-здоров?

Взглянув в лицо старика и услышав его голос Блоквил успокоился. Лицо старика было спокойным, в голосе также звучало обычное дружелюбие. Сегодня он был даже приветливее обычного.

Месяца три-четыре назад, когда она работали на участке, старик подошел, чтобы посмотреть на работу, и в разговоре как бы между прочим спросил: “Французский мулла, как ты смотришь на то, чтобы мы тебя женили? Мы запросто могли бы женить тебя, если бы ты отказался от своей веры и принял ислам”. Блоквил тогда ответил: “А вам понравится, если я предложу вам отказаться от своей веры и принять католическую?” Тем и победил старика. Но Мамедовез пальван тогда не шутил, он говорил об этом на полном серьезе. Блоквил знал, что старик не любит шуток и никогда ведет пустых разговоров.

А вдруг Мамедовез пальван сейчас скажет: “Французский мулла, раз согрешил, умей отвечать за свои поступки. Тебе придется жениться на Акмарал”? Но ведь если он даст согласие жениться на Акмарал, ему придется-таки отречься от своей веры, Пока он не примет ислам, никто не станет венчать его с Акмарал. А если не обвенчается, его ждет смерть. “Они могут и не убить меня, чтобы получить за меня выкуп, а вот Ахмарал обязательно убьют. Меня же…” А Жоржа Блоквила они могут убить и после того, как за него пришлют выкуп, и они получат свои деньги. В любом случае, они не успокоятся, пока не отомстят за бесчестье своей родственницы. Трудно что ли послать двух всадников вдогонку за капралом, вышедшим на свободу и отправившимся домой?

И на сей раз все страхи Блоквила оказались напрасными. Мамедовез пальван махнул рукой в сторону своего дома:

— Французский мулла, если ты не занят, сшей мне вон тот недоуздок, он на кошме лежит! Я бы и сам мог это сделать, да глаза уже не видят.

Услышав просьбу, француз чуть не обнял старика от радости. Сдержал свой порыв, но широко улыбнулся.

— Агабек, не пытайтесь меня обмануть! Значит, когда вы расстреливаете чайник, не задев ни одного завитка на папахе, глаза ваши видят, а сшить недоуздок зрения не хватает?

Старику похвала пришлась по душе. Он от души рассмеялся.