Умирать — в крайнем случае - Богомил Райнов

— Не драматизируйте положение вещей, — говорю я ей. — Не стоит дрожать заранее. Может, все и обойдется.

— Не успокаивайте меня, — нервно перебивает она, — а если хотите хоть немного успокоить, сделайте что-нибудь.

— Но что я должен сделать? Убить Дрейка?

— Я сказала бы «да», если бы это было возможно. Но поскольку это невозможно… очень вас прошу, не оставляйте меня одну хотя бы несколько ночей, до тех пор, пока я не приму решение.

Мы уже почти дошли до ярко освещенного входа в «Еву», и я собираюсь повернуть обратно, чтобы заскочить в отель, как вдруг перед нами вырастает горилла Ал.

— А я за вами, сэр. Вас вызывает шеф.

Кивнув Линде на прощание, я направляюсь по коридору к кабинету директора. Дрейк расположился на фиолетовом диване, который некогда занимала грациозная Бренда.

— А, это вы, Питер, — лениво поднимает на меня глаза рыжий. — Присаживайтесь.

Я опускаюсь в кресло и, воспользовавшись наступившей паузой, закуриваю. Шеф, похоже, не в форме. Лицо его как всегда пылает, глаза воспалены. Видно, он провел бессонную ночь.

— Ну, теперь-то вы, надеюсь, довольны, — произносит он наконец, стараясь придать своему тону как можно больше добродушия. — Пророчества древнего фараона больше не будут тревожить ваш сон…

— Что правда, то правда. И все-таки я не доволен.

— Вот как? — поднимает брови Дрейк. — Чем же?

— Думаю, мы поспешили с ликвидацией Ларкина…

— А что еще нам оставалось делать?

— Дезинформировать… Выиграть время…

— А если бы этот номер не прошел? Если бы у него появились свои источники информации? Вы представляете, сколько стоят десять килограммов героина? И чем я рискую в случае провала? В конце концов, за товар плачу я, а не вы!

— Я просто высказал свои соображения, сэр.

— Естественно. Все эти дни я тоже много думал. И вызвал вас для того, чтобы сообщить о результате своих размышлений…

Однако он не спешит с этим, а протягивает руку к бутылке и наливает себе двойную дозу виски. Пробует его и приступает к неизменному ритуалу с сигарой. И только закурив, изволит продолжать:

— Теперь, когда Ларкина нет среди нас, мы можем исполнить последнее его желание, мой друг. На этот раз ориентироваться на более солидную партию. Килограммов на десять-пятнадцать… Потому что вполне возможно вмешательство этих типов из ЦРУ. Нам нужно сорвать куш побольше, прежде чем они начнут нам мешать.

— А как быть с реализацией товара?

— Сбыт обеспечим потом. На такой товар всегда найдутся охотники, это вопрос времени. Самое главное — доставить груз сюда и укрыть его в надежном месте. Что вы скажете на это?

— Думаю, что нам ничего другого не остается.

— Большой куш, а потом — выждать! — бормочет себе под нос Дрейк. — Подождем, сколько нужно. А когда все поутихнет, и эти типы забудут о нас, начнем все сначала.

— Все это чудесно, только вот зачем вам мое мнение, — вставляю я. — Я уверен, что вы уже заказали новую партию.

— Ах, проныра! — восклицает шеф с преувеличенным восхищением. — Ваше мнение, Питер, служит подтверждением моего. А это не мало.

Он наклоняется ко мне, с трудом преодолевая сопротивление объемистого живота, и доверительным шепотом сообщает:

— В сущности, я дал заявку еще в то время, когда Ларкин был жив. И, между нами говоря, по рекомендации самого Ларкина. Ровно на пятнадцать килограммов. Пятнадцать килограммов, вы понимаете?! И вы хотите, чтобы при такой колоссальной партии героина я бы позволил этому мерзавцу и дальше ходить по земле?

— В таком случае можно полагать, что прибытие товара в Болгарию не гарантировано…

— Вы угадали снова. Я располагаю уже точными координатами. И вызвал вас, Питер, для того, чтобы вы написали почтовые открытки.

Дрейк выливает в рот остатки виски и пустым стаканом указывает мне на письменный стол:

— Так что садитесь вон туда, достаньте открытки и чернила из ящика и беритесь за дело.

Выполняю его приказания. Обмакнув тонкое перо в пузырек с бесцветной жидкостью, спрашиваю:

— Что писать?

Шеф встает и медленно приближается к столу.

— Пишите: «Фрина», 23 октября, Варна.

Выполняю и это приказание, нанося текст миниатюрными буквами в предназначенный для марки квадратик.

Склонившись надо мной, Дрейк внимательно следит за моими действиями. Когда все пять открыток написаны, он замечает:

— Во всяком случае, должен признать, что вы, Питер, очень хитро все придумали.

— Что именно?

— Да вот это: посылаете сообщение, написанное по-болгарски и вашим почерком.

— Зачем возбуждать у людей ненужные подозрения? Должен вам сказать, что не вижу оснований для вашего раздражения, сэр. Люди верят мне, а не вам по той простой причине, что не знают вас.

— Меня это ничуть не раздражает, наоборот, я в восторге от вашей ловкости. Хотя в данном случае она ни к чему. Мне кажется, я уже говорил, пока вы мне нужны, у вас не может быть повода для опасений. Я тоже, как вы понимаете, нуждаюсь в верном приятеле.

И видя, что чернила уже высохли, он добавляет:

— А теперь наклейте марку и напишите текст.

«Мою» открытку я посылаю от имени некоего болгарина, пребывающего в Лондоне в командировке. Он подписывается одним именем — иногда это Васко, иногда — Коле, словом, первым пришедшим мне в голову именем. Остальные четыре открытки Дрейк раздает разным людям, которые должны опустить их в различное время дня в разные почтовые ящики, поскольку однообразный текст послания может возбудить подозрение.

По окончании письменной работы я отдаю открытки шефу и тот кладет их в ящик письменного стола. Заперев ящик на ключ, он говорит мне:

— А теперь можем пойти посмотреть программу. Надеюсь, что номер Линды еще не снят…

— А что это за «Фрина»? — спрашиваю я, пропуская мимо ушей его реплику.

— Я вам говорю о Линде, а вы спрашиваете о Фрине! — недовольно ворчит шеф. — Фрина — греческая торговая фелюга, если вас это так интересует.

Не знаю, упоминал ли я, что сегодня воскресенье. Но если даже и не упоминал, это ясно и так: зал переполнен. Хорошо, что я с шефом, а иначе остался бы без места. Стентон, который тут же замечает наше появление, усаживает нас на лучшие места, неподалеку от дансинга, демонстрируя при этом подобострастие лакея и ловкость опытного официанта. Счастливчик, не ведающий конфликтов драматического героя, вовремя сообразивший, что в такие времена и в такой обстановке роль верного слуги наиболее безопасна — вот что такое Стентон.

— Шампанское? — рявкает Дрейк в ответ на вопрос официанта. — Ты за кого нас принимаешь, милейший…

И когда в нарушение установленного порядка на столике появляется бутылка «Баллантайна», шеф собственноручно наливает в свой стакан двойную дозу виски и после некоторых колебаний разбавляет его крохотным кубиком льда.

— Эта программа в самом деле тянется слишком долго, — ворчит рыжий, отхлебывая виски и пренебрежительно глядя на дансинг, где в это время знакомая мулатка борется со своей плюшевой зеленой змеей. — Впрочем, Стентон прав: какой смысл тратить деньги на подготовку новых номеров, когда старые еще не вышли в тираж. Хотя, конечно… время от времени…

Ему, собственно, плевать на все эти номера — и на старые, и на новые, все они не имеют значения, кроме, пожалуй, одного, чья очередь пока не настала. И он разглагольствует только потому, что выпил слишком много и дошел до такого состояния, когда уже не может молчать.

Шеф с явной досадой следит за тем, как мулатка в бешеном ритме вихляет бедрами, осыпая пол пластмассовыми бананами. Когда наконец-то мулатка удаляется, провожаемая вялыми хлопками, и оркестр замолкает, давая нам возможность снова слышать друг друга, шеф замечает:

— Нет, эти бесконечные повторения в самом деле начинают досаждать… даже в такой стране, как наша, где чтут традиции…

— Зачем напрасно тратить средства, — повторяю я его собственную мысль, — ведь вы же знаете, что интересует клиента…

— Совсем не нужно тратить средства, дружище… Достаточно немного напрячь воображение… разумеется, если оно у вас есть. Беда, однако, в том, что у Стентона его нет. Стентон незаменим при таких арифметических действиях, как сложение и вычитание, но что касается воображения…

Он смолкает, чтобы добавить горючего, а потом снова продолжает:

— …Воображение, Питер, — это ваша сфера. Вот недавно мне пришла в голову такая мысль: не сделать ли вас художественным директором «Евы»? В конце концов, не можете же вы всю жизнь метаться между кафе на углу и книжной лавкой Оливера, до которой всего каких-нибудь три метра… Это становится чем-то вроде китайских пыток, а я вам уже говорил, что я не их поклонник… Радикальные меры — да, но не утонченная инквизиция… Нет, это не во вкусе старины Дрейка… Так что пусть Стентон занимается бухгалтерией, а вы будете отвечать за программу… Но чтобы денег не транжирить! Будете тратить воображение, а не средства. Небольшая переделка в одном месте, трансформация в другом — и старое тотчас приобретает вид нового. Что скажете, например, если мы заставим мулатку петь, а мисс Линда у нас займется стриптизом?