Клан Кеннеди - Лариса Дубова

Кеннеди встретил назначение Черчилля премьером с чувством внутреннего негодования. Если раньше он сочувствовал британскому правительству, ибо был солидарен с политикой Чемберлена, то теперь в переписке и общении с близкими ему людьми, а подчас и в официальных бумагах выражал холодное отчуждение от судеб страны, в которой был аккредитован. Он приписывал знакомым англичанам мнение, что «Британией теперь правит не премьер-министр, а генералиссимус»{216}, сравнивая, таким образом, Черчилля с военными диктаторами.

Что ж, он находился недалеко от истины, но внутренний смысл такой оценки был явно негативным, в то время как в условиях жестокой войны необходимы были именно строжайшие диктаторские методы руководства страной — при условии, что такую железную волю проявляет опытный и зрелый политик, каковым был Черчилль, и что он не злоупотребляет своей властью.

В отдельных случаях подлинные настроения Кеннеди вырывались наружу, грубо противореча не только политическому курсу его президента, но и элементарным правилам дипломатического этикета. В начале ноября 1940 года он провел беседу с тремя бостонскими журналистами. Текст появился в газете «Бостон глоб» 10 ноября и был распространен агентством Ассошиэйтед Пресс по всему миру. «С демократией в Англии покончено», — читали потрясенные люди в разных странах. Кеннеди полагал, что бессмысленно было бы прекращать торговлю с европейскими странами в том случае, если бы Гитлер выиграл войну{217}.

В прессе это заявление вызвало волну негодования. Кеннеди был вынужден опубликовать заявление, в котором пояснял, что некоторые мысли он высказывал в частном порядке, не для печати, но один из репортеров нарушил предварительную договоренность. Что же касается сути самой позиции, то она под сомнение не ставилась{218}.

Это вызвало, в свою очередь, весьма негативные отклики в прессе. Газета «Нью-Йорк геральд трибюн» писала, что американское официальное лицо ставит под сомнение демократию и поощряет противников демократии. «Существует огромная разница между реализмом, признающим неприятные факты и борющимся за то, чтобы их превозмочь, и эмоциональным отчаянием, которое не вступает в борьбу, даже не стремится подвергнуть [существующие силы] проверке. Отчаяние может забить нож в спину демократии столь же фатально, как и прямое предательство»{219}.

Даже в кругах родных заявление посла Кеннеди было воспринято с недовольством. 5 декабря Джон осмелился дать отцу совет выбираться из сложного положения, в котором тот оказался. Джон считал, что отец должен выступить со статьей, подчеркивавшей мужество и самопожертвование британцев, и даже набросал основные пункты проекта возможной статьи, включая такой пассаж: «Я видел англичан, прижавшихся к стене, но не жалующихся. Я видел мрачную решительность, с которой простой человек встречал новости о [военных] катастрофах в мае и июне. Я видел солдат, возвращавшихся из ада, каковым был Дюнкерк, с высоко поднятыми головами… Я видел мальчиков — друзей моих детей, погибающих в воздухе. Я чувствовал твердый дух лондонцев во время 244 рейдов». Сын призывал отца твердо сказать, что он ненавидит любую диктатуру{220}.

Не только в высших кругах, но и в среде обычных наблюдателей люди всё более убеждались, что высказывания американского посла в Лондоне не сходятся с курсом его высшего руководителя. Это особенно проявилось в отношении к закону, получившему неофициальное название «Кэш энд кэрри», а затем и к заменившему его новому закону, ставшему всемирно известным под названием акта о ленд-лизе.

После сравнительно недолгих прений 4 ноября 1939 года конгресс утвердил инспирированный Рузвельтом закон, который отвергал эмбарго на поставку вооружений воюющим странам и предоставлял им право покупать оружие и военное снаряжение. Купленное нельзя было вывозить на американских кораблях. Вводился принцип «кэш энд кэрри» («плати и тащи»).

Великобритания и Франция (напомним, что это было более чем за полгода до французской капитуляции) немедленно направили своих представителей за океан. Один за другим заключались многомиллионные контракты, которые очень скоро истощили британскую казну. За 16 месяцев с начала войны англичане заплатили за уже полученное или заказанное оружие и другие военные материалы почти 4,5 миллиарда долларов, тогда как в британской казне оставалось не более двух миллиардов{221}. Принеся поначалу немалую пользу, закон «кэш энд кэрри» начинал терять смысл.

Президент и его администрация, а также большая часть американской политической элиты осознавали это. Выступая в университете штата Виргиния (город Шарлотсвилл) 10 июня 1940 года, Рузвельт заявил, что Америка будет помогать Франции и Англии и наращивать собственную оборонительную мощь, чтобы «быть готовой к любым случайностям и защитным действиям»{222}. Началась быстрая милитаризация Соединенных Штатов Америки. За несколько недель в армию было набрано дополнительно около 100 тысяч человек, и призыв продолжался. На действительную воинскую службу переходила национальная гвардия — своеобразный резерв вооруженных сил, используемый в качестве вспомогательных войск. Но главное — была принята программа создания огромного военного флота — 7 линкоров, 18 авианосцев, 27 крейсеров, 115 эсминцев, 43 подводные лодки.

Между тем Джозеф Кеннеди прилагал большие усилия, чтобы предотвратить или хотя бы ослабить движение своей страны навстречу Великобритании в ее военных интересах. Это не укрылось даже от глаз германских представителей в Вашингтоне. Немецкий поверенный в делах Ганс Томсен сообщал министру иностранных дел Риббентропу, что Кеннеди «срочно предупредил президента, чтобы он не предпринимал непоправимых шагов. С Англией покончено (полностью), и США должны будут оплачивать ее счета»{223}.

В этих условиях Рузвельту было очень важно, чтобы его опытное и беспристрастное доверенное лицо побывало в Англии, встретилось с представителями различных общественных кругов и смогло реально оценить положение дел в стране и ее способность продолжать сопротивление. Иначе говоря, необходима была вторая инспекторская проверка деятельности Кеннеди (первой, напомним, была поездка С. Уоллеса). Выбор пал на полковника Уильяма Донована, который с конца 1930-х годов являлся послом для особых поручений, выполнявшим миссии, носившие разведывательный характер{224}.

Уильям Донован (1883—1959) — нью-йоркский юрист, человек мирной профессии, прославился в годы Первой мировой войны личной храбростью в военных действиях во Франции, не покинул театра военных действий, несмотря на три ранения. В 1920—1930-е годы он работал прокурором и адвокатом, участвовал в политической жизни страны. Внимание Рузвельта Донован привлек своей неуемной любознательностью, желанием побывать в отдаленных уголках планеты, аналитическим складом ума.