Превосходящими силами - Олег Герантиди

– Так точно.

– Все!

Такой длинной ночи у Марты не было давно. Не успела она холодной водой смыть с себя следы мужчины, как дверь распахнулась от пинка. Фриц без лишних разговоров выдернул ее из ванны и, не обращая внимания на отчаянное сопротивление, голую., мокрую, потащил в спальню.

Сколько раз все повторялось, она и не помнила. Помнила только, что все это ей нравилось. И грубое вторжение, и тяжелые шлепки по ягодицам.

Утром, когда рассвет озарил спальню, окна которой выходили на восток, Фриц вытащил кинжал. Изящный, словно лист ивы, на ручке свастика. Кончиком кинжала начал водить по соскам, которые немедленно откликнулись на прикосновение стали, по животу, по внутренней поверхности бедра. Как сладко! Осторожно, рукояткой он начал щекотать ТАМ. Устроился поудобней на локте, зачем-то прикрыл ей рот ладонью и резко сунул лезвие под левую грудь меж ребер.

Фридрих фон Кирхоф враз посерьезневшим взглядом, не мигая, смотрел в васильковые глаза красавицы баронессы. В несколько секунд в них отразилась вся палитра чувств: от удивления к недоумению и через крохотную долю ненависти… к прощению.

Фриц вскочил:

– Сука, сука, сука! Ты сдохла, сдохла! – он схватил стул, ударом об пол разломал его, хотел было дубовой ножкой размозжить ей лицо, размахнулся, но не смог.

В дверь заглянул фельдфебель:

– Как ты, Фриц?

– Я нормально, – не своим голосом ответил тот.

– Мы уже все зачистили. Улики вы сами оставите?

– Иди, Альберт, я сейчас…

Он обхватил голову и завыл, упав на колени перед ложем, пропитанным кровью.

Марта из угла комнаты смотрела на это действо. Кто-то в сверкающе-белом тронул ее за плечо.

– Пойдем, Марта, барон ждет.

– Но он же живой.

– Марта, ты забыла. Время здесь идет по другим законам, чем там.

– А как же он? – она указала на рыдающего Фридриха фон Кирхофа, обнимающего ноги убитой им женщины.

– Не беспокойся, его накажут.

– Я не про это. Ведь война. Он хороший. Просто, пройдя сквозь многое, потерял часть себя.

– За это и накажут.

– Странно все как-то…

– Что именно?

– Я умерла, а живая. А он жив и умирает постоянно.

– Ты просто от многого отвыкла, девочка. Идем. Нас ждут.

Полуторку водитель поставил носом к лесу. Осназовцы крепко знали свое дело. Попрыгали из кузова. Бесшумно проверили оружие. Радист, с ловкостью обезьяны взобравшись на дерево, установил антенну, подключил рацию. Водитель с помощью двух бойцов укрыл машину масксетью.

– Из этого леса им ехать некуда. – Чернышков водил пальцем по карте. – Здесь берег, но слишком крутой, чтобы они могли съехать в воду. Скалы перекрывают им путь на запад. Либо они сдуру залезли в мешок, либо, наоборот, шибко умные, решили, что здесь искать их никто не будет.

– Товарищ капитан, может, перекроем берег, шуганем с той стороны?.. а то и подкрепление вызвать…

– Не смеши меня, Пилипенко, одиннадцать осназовцев против пятерых карателей… и подкрепление? Да над нами весь фронт ржать будет. Этот расклад в армейский фольклор войдет. Какие еще есть предложения?

– Да чё там предлагать! Чешем цепью. Стоять они будут возле берега, где спуститься к воде удобно. Вытоптать их можно и по следам вездехода, но вполне могут поставить дозор…

– Дозор снимем.

– А если бесшумно не получится? Гоняйся потом за ними по лесу…

– Так, ладно. Чешем вдоль берега. Старшина Пилипенко со своей тройкой – правый фланг. Лейтенант Косырев – центр. Я по берегу. Рядовой Юшков сзади. Если нас прижмут, шмаляй со своей бандуры. Только нас не покоси. Водитель остается в машине. Брать всех. Можно сразу колоть. Попрыгали.

Осназовцы, молодые мужики, неловко запрыгали на месте. Ничего ни у кого не зазвенело, не заскрипело.

– Все ясно? Ну, с Богом, парни, пошли.

Майор фон Кирхоф едва задремал в тени раскидистого дуба, возвышавшегося над лесом, как его разбудил шум возни возле «Кюбельвагена». Хотел было прикрикнуть, чтоб успокоились там, но, выглянув из-за ствола дерева, чуть не обалдел: солдатам уже скрутили руки за спиной и тащили, пригнув головы к земле, через поляну четверо русских диверсантов. Фельдфебель крутился по земле, но и его уже ухватил за ногу и за руку один из бойцов противника. Корреспондент рванул через поляну к лесу, но малая пехотная лопата, бумерангом просвистевшая в воздухе, сбила его с ног как кеглю. Осторожно, на полусогнутых, майор, прячась за стволом дуба, начал пятиться к чаще. «Зря снял мундир», – мелькнула мысль. Белая в прошлом нательная рубашка выдавала его на зеленом фоне.

– Эй ты, а ну стой! – услышал он на скверном немецком. Это один из осназовцев его заметил. И сразу ожили кусты, к майору с разных сторон рвануло несколько человек.

– Ну, хрен вы меня догоните! – петляя между деревьями, Фридрих рванул наобум, продираясь сквозь кустарник.

– Все назад! Я сам возьму гада! – на бегу скомандовал Чернышков. – Колите тех!

Фридрих выскочил на уже поросшую молодыми деревьями старую просеку, припустил по ней. Чернышков выскочил на ту же просеку метрах в двадцати позади и рванул следом.

«Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла» – три коротких вдоха носом, два длинных выдоха ртом. – «Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла», блин, ну придумают же эти гребаные конструкторы! Называется разгрузочный жилет. Как давят на грудь эти долбаные «тэтэшники». Лифчик бабский, в который напиханы обоймы, две пистолетные кобуры, на спине четыре метательных ножа, рукоятками вверх. Тяжело. А комбез этот маскировочный… Все кокосы спаришь, бегая за этим долбаным фрицем. «Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла»… А фриц-то не читал, видать, Михайлу Юрьевича Лермонтова… Не знает… что… «Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла»… голову опустил, ноги заплетаются, сейчас сдаваться будет…» Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла, бежал, покинув поле брани, где кровь…». Если б я своими глазами не видел, что они в замке натворили, бежал бы я сейчас за этим гребаным Гаруном! Раздолбал бы из «тэтэшника»!»

Они пробежали километра три, когда Фриц решил поставить точку. Он не знал, что много веков назад здесь, на этом самом месте, где у него кончились силы, приняли свой последний бой чешские православные, последние представители уникальной культуры, которые пытались отстоять свое право жить, растить детей, любить, по-своему молиться Богу. Здесь они погибли, и их незахороненные кости растаскали лесные звери, а тени их безмолвно взирали за происходящим.

Немец остановился, расслабив руки, попытался восстановить дыхание и, когда Чернышков, перейдя с бега на быстрый шаг, приблизился, принял боксерскую стойку. Александр вытащил из кобуры ТТ, тихо сказал:

– А ну, руки в гору, чухан!

Тот, не меняя стойки, жестом пригласил его к кулачному поединку.

– Да я тебя уделаю, как сынка, козел.

Чернышков выщелкнул обойму, сунул ее в жилет, следом туда же – пистолет, скинул жилет, отбросил его на траву. Противник быстро поменял правостороннюю стойку на левостороннюю и кинулся в атаку. Правой рукой – крюк в голову, левой – апперкот. И не беда, что Александр не занимался боксом. Его детство прошло в Уссурийске, где живет немало корейцев. Чернышков круговым движением правой ноги назад и влево ушел с линии атаки, продернул противника вперед за правую руку, используя инерцию его выпада, и ребром стопы врезал ему по пояснице. Расслабляющий удар не получился, хотя отбросил Кирхофа на землю. Тот, перекувырнувшись через плечо, вскочил на ноги, готовый к бою, но, ощутив сильнейшую боль в копчике, замер, прикрыв глаза. Снова, как разъяренный бык, кинулся в атаку, снова провалился в пустоту, получив акцентированный футбольный пинок в копчик. Когда повернулся, стоя на одном колене, от боли не находя сил подняться, Александр стоял над ним:

– А я думаю, п…ц тебе, – сказал он и от души, как по футбольному мячу, врезал Фрицу ногой в ухо.

С привязанными к стволам деревьев фашистами делали то, что на казенном языке Устава называется «опрос военнопленных»:

– Ты, сука, девчонку зарезал? – после двух ударов по печени кричал в лицо фельдфебелю Пилипенко, гигант с пудовыми кулаками и рожей сельского кузнеца.

Фельдфебель хрипло кашлял, но ничего не говорил.

– На, гад! – снова по печени.

– Не бейте меня! – верещал белокурый фотокор. – Я все скажу!

Это не от откровенности, от удара кованым десантным ботинком по голени.

– Говори.

– Это фельдфебель зарезал ее…

– Кто ее трахал?

– Не я!

– Кто?

– Он!

– А ты кого?

– Она сама… – Снова удар по голени.

– Кого?

– Кухарку.

– Ты же сказал, что ее трахал фельдфебель.

– Да, сначала он, а мне досталась девка, но я не смог ее уговорить…

– Дальше!

– Пошел к Альберту…

– Кто такой Альберт?