Адмирал Ушаков ("Боярин Российского флота") - Михаил Петров

— Семен Крицин?

— Он самый и есть, — заулыбался Крицин. — Купец второй гильдии, госпитальный подрядчик… Малость внешностью изменился, годы лысину припечатали, а так все такой же.

Было время, когда Ушакову часто приходилось иметь с ним дело, точнее, не ему самому, а портовой конторе, которой руководил капитан первого ранга Семен Афанасьевич Пустошкин. Крицин по подряду обеспечивал морской госпиталь продовольствием. Но так как казна деньги на эти цели высылала крайне неаккуратно, с большой задержкой, то между ним и конторой часто возникали конфликты. Однажды контора задолжала ему несколько тысяч рублей, и он отказался доставлять продовольствие в долг. Это случилось в тот самый момент, когда в госпитале не оставалось ни круп, ни хлеба. Пустошкин был в отчаянии. Вся эта история могла кончиться очень плохо, если бы не Ушаков. Узнав, в чем дело, он отдал купцу все свои сбережения — семь тысяч рублей, лишь бы тот возобновил поставки продовольствия.

Больным умереть с голоду не дали. Однако Ушакову за свой добрый поступок пришлось пострадать. Казна денег, отданных подрядчику, не возместила. Пришлось писать письма в высшие инстанции, давать объяснения… Деньги возместили лишь через три года.

— Попереживали мы тогда, — вспомнив прошлое, сказал Крицин. — Но хорошо, когда все хорошо кончается…

Позади толпы кричали извозчики, требуя дороги. Их не слушали. Но перед одним экипажем народ расступился. Ушаков посмотрел на того, кому дали дорогу, и радостно вскрикнул: это был Семен Афанасьевич Пустошкин. Однако он был уже не в том чине, в котором служил при Ушакове, не капитаном первого ранга, а контр-адмиралом.

Пустошкин пересел в тарантас к Ушакову, сказал Крицину, чтоб не обижался, что отнимает у него гостя, и приказал кучеру гнать вверх по Графской.

Удивительный человек этот Пустошкин! Во флоте его шутливо называли Пустошкиным-вторым. Пустошкин-первый, Павел Васильевич, был старше его на десять лет и чин имел соответственно выше. К концу Средиземноморской экспедиции Павел Васильевич был уже вице-адмиралом, в то время как Пустошкин-второй оставался капитаном первого ранга. В освобождении Ионических островов Семену Афанасьевичу участвовать не довелось. Он прибыл в Средиземное море уже после кампании, доставив на судах войска генерал-лейтенанта Бороздина, которые предполагалось использовать для захвата в союзе с англичанами Мальты.

— Куда везешь? — спросил Ушаков, когда толпа осталась позади.

— Как куда, к себе, конечно, — отвечал Пустошкин. — Не в гостиницу же!

Пустошкин остановил экипаж у одноэтажного каменного дома с палисадником, сунул кучеру несколько монет на чай и повел гостя к своим домочадцам.

Встреча с семейством Пустошкина — его женой и двумя дочками, уже взрослыми, такими, что впору замуж выдавать, — вылилась в большую радость. Не обошлось, конечно, без поцелуев. После поцелуев и радостных восклицаний были, как водится, расспросы о здоровье, о дороге и прочем. Потом были воспоминания о давних добрых временах, когда Ушаков, еще будучи в Севастополе главным, приходил к Пустошкиным в гости и качал на ноге девочек по очереди, вздохи сожаления о быстро ушедшей молодости, жалобы на недомогания, приходившие со старостью, и, наконец, после всего этого был чай в кабинете хозяина без участия женской половины. Хозяйка пожелала, чтобы бывшие сослуживцы часок-другой посидели одни, чтобы вдоволь могли наговориться обо всем, что их интересовало.

За чаем Ушаков сразу же спросил приятеля о Сенявине: что о нем слышно? Он надеялся встретить его здесь, но его эскадры на рейде не оказалось.

— Ничего о нем не знаем, — признался Пустошкин. — Но до нас дошел слух, будто после мира с Наполеоном и перемирия с турками он подался в Балтийское море.

— В Балтийское? Но это же великий риск! Англичане могут преградить ему дорогу.

— Не знаю, не знаю… Говорят, на то есть высочайшее повеление.

На этом разговор о Сенявине закончился. Некоторое время чай пили молча, потом Ушаков поинтересовался судьбой прежних своих сослуживцев:

— Ельчанинов где?

— Матвей Максимович? В отставку ушел в чине контр-адмирала.

— А капитан Доможиров?

— Уволился. Писарева, Марина, Лихарева помнишь?

— Как не помнить? Они со мной во всех войнах участвовали.

— Так вот, тоже оставили службу. Ушли также Селивачев, Сорокин, которые с тобой Корфу брали.

— Почему так?

— А что делать? Флоту теперь нет прежнего почета, да и начальство стало не то. Поверишь ли, после того как флот Черноморский отдали маркизу, среди офицеров только и разговоров, куда бы сбежать. Сказать откровенно, я тоже подумывал уйти и ушел бы, если б… У меня еще дочери замуж не выданы.

Пустошкин вдруг заторопился:

— Ты уж прости, Федор Федорович, совсем забыл… Завтра маркиз смотр командам учиняет. Поеду офицеров предупредить.

Перед тем как расстаться, спросил:

— Надолго к нам?

— Поживу… Домишка тут у меня остался, земли участок. Надо всем этим распорядиться,

— Понятно. Значит, у нас еще будет время поговорить. А пока отдыхай.

* * *

Пустошкин вернулся со службы поздно, когда все уже спали. Ушаков встретился с ним за утренним чаем.

— Вчера, наверное, задержали служебные трудности? — спросил он.

— Самые большие трудности ожидаются сегодня, — усмехнулся Пустошкин. — Маркиз решил делать смотр на площади против Графской пристани.

— А почему не на кораблях?

— Спроси его… Море штормит, а маркиз не переносит качки. Ежели хочешь, — вдруг предложил Пустошкин, — приходи посмотреть, на что мы способны.

— Спасибо, — поблагодарил Ушаков. — Мне необходимо сначала делом распорядиться, покупателя найти.

— Ну смотри, тебе виднее.

Пустошкин ушел, а Ушаков стал совещаться с Федором о деле, которым собирался заняться в Севастополе. Федор слушал барина с неодобрением.

— А зачем тебе, батюшка, самому в дела такие вмешиваться? — сказал он. — Всегда мне доверялся, а тут сам… Поди, управлюсь. И купцов найду, каких надо.

— Найдешь ли?

— Сам не найду, люди помогут.

— Ладно, делай как знаешь.

Ушаков сказал Федору, что пойдет полюбоваться городом, но его потянуло к морю, и он направился на берег через скверики, устроенные еще в бытность его начальствования в Севастополе.

Погода стояла солнечная, ветер почти стих, но море еще штормило, хотя и не так сильно, как вчера. Ушаков шел по каменистому берегу, по самому краю вымоченной полосы, на которую кидались грохочущие белогривые волны. По отброшенным в глубь берега засохшим водорослям и прочему мусору было видно, что полоса эта была гораздо шире, доходила до скамеек, устроенных для купальщиков, но теперь она простиралась сажени на три, не более. Набежав на нее, волны быстро теряли начальную силу и с покорным шуршанием скользили обратно, оставляя в камнях клочья пены. "Выдыхаешься, брат, — мысленно разговаривал с морем Ушаков. — Ничего! Не век же буйничать, пора успокоиться…" В своих морских скитаниях он видел штормы куда сильнее, такие, от которых не выдерживали снасти, ломались мачты, но он никогда не проклинал море за его буйство, он любил его таким, каким оно было.

В бухте волнам не было разгона, здесь торжествовало относительное спокойствие. Стоявшие на северной стороне три линейных корабля не испытывали никакой качки — надежное место нашли. Когда-то с этого места Ушаков начинал свои крейсирования. Именно отсюда повел он черноморские корабли на знаменитую баталию у мыса Калиакрия…

Калиакрия… Сколько лет прошло, а память еще цепко держала картину сражения, держала с мельчайшими подробностями — утренней дымкой над береговой полосой, всплесками воды от чугунных ядер, треском ломающихся мачт, едким пороховым дымом, кипением моря меж судов, грохотом залпов, свистом шрапнелей, криками раненых, паническим страхом на лицах неприятельских матросов. Да, такие баталии долго не забываются.

Это случилось в 1791-м. Ушаков направился к Калиакрии, месту стоянки турецкого флота, имея под рукой тридцать девять вымпелов. Калиакрия считалась тогда неприступной крепостью. Мыс вдавался в море скалистой возвышенностью, обрывавшейся у берега осклизлой стеной саженей в пятьдесят, а то и больше. С высоты на море были нацелены десятки пушек, достать которые с кораблей почти не представлялось возможным. Впрочем, решившись идти на противника, Ушаков не собирался штурмовать саму крепость. Зачем ему крепость? Ему был нужен турецкий флот.

Свежий норд-ост туго надувал паруса, корабли неслись по волнам, словно птицы. Стоя на шканцах, Ушаков нетерпеливо посматривал вперед. Вот наконец и мыс показался. А вот и сам неприятельский флот. Стоит на рейде со спущенными парусами. Но что это? Он кажется гораздо многочисленнее, чем думали. Стали считать. Оказалось, что линейных кораблей у турок больше, чем у русских, на две единицы, а фрегатов и прочих судов в два раза. И это при наличии берегового прикрытия!