Смотрите, как мы танцуем - Слимани Лейла

Обо всем этом Сабах молчала. Со своей теткой Матильдой, чьи светлые волосы и белая кожа казались ей очень красивыми, она вела себя как разумное дитя, понимающее, что может надеяться только на то, что имеет, и ни на что более. Она поблагодарила Матильду за журналы и за туфли: не важно, что они великоваты, она подложит в носы вату, да и вообще нога у нее еще может вырасти.

С вечера пятницы около интерната бродили молодые парни. Они ставили мопеды под окнами дортуаров и ждали. Курили сигареты, смеялись, хлопая себя по животу, провожали взглядами проходивших мимо женщин, пытаясь рассмотреть форму ягодиц под просторными одеяниями. Дирекцию интерната, похоже, не заботило их присутствие. На самом деле директриса, наоборот, пыталась обернуть его себе на пользу. Хишам, игравший роль вожака, часто одаривал ее пакетами сахара и большими пучками мяты, к тому же он привозил из Феса банки вяленого мяса, которое директриса обожала. В обмен на угощение она соглашалась ничего не замечать и позволяла девушкам, которых все равно считала пропащими, бегать к парням. Сабах была не самой красивой. И если составляла компанию подружкам, то делала это без энтузиазма. Просто чтобы убить время. Между тем Хишам ее заприметил. Ему было не больше двадцати, он носил синие джинсы и безупречно чистые рубашки. И постоянно что-нибудь жевал: лакричную палочку, зубочистку, колосок пшеницы. Когда он впервые увидел Сабах, то подошел к ней и протянул руку к ее лбу. Несколько раз нежно провел пальцами по линии роста волос. Девушки и парни замолчали. У Сабах был длинный шрам, но она не знала, откуда он взялся, тем более что ей никто не рассказывал о ее детстве. Хишам покачал головой и улыбнулся ей. Он похлопал ее по макушке с такой нежностью, что Сабах это потрясло. У нее возникло ощущение, будто он признал ее своей, будто он ее удочерил. Лишь несколько недель спустя, когда они стояли, прислонившись к чьей-то машине, он объяснил девушке свое поведение. Этот шрам оставила вязальная спица или тонкий железный стержень, с помощью которых женщины иногда избавлялись от нежелательной беременности.

– Так тебе лоб и попортили. Но если ты здесь, это значит, что ты крепкая и Всевышний не захотел, чтобы ты умерла.

Сабах потрогала шрам кончиком указательного пальца, затем спустила волосы на лоб. Она подумала: «Никогда больше не буду зачесывать волосы назад». И решила носить челку, как многие француженки, которые встречались ей в городе. Она сгорала со стыда, думая, что все видят эту позорную метку, этот стигмат. Все знают, что она пережила попытку убийства. Впрочем, Хишама она, кажется, еще больше этим заинтересовала. Всякий раз, как они приходили навестить пансионерок, он всячески привечал Сабах. Заметил, что она сладкоежка, и всегда приглашал ее выбрать пирог в булочной или покупал ей мороженое. Он наблюдал, как она, сидя с ним в кафе, поглощает заварные пирожные, а когда она слизывала с пальцев потекшие взбитые сливки, смотрел на нее словно умиленный папаша. Девушки боролись за внимание Хишама, и некоторых взбудоражило то, что Сабах со своими манерами недотроги, со своей глупой мордочкой сумела завоевать титул фаворитки. Однажды вечером он остановился под окнами дортуара и дважды посигналил. Девушки стали смеяться и махать ему. Прислонившись к стене интерната, Хишам закурил сигарету. Он стал расспрашивать Сабах о ее семье, она отвечала уклончиво. Она решила, что он жалеет ее, что понимает, откуда она пришла сюда. Он сказал ей:

– Ты знаешь, я мог бы стать твоим братом. У тебя нет брата, так ведь?

Сабах не ответила, но перед глазами у нее возникло лицо Селима. Она покачала головой, и он, взяв ее за подбородок, заставил посмотреть ему в глаза.

– Теперь у тебя есть брат, ты согласна? Будем вести себя так, как будто ты моя младшая сестра, я буду заботиться о тебе. Но ты должна меня слушаться, ведь братья существуют для того, чтобы вас защищать, чтобы не дать младшим сестрам пойти по кривой дорожке или завести неподходящих знакомых.

– Притворщица – вот кто она такая! Вы думаете, я в них не разбираюсь, в этих девицах? Я уже двадцать лет руковожу этим интернатом и знаю, что говорю. Сторож нашел ее на улице, она сидела на чемодане и ждала этих негодников. Лицемерка и дура, готовая поверить первому встречному парню и пойти за ним куда глаза глядят. Упаси нас Господи от этого грязного отродья! Я весьма разочарована, мадам Бельхадж, и вам следует понять, что я не могу держать под своей крышей этого ядовитого скорпиона. Боюсь предположить, какое влияние она окажет на моих девочек, какие омерзительные истории она станет им рассказывать. Может статься, она забеременела от этого бандита. Будь я на вашем месте, немедленно отвела бы ее к врачу. Помяните мое слово, эта дрянь еще вас удивит. У нас почтенное заведение, и я должна оградить от нее других пансионерок. Поскольку чемодан у нее уже собран, забирайте ее прямо сейчас. Эта девчонка заслуживает хорошей трепки. Не сомневаюсь, что ее дядя сумеет отбить у нее желание убегать.

Матильда несколько раз пыталась прервать старую директрису, махавшую руками с изуродованными артритом пальцами. Она хотела предложить директрисе денег – «приличную сумму, чтобы компенсировать причиненный ущерб и по-прежнему поддерживать это почтенное заведение», – призывала Господа, чье милосердие распространяется на всех и в особенности на самые юные, еще не окрепшие души. Она пыталась высказаться в защиту Сабах, которая, потупившись, стояла рядом, напомнить, что она сирота, что мать ее бросила. Ничего не помогало. Всякий раз как Матильда произносила хоть слово, директриса нетерпеливо трясла головой, подносила руки к лицу и, как ребенок, ничего не желающий слушать, принималась вновь обвинять и оскорблять Сабах.

– Ничего не хочу знать! И впредь не хочу иметь с вами дела, – отрезала она.

Матильда взяла сумку, встала со стула и направилась к выходу из кабинета. Обернулась и безразличным голосом спросила:

– Ты идешь?

Девушка, подхватив чемодан, вышла следом за ней в коридор, потом в вестибюль, шлепая слишком большими для нее туфлями, набитыми ватой. Другие пансионерки смотрели, как она уходит, некоторые кончиками пальцев посылали ей воздушные поцелуи. Сабах понимала, что все это не имеет никакого отношения к дружеским чувствам и никто не будет по ней скучать. Однако девочки, как умели, демонстрировали ей свое восхищение, ведь она нашла способ вырваться отсюда и ее увела эта высокая светловолосая женщина, говорившая со смешным эльзасским акцентом.

Опустив голову, Сабах села в машину Матильды. Тетка поудобнее устроилась на водительском месте и несколько минут сидела неподвижно, закрыв глаза, словно пыталась унять охвативший ее гнев. Матильда не знала, на кого больше всего злится. Может, на директрису, обошедшуюся с ней как с полным ничтожеством, с презрением отказавшуюся от ее денег и не пожелавшую выслушать ее оправдания. Или на Сабах, скрывавшую под личиной смирения такую же страстность, такое же притворство, как ее мать. Или на Амина, в свое время отказавшегося принять Сабах в их доме, на ферме, чтобы Матильда сама о ней заботилась, воспитывала, растила как собственное дитя. Матильда повернула ключ в замке зажигания, утопила в пол педаль газа и, рванув с места, резко свернула на авеню, так что водители стали ей сигналить. «Убийца за рулем!» – проорал ей кто-то из них. Она мчалась на полной скорости, не спуская глаз с дороги, и спустя полчаса Сабах поняла, что они едут не на ферму. Она хотела спросить: «Куда ты меня везешь?» – но побоялась услышать ответ. Тетка повернулась к ней.

– Ты меня глубоко разочаровала, – произнесла она. – Я никогда не думала, что ты можешь быть такой глупой, такой легкомысленной. Ты хочешь такой жизни? Хочешь стать такой девицей? Потаскушкой, бегающей за любым мужчиной, верящей любой глупости, какую он расскажет? И куда ты так спешно собралась? Что тебе пообещал тот парень?