Стальная хватка империи - Васильев Сергей Александрович

На мгновение ему даже стало жаль, что он не запомнил столь смышленого матроса в те давние дни, когда командовал крейсером «Чикаго». Но, с другой стороны, видимо, он был хорошим командиром, если служившие под его началом матросы демонстрируют столь глубокое понимание вопросов морской войны.

О, разумеется, он не стал уточнять, что мистер Гудри не был офицером. Британцы в своем снобизме недооценивают «низшие классы», и это, к слову, одна из их слабостей. Узнай они о его простонародном статусе, комбинация мистера Гудри могла бы сорваться. А это не пойдет на пользу ни Америке, ни ему, Альфреду Мэхену.

Джон Гудри, когда-то и вправду служивший на «Чикаго», отложил погасшую трубку и поднял взгляд на закат. Служба во флоте Соединенных Штатов позволила ему достичь мечты – стать владельцем собственной фермы. И это даже хорошо, что ферма была далеко от моря: он ненавидел гребаную качку, ненавидел гребаный крейсер и старого ублюдка Мэхена. Пусть другие болтаются в милях от ближайшей земной тверди, расположенной, как правило, снизу, под толстенным слоем холодной соленой воды. Пусть другие думают о кораблях, пушках и сражениях.

А то, что похожий на него, будто брат-близнец, оборотистый малый представится где-то его именем и сошлется на знакомство с Мэхеном, так дай ему бог здоровья и удачи, частью которой он уже щедро поделился! А ему стоит подумать, не пора ли съездить в соседний городок, чтобы прикупить новый плуг и пару подарков жене и детям…

12 мая 1902 года. Ставка Верховного главнокомандования

Феликс Эдмундович с усмешкой проследил за полетом в мусорку нервно смятого в комок отчета, выслушал очередную реплику про «проклятую чиновничью касту», вздохнул и углубился в следующий пункт повестки дня, исподолобья поглядывая на хмурящегося императора, досадующего на свою несдержанность.

– Вы, товарищ Дзержинский, зря улыбаетесь, – буркнул монарх. – Зажравшиеся, не желающие работать столоначальники – это не пережиток феодализма и не отрыжка капитализма. Социалистическому государству они еще больше попортят кровь.

– Вы так говорите, будто уже побывали в социалистическом государстве, – фыркнул Дзержинский, не поднимая головы.

Император долго, не моргая, смотрел на руководителя Чрезвычайной комиссии, так похожей на службу, хорошо знакомую ему по прошлой жизни, и тихим голосом продолжил:

– Социализм – это почти стопроцентное доминирование государства во всех сферах жизни, а значит, главенствующая позиция представителей этого государства – у бюрократов. Поскольку они являются отдельным классом эксплуататоров…

– Государственные служащие не являются отдельным классом, – возразил Дзержинский. – Как писал Маркс, они только выражают интересы правящей социальной группы.

– И Маркс абсолютно прав, – кивнул император, – в Западной Европе и САСШ именно так и есть. Во всех индустриально развитых странах капитал является источником власти, но только не в России. Здесь испокон веков именно власть являлась источником капитала! Торговец пирожками Алексашка Меншиков стал сначала государственным чиновником и только потом – богатым человеком. Купцы Демидовы превратились в магнатов-миллионщиков, получив крупные государственные военные заказы. Этот ряд примеров можно продолжить. В России власть является пропуском в клуб зажиточных, а отсутствие ее безжалостно выталкивает из этого привилегированного круга.

Император подвинул поближе чистый лист гербовой бумаги.

– Чиновники занимают уникальное место. Им ничто не принадлежит из того, что можно считать средствами производства, но при этом они активно вмешиваются во все три процесса – пользования, владения и распоряжения ими.

Карандаш в руке монарха начертал жирный прямой угол.

– Бюрократы отличаются особым способом получения доли общественного богатства: они не претендуют на заработную плату или дивиденды предприятий, но через налоги и взятки изымают и перераспределяют прибавочную стоимость.

Второй прямой угол превратил изображение в квадрат.

– Столоначальники – каста, стремящаяся к обособлению и закрытости, рекрутирование сюда происходит в особом порядке, не присущем более никакой другой социальной группе.

Крест в квадрате сделал рисунок похожим на тюремное окно с заточенным в нем двуглавым орлом, изображенным на листе бумаги.

– Таким образом, чернильные души-приказчики обладают всеми признаками социального класса, борющегося за выживание и доминирование при любом строе, будь то самодержавие или диктатура пролетариата…

– Но государство по мере движения к коммунизму будет вообще отмирать, – возразил Дзержинский.

– И столкнется с явным нежеланием бюрократии отмирать вместе с ним, – возразил император. – И чем ближе вы приблизитесь к коммунизму, тем сопротивление будет яростней. Социализм при отсутствии класса эксплуататоров резко обострит классовую борьбу… Бюрократ будет защищать свою вотчину, свои классовые интересы со всей непримиримостью. Вы готовы к этому?

– А вы готовы отдать власть, чтобы я мог проверить? – съязвил Дзержинский.

– Обещаю, – не принял шутки император, – что брошу к вашим ногам скипетр, как только вы меня убедите в способности его поднять и сделать работу руководителя страны более качественной, эффективной и преемственной. Как только продемонстрируете действенный саморегулируемый механизм выдвижения во власть наиболее ответственных, смелых, честных, умных… А какой смысл передавать власть проходимцам – тем, кого сами потом расстреляете?

– Пролетариат не позволит… – начал Дзержинский и осекся.

В его вотчине, на самоуправляемых монастырских предприятиях, пролетариат не только позволил мздоимство и стяжательство администрации, выбранной из их собственной среды, но и сформировал круговую поруку, препятствующую выводу коррупционеров на чистую воду, проявив во всей красе ложное чувство местечковой солидарности. Чрезвычайная комиссия, набранная в основном из тех же рабочих, действовала в тот раз крайне жестко, пресекла на корню. Но осадочек и вопросы остались…

Пролетариат! Самый прогрессивный класс почему-то оказался беспомощным перед древнейшим соблазном. Гегемон-голиаф пал перед карликом-спиногрызом… Как? Почему?

– Наш народ, веками прозябавший в нищете и серости, надо учить управлять своей судьбой, учить ответственности и пониманию, что такое хорошо и что такое плохо.

– Золотые слова, Феликс Эдмундович. – Император хлопнул ладонью по пачке документов. – Учиться! Охотников строить и руководить у нас хоть отбавляй, а людей, умеющих строить и руководить, до безобразия мало. Невежества у нас в этой области, наоборот, тьма-тьмущая, и людей, готовых воспевать нашу некультурность… Чтобы строить, надо знать, надо овладеть наукой. А чтобы знать, надо учиться упорно, терпеливо. Учиться у всех – и у врагов, и у друзей. Особенно у врагов. Стиснув зубы, не боясь, что они будут смеяться над нами, над нашим невежеством и отсталостью[41].

Произнося эти слова, император что-то подчеркнул в последнем рапорте, встал, застегнул френч и покрутил головой в поисках головного убора, не прекращая монолог:

– Французские историки Гизо и Тьери показали противоположность классовых интересов и неизбежность их столкновения. Политэкономы Смит и Рикардо раскрыли внутреннее строение классов, а Маркс привязал их к фазам исторического развития, средствам производства и напророчил диктатуру пролетариата. Но никто из них, живя в Западной Европе, не смог разглядеть еще один класс – чиновных эксплуататоров. Маркса можно понять: в Англии государство является инструментом дельцов Сити. Но мы-то живем не в Британии, а значит, должны учитывать национальные особенности. В противном случае столоначальники сожрут феодалов, капиталистов, пролетариат – и не подавятся.

Нам нужна теория, развивающая и дополняющая марксистскую, описывающая все виды эксплуатации, а не только отмеченные у Маркса и Энгельса, раскрывающая то, что философы не смогли понять и объяснить. Мы можем что-то напутать в хозяйстве, но так или иначе выправим положение. Если мы напутаем в теории, то загубим все дело. Я уже много раз говорил и не устану повторять: без теории нам смерть![42]