Новый Мир ( № 11 2009) - Новый Мир Новый Мир

чёрной глуби небес, луч направив в мозжащее темя.

В третьем тысячелетии свет христианских лампад,

восьмидневный огонь очищающей души меноры

и кристальный Замзам, из которого пил Мухаммад,

не излечат ли вместе позором болеющий город?..

В новогоднюю ночь ощути под ладонью мюзле —

впилась сеточка в кожу и в пробку — вино колобродит!

— Не стреляй в потолок, — осторожно в бокалы разлей,

пей и не поперхнись от глотка долгожданной свободы.

Пауза

Писать стихи в себе,

не выносить на лист, —

такое вот внутри

я вырастил искусство.

Сомнителен мне тот,

кто всякий день речист:

всё правильно в словах,

а скребани их — пусто.

Писать стихи в себе

и паузу держать

да так, чтоб над тобой

хрусталик в люстре треснул,

и осознать тщету

и брение держав —

они тебе, ты им —

вдвойне неинтересны.

Гражданствовать к кому?

К подкладливым и к тем,

кто их всегда имел

и в праздники и в будни?

Когда попал, мин херц,

под шестерни систем,

silentium храни…

Страшней молчанье будет!

А паузу держать

и пять, и десять лет

учился, рот зажав,

чтоб не сорвался с уст вой.

Но снизошёл с небес

луч, несказанный свет,

на мной взращённое

безмолвное искусство.

Концерт для саксофона на мостовой

... и город ночной растворился во мне,

я тысячи раз это видел во сне;

и хлынули с неба высокие звуки,

нашедшие тело на гибельном дне.

Мы долго учились ненужной науке

у пустопорожних лукавых людей,

но город, поверив нам, взял на поруки,

булыжники вывернув из-под корней.

...растерянно ищет очки книгочей,

коленями выерзав мостовую,

вперяясь очами в страницу пустую,

под силу кому заполнить такую?..

Нас время качало прозрачной волной,

со дна подымало над ложью и бытом,

и чревом урчал базар городской,

голодных людей переваривал сыто.

Джазмен утверждал на глухих обозлясь:

“Не перековать саксофон на орало!..”

Мелодия деревом произрастала,

над «Нерингою» [1] листвою клубясь.

Не надо в расхожих сужденьях спешить,

поспешность в сужденьях порой меднолоба,

отсутствие слуха — случай особый,

безвременье следует пережить.

Сияли софиты, блестели панели,

сетчаткою радужной вспыхивал глаз,

и в клавишах растворялся Ганелин,

и одновременно оплакивал нас.

Субстанция времени в венах густела,

небесную сферу пронзил дырокол,

входила душа в бренное тело,

то, на которое

                        ты был зол,

когда засыпал и когда умирал,

когда уходил от безумной погони,

когда превращался в холодный металл,

сжигающий

                     чужие

                     ладони.

... булыжная кладка — чешуйчатый плащ,

он на землю города сброшен не нами;

укутай им тело. Ни стон чтоб, ни плач

не потревожили старые камни.

Высокую тему ведет саксофон,

булыжник устал от луны серебриться,

и бродит по улицам призрачный сон,

высвечивая взыскующе лица.

...и город ночной растворился во мне

и плазмою стал в кровеносных сосудах,

и в тело вернулся в сквозной тишине

оглохший, ослепший бедный рассудок.

[1] * Кафе в Вильнюсе, в котором когда-то играло знаменитое джазовое трио Ганелина—Тарасова—Чекасина.

Ядерная весна

Алехин Евгений Игоревич родился в 1985 году в Кемерове. Учился в КемГУ, КемГУКИ и во ВГИКе (филология, режиссура театра, кинодраматургия), работал грузчиком, сторожем, строителем, установщиком дверей, кладовщиком и др. Участвовал в создании короткометражных фильмов в качестве сценариста и актера. Финалист литературной премии “Дебют” (2004) и премии имени Бунина (2008). С 2005 года публикует прозу в журналах и коллективных сборниках. Живет в Москве, работает продавцом одежды.

В “Новом мире” печатается впервые.

Элина для меня была человеком несомненно талантливым. Я восхищался ею. Ее независимостью и смекалкой. Например, она впаривала школьникам и первокурсникам таблетки от радиации по сто двадцать рублей за стандарт, выдавая их уж не знаю за что. А ей они доставались по десятке. Вот вам и математика: сто десять рублей, как с куста. Еще она успевала ходить на учебу, пописывать статьи и бывать на тусовках — последнего я не одобрял, хотя и не говорил ей. При том, что она сама тоже была первокурсницей. Как и я, впрочем, только я не успевал ничего. И еще она была моей девушкой, самой первой. Первой, не считая пары случаев, когда все произошло, как говорится, «на пол-Федора». Но это не имеет отношения к делу. Я любил Элину, мне хотелось плакать, смеяться, прыгать, падать, расшибиться, сдохнуть и при этом выжить.

— Хотите? — спросила она, когда стало ясно, что пиво скоро закончится, а нам еще надо достичь высот и низин.

И достала таблетки.

Мы с Егором переглянулись. Я никогда не думал, стану ли я употреб­лять колеса, если представится случай. Полсекунды подумал и решил, что стану.

— Это и есть торен, просто ничего лучше у меня с собой нет. Да и этого — всего стандарт и еще две. Маловато будет.

— Хорош, — говорю, — маловато! Сколько же их надо съесть? Двена­дцать на четверых — маловато?

— Почему двенадцать? — спросила она. — Восемь. В стандарте шесть. Шесть и два равно восемь.

Она показала две таблетки на ладони. Положила их на стол, достала пластиковуюупаковочку, открутила, высыпала еще шесть штук:

— Было бы по три — в самый раз. Но можно сделать так. По одной выпить. А по одной занюхать.

Егор спросил:

— Занюхать таблетки?

— Ага. Так они быстрее и сильнее подействуют. Надо их растолочь и занюхать, как порошок.

— Это не вредно для здоровья? — спросил я.

Оля издала смешок. Да, тут же была еще подруга Элины — Оля. Вообще-то Олю я не очень любил, так как подозревал, что с ней Элина изменяет мне.

— Дай какой-нибудь листик, — сказала Элина Егору. Потому что это была его квартира, а, ясно, не потому что он ей мог нравиться. Это было исключено.

Пока Егор искал тетрадку и выдергивал листок, я, Элина и Оля (лучше бы ее с нами не было) выпили по таблетке, запив из бутылок. Егор посмотрел на нас с сомнением, потом тоже выпил таблетку. Элина растолкла мне кучку на листке в клеточку:

— Будешь?

— И масла побольше, — ответил я.

Я был ее парнем, поэтому я тут же снюхал это говнище. Из носа в голову пронесся холодный и сухой торнадо. Но я не подал виду.

— Не, я лучше выпью вторую, — сказал Егор.

— Напрасно, — сказал я ему и показал кулак с оттопыренным большим пальцем.

В туалете я прислушался к себе. Ничего. Торен пока не действовал. Это хорошо — если они поплывут, я повеселюсь от души. Мой организм сильнее, во всяком случае алкоголя и плана я могу потребить раза в три больше Егора. Я помыл руки и выпил воды из-под крана. Конечно, я знаю, что из-под крана нельзя пить, но что поделать, так сильно захотелось — и очень срочно, — так что я выпил.

Выходя в коридор, столкнулся с мамой Егора, тупо ей улыбнулся. Не здороваться же второй раз. И проходить мимо нее как мимо пустого пространства мне показалось глупым. Хотя глупо улыбаться было еще глупее. Я зашел в комнату глупого Егора на глупых ватных ногах.

Егор сидел за компьютером. Элина и Оля хихикали о чем-то, сидя на его кровати. «С твоим другом Егором не о чем говорить», — подумал я о своем друге.