Разгадай мою смерть - Розамунд Лаптон

Для стороннего наблюдателя видеть чудо научного открытия, наблюдать, как расширяются границы изведанного, — зрелище потрясающее. Это все равно что смотреть в телескоп вместе с Гершелем в тот момент, когда он открыл спутник Урана, или стоять рядом с Христофором Колумбом, когда вдали появился берег Нового Света. Думаешь, я преувеличиваю? Я видела лекарство от муковисцидоза, Тесс, видела своими глазами! С его помощью можно было бы отменить смертный приговор Лео. Наш брат сейчас был бы жив, вот о чем я думала, пока Нэнси рассказывала о теломерах, ДНК-чипах и стволовых клетках. Лео мог бы жить…

Когда на экране появились младенцы, рожденные уже здоровыми, счастливые матери и смущенные наплывом чувств отцы, я вспомнила про мальчика, которому уже полагалось вырасти из детских штанишек и открыток с Экшнменом. Сейчас он был бы выше меня.

Фильм закончился, а я осознала, что на короткое время забыла о событиях последнего месяца, ну или по крайней мере отложила мысли о них в дальний угол. Потом, конечно, вспомнила и порадовалась тому, что нет причин проводить параллели между изобретением нового лекарства и смертью, твоей или Ксавье. Мне хотелось, чтобы генетический метод лечения муковисцидоза стал нашим Новым Светом, ради открытия которого не пришлось приносить страшные жертвы.

Я ошиблась, решив, что фильм окончен. В завершение на экране появился профессор Розен со своей речью. Я читала текст его выступления и в Сети, и в газетах, однако сейчас эта речь зазвучала по-новому.

«Большинство полагают, что ученые не вкладывают душу в свое дело. Музыканты, художники, поэты — люди творческие, а мы якобы черствы и бесстрастны. Практически для всех слова «клиника», «клинический» дышат холодом, тогда как в действительности они напрямую связаны с оказанием медицинской помощи, то есть несут в себе добро, благо. Мы, ученые, равно как поэты и музыканты, должны делать свое дело с открытым сердцем, вдохновенно и страстно».

Десять минут спустя секретарь профессора Розена, поднявшись вместе со мной на стеклянном лифте, препроводила меня на верхний этаж, где уже ждал сам автор открытия. Профессор выглядел так же, как на телеэкране и на похоронах: карикатурные очки в проволочной оправе, сутулые плечи, угловатость движений — классический образ изобретателя. Мы поздоровались, я поблагодарила его за то, что пришел на твои похороны, в ответ он коротко кивнул — на мой взгляд, немного суховато. Пока мы шли по коридору, я решилась прервать паузу:

— Мой брат страдал муковисцидозом. Если бы вы сделали свое чудесное открытие на несколько лет раньше…

Профессор слегка отвернул лицо, а я вспомнила по телевизионным интервью, какой дискомфорт доставляют ему похвалы. Он сменил тему, и мне понравилось это проявление скромности.

— Ну как, семинар оказался полезным? — спросил он.

— Да, очень. И удивительным.

Я открыла рот, чтобы продолжить, но профессор перебил меня, сам того не сознавая.

— Больше всего меня беспокоят мыши с высоким коэффициентом интеллекта. Я участвовал в самом первом эксперименте. Молодой ученый из Имперского колледжа сравнивал сверхумных и обычных мышей, искал различия или еще какую-то чепуху. Давно это было.

— Сюжет об этих мышах включен в фильм о компании «Хром-Мед», разве не так?

— Так, так. «Хром-Мед» выкупил научную разработку, то есть, в сущности, сам ген ради всего того ценного, что с ним связано. К счастью, генная инженерия у нас запрещена, во всяком случае, применительно к людям, иначе по улицам давно бы разгуливали светящиеся человечки и великаны, пускающие пузыри.

Эта фраза показалась мне позаимствованной или по меньшей мере зазубренной, поскольку профессор мало напоминал человека, способного блеснуть остроумием.

— Но ведь лекарство от муковисцидоза — совсем другое дело.

Профессор Розен резко остановился и посмотрел на меня.

— Вы правы. Нет ничего общего между изобретением лекарства от страшного заболевания и баловством с генами ради каких-то усовершенствований или просто ради создания паноптикума. Нечего даже и сравнивать!

Профессор произнес это с неожиданным жаром, и я впервые увидела в нем живого человека.

Мы вошли в его кабинет. Просторное помещение, с трех сторон заключенное в стекло, через которое открывалась роскошная панорама Лондона, соответствовало общему горделивому облику здания. Профессорский стол, однако, выглядел маленьким и облезлым. Видимо, хозяин переносил его из кабинета в кабинет, начиная с комнаты в студенческом общежитии, пока стол не очутился здесь, нелепо выделяясь на фоне элегантной обстановки.

Профессор закрыл дверь.

— У вас есть ко мне вопросы?

На миг я забыла о своих подозрениях, а когда вновь вспомнила, мне показалось глупым расспрашивать о выплатах (жалкие триста фунтов, капля в море по сравнению с колоссальными вложениями в эксперимент), а в свете недавнего семинара — еще и невежливым. Тем не менее с определенного времени я перестала руководствоваться понятиями вежливости и приличий.

— Вам известно, за что участницам вашего проекта платили деньги? — спросила я.

На лице профессора не дрогнула ни одна черточка.

— Моя пресс-секретарь выразилась в письме бестактно по форме, однако по смыслу правильно. Я не знаю, кто заплатил вашей сестре и прочим женщинам, но, уверяю, это был не я и никто из моих коллег, проводивших эксперимент. Специально для вас я подготовил отчеты членов комитета по этике с фамилиями ответственных лиц. Можете сами убедиться, что мы не производили и не предлагали никаких выплат. Это было бы неправомерно. — Профессор вручил мне стопку документов и продолжил: — На самом деле, если бы вставал вопрос денег, скорее мамочки платили бы нам, нежели наоборот. Будущие родители чуть не на коленях умоляют нас включить их в проект.

Повисла неловкая тишина. Я получила исчерпывающий ответ, хотя провела в кабинете профессора не более трех минут.

— Вы еще сотрудничаете с Имперским колледжем? — спросила я, чтобы выиграть немного времени.

Как ни странно, вопрос задел профессора за живое. Он сразу ушел в глухую оборону, в голосе зазвенела напряженность.

— Нет. Я работаю на полную ставку здесь, и только здесь. «Хром-Мед» гораздо лучше оснащен. Кроме того, меня отпускают на выездные лекции.

В интонациях профессора я уловила странную горечь.

— От приглашений, наверное, нет отбоя? — проговорила я, стараясь быть любезной.

— Да, интерес к проекту ошеломляющий. Самые престижные университеты Европы обратились ко мне с просьбой о лекциях. Кроме того, все восемь университетов «Лиги плюща» пригласили меня выступить с программной речью, а четыре из них предложили почетную профессорскую степень. Завтра я улетаю в лекционный тур по Штатам. Какое счастье — подробно излагать материал подготовленной аудитории, а не давать дурацкие трехминутные интервью!

Это признание профессора стало для меня джинном, вырвавшимся из бутылки. Оказывается, я поняла его совсем неправильно. Он все-таки грезил о славе, но только о той, лучи которой освещали бы его за лекционной кафедрой уважаемых университетов, а не перед объективами телекамер. Профессор Розен жаждал похвал, но исключительно от коллег.

Я сидела на некотором расстоянии от него, однако в разговоре он все равно откидывался назад, как будто находился в ограниченном пространстве.

— В ответе, присланном мне по электронной почте, вы, кажется, намекали на некую связь между смертью вашей сестры и моим экспериментом.

Профессор назвал эксперимент «своим», и я вспомнила, что в телеинтервью он говорил «моя хромосома». Прежде я не догадывалась, как сильно он отождествляет себя с проведением эксперимента.

Профессор повернул голову и теперь смотрел не на меня, а на собственное полупрозрачное отражение в стеклянной стене.

— Поиски лекарства от муковисцидоза — дело всей моей жизни. Ради него я в буквальном смысле пожертвовал всем, чем дорожил, — временем, силами, даже любовью. Сами понимаете, я сделал свое открытие не для того, чтобы кто-то пострадал.

— Что побудило вас к действию?

— Умирая, я хочу знать, что сделал этот мир лучше. — Профессор посмотрел мне в глаза. — Я верю, что мое изобретение станет переломной вехой для наших потомков и приведет к тому времени, когда мы сможем вырастить поколение людей, избавленных от всех недугов. Не будет ни муковисцидоза, ни синдрома Альцгеймера, ни заболеваний двигательных нейронов, ни рака, — с жаром говорил профессор. — Мы не только уничтожим эти болезни, но и добьемся того, чтобы здоровые гены передавались из поколения в поколение. За миллионы лет эволюции природа не справилась даже с банальной простудой, не говоря уже о более серьезных хворях, а мы сможем победить их все за какие-то сто лет!