Темные кадры - Пьер Леметр

Болт наклоняется надо мной и спокойно говорит:

– Вот это сообщение.

Когда я прихожу в себя, моя рука напоминает футбольный мяч, надутый до отказа. Лежа на больничной койке, я снова плачу. Как будто я не прекращал плакать с того момента, как они меня схватили.

Мне так больно… Так больно… Так больно…

Я поворачиваюсь на бок, съеживаюсь в комок, прижав перевязанную руку к животу. Я плачу. Мне страшно. Так страшно… Я не хотел этого. Выйти отсюда. Я не хочу здесь умирать.

Не так.

Не здесь.

37

Преимущество тюрьмы в том, что в больнице здесь не залежишься. Четыре дня. Минимум услуг. Вычленения метакарпо-фалангеальных суставов, переломы и вывихи были прооперированы и вправлены хирургом, который был очень даже симпатичным – для хирурга.

У меня шины, лубки, гипсы и долгие месяцы надежды на возвращение к нормальному состоянию, во что специалист ни на йоту не верит. В любом случае бесследно это не пройдет.

Молодой человек встал при моем появлении в камере и протянул руку. Заметив повязку, не удержался от улыбки и протянул другую руку. Поздоровались не той рукой, это хороший знак.

На данный момент мне больше всего хочется прилечь.

До вчерашнего дня рука обеспечивала мне нестерпимую дергающую боль, а у медбрата не было достаточно мощного обезболивающего. Или он не хотел мне давать. Старший прапорщик Мориссе не только перевел меня в другую камеру, но и принес стианофил. Он немного отупляет, но, по крайней мере, боль стихает и дает мне урывками поспать. Прапорщик сказал, что будет расследование, но я должен назвать имена нападавших, не стал даже ждать ответа и вышел из камеры.

Жером, мой новый сосед, – профессиональный кидала лет тридцати. У него красивое лицо, волнистые волосы, природная представительность, внушающая доверие, и если вообразить его в костюме, то, глядя в фас, перед вами директор вашего отделения банка, со спины – ваш агент по недвижимости, в профиль справа – новый семейный доктор, а в профиль слева – друг детства, который преуспел на бирже. У него меньше дипломов, чем у крестьянина из Сьерра-Леоне, но он великолепно изъясняется, обладает ярко выраженной индивидуальностью, харизмой и немного напоминает Бертрана Лакоста в омоложенном варианте. Может быть, потому, что тот тоже кидала. Поскольку я больше двадцати лет занимался менеджментом, мы неплохо ладим, несмотря на разницу в возрасте. Он очень ловкий парень. Недостаточно, чтобы избежать тюрьмы, но тот еще пройдоха. В его активе уже десятки подделанных чеков, тонны воображаемого товара, проданного за наличные, фальшивые настоящие документы, сбытые по цене золота, фиктивные наймы на работу вкупе с махинациями с госсубсидиями и даже передача биржевых акций иностранным инвесторам. Сюда его привела продажа химерических квартир на стадии проектирования в несуществующей резиденции класса люкс где-то южнее Грасса. Он объяснил мне, в чем фокус, но для меня это было слишком мудрено. Этот тип набит баблом. Не считая свободы, он может купить все, что пожелает. Его бизнес неплохо его обеспечил. По сравнению с ним я просто нищий.

Я ничего не говорю.

Жером разглядывает мою голову и все еще распухшую правую руку. Он непременно желает знать, по какой причине меня так отделали. Его это заинтриговало. Он нюхом чует перспективное дело. Я должен следить за каждым своим словом, за тем, как я это слово говорю, и за тем, чего не говорю, и даже за манерой молчать.

Посттравматическим результатом моей встречи с Болтом и Бебетой стал стойкий страх, охватывающий меня, едва я выхожу из камеры. Я опасливо изучаю все окружающее – позади себя, по сторонам, и я все время настороже. Издалека вижу Болта, который занимается своими делами и делишками; он отворачивается, вроде бы не узнавая меня. Я для него – только одно из дел. Мое существование снова обозначится в его глазах, только если он получит новый заказ, и единственное, что его заинтересует, – это как далеко он должен зайти и сколько за это получит. Что до Бебеты, при встречах он мне безмятежно улыбается и поднимает руку ладонью ко мне, как я ему и показывал, он очень доволен, что может со мной поздороваться, как если бы тот факт, что при его участии мне расплющили все пальцы, установил между нами более сердечные связи. То, что произошло в прачечной, уже частично стерлось в его спинном мозге, который служит ему головным.

Жером вынужден признать, что я не слишком разговорчив. Он-то сам говорун, без болтовни не может, зато я пребываю в меланхолии. Возможно, все дело в лекарстве. Я все еще пережевываю «сообщение». Разумеется, меня больше беспокоит продолжение. В сущности, истинное «сообщение» в этом и заключалось: «мы только начали».

Господи, я совершенно не представляю, что делать.

С самого начала я действую, не зная, чем это все закончится.

С самого начала это была лишь череда краткосрочных стратегий.

Я без конца импровизирую.

Я реагирую только на то, что у меня перед носом.

Я огребаю по полной, едва меня сюда привозят, но потом нахожу старшего прапорщика Мориссе и добиваюсь его защиты. Мне ломают пальцы, но потом я устраиваюсь так, что меня переводят в камеру на двоих, в секцию, которая лучше охраняется.

В худшем случае мне удается выжить в очередном испытании.

В лучшем – мне удается отсрочить платеж.

Но в основе своей, с того момента, когда я узнал, что «Эксиаль» водит меня за нос, когда понял, что все предпринятое мною ради получения этой работы было бесполезным, что я напрасно украл деньги дочери, с того момента, когда мной овладела черная ярость, я только реагирую, стараюсь найти выход, но у меня вообще нет глобальной стратегии. Никакого плана, который включал бы в себя просчитанные последствия. Не гожусь я в преступники. Я не умею.

Я только отбиваюсь.

Кстати, если бы у меня была общая стратегия и она привела бы меня туда, где я сейчас оказался, мне пришлось бы признать, что это очень дурная стратегия.

Первое «сообщение» мне было передано.

Что ждет меня теперь?

Мне совершенно необходимо найти способ помешать второму «сообщению» до меня добраться.

Как ни странно, на мысль меня навел психиатр, которому было поручено проведение экспертизы.

Лет пятидесяти, в классическом стиле, склонный злоупотреблять профессиональным жаргоном, но незацикленный. Каждую свою фразу он выговаривает как истину в последней инстанции и придерживается очень высокого мнения о своем предназначении. И не так уж не прав. Вот только со мной овчинка выделки не стоит. Достаточно положить рядом мое дело и мою краткую биографию – вот вам и диагноз. От меня не потребовалось много усилий, чтобы убедить его в том, что он и так знает.

Что меня поразило, так это фраза, с которой он начал беседу: «Если бы вы захотели рассказать мне свою жизнь, что бы вы поведали в первую очередь?»

После нашего разговора я с головой погрузился в работу.

Поскольку писать я не могу, пришлось обратиться за помощью к Жерому: я диктую, он пишет, я перечитываю, он правит под мою диктовку. Продвигается довольно быстро, но только не для меня, хотя мне удается скрывать, что я вступил в гонку со временем.

Если все пойдет как надо, рукопись будет закончена через четыре-пять дней. Я раскручиваю мою историю. Многое добавляю, вношу символическую жестокость, пишу от первого лица, стараюсь добиваться нужного эффекта, кажется, получается неплохо. И навожу справки, какой из журналов может проявить интерес.

Мои отношения с Николь стали тяжелыми. Она очень угнетена, живет в атмосфере ожидания и угроз, видит, что у меня голова не тем забита. Николь совсем одна, ей очень плохо, а я ничем не могу ей помочь.

На той неделе:

– Я продам квартиру, – говорит мне она. – Я пришлю тебе бумаги, нужно, чтобы ты подписал и быстро отправил мне их обратно.

– Продашь квартиру? Но почему?

Я оторопел.

– Скоро суд с твоим бывшим работодателем, и, если тебя приговорят к возмещению ущерба, я хочу иметь возможность все оплатить.

– До этого еще не дошло!

– Нет, но скоро дойдет. И потом, эта квартира мне не нужна. Для меня одной она слишком велика.

Впервые Николь так ясно дает понять, что я, возможно, никогда больше не буду жить вместе с ней. Я не знаю, что сказать. Вижу, она сожалеет, что зашла так далеко и добралась до этой истины.

– И потом, надо платить за ведение дела, – продолжает она, пытаясь заговорить мне зубы.

– Но ведь никаких трат практически нет, адвокату платить не надо!

Николь поражена, и я не понимаю чем.

– Ален, я не говорю, что тебе там, в тюрьме, легко приходится, но ты совсем оторвался от реальности!

Наверняка у меня лицо человека, до которого не доходит, о чем речь.

– Я не хочу, чтобы Люси работала задарма, – жестко добивает меня Николь. – Я хочу, чтобы она получала плату. Ведь она бросила работу, чтобы заняться твоей защитой, и залезла в свои сбережения, чтобы восполнить зарплату, которой у нее больше нет. И…