Тебе и Огню - Владимир Колотенко

 - Хм! Ничего...

 Я из кожи лез вон, чтобы каждая ее, даже самая ничтожная прихоть, каждое самое крохотное желание были удовлетворены через край. И что же?..

 Слеза снова туманит мой взор, я закрываю глаза... Я слышу:

 - Знаешь, мне хотелось бы...

 - Да-да-да, говори, продолжай... Требуй невозможного!

 - Нет, я ухожу... Знаешь...

 - Что, милая, что еще?..

 Любит ли она меня так, как я мечтаю?

 Надеюсь...

 Ведь если крупинки недоверия закрались в нашу любовь, ее ткань вскоре будет раздырявлена и побита, как... Да-да - как пуховый платок молью. И тепло нашей любви тотчас выветрится при малейшем дуновении ветерка недоверия или обиды, не говоря уже о штормовых порывах жизненных ураганов и бурь.

 Ни крупинки! Ни зернышка!

 Не желаю...

 Занемела рука. Разжать пальцы, отвести предплечье в сторону, сжать пальцы в кулак... Ну и кулачище!

 Жара...

 Желание убивать людей появилось у меня не сразу. Я рос старательным любопытным и послушным мальчиком... Впервые я примерил ружье лет в пять или шесть, оно мне показалось стволом пушки. Я не смог его удержать, и дед подставил под ствол плечо.

 - Нашел?! - помню, кричал он.

 Я должен был найти в прорези прицела жестяную банку.

 - Теперь жми!..

 Мне нужно было нажать на курок, но он не поддавался усилию моего пальца, и тогда я потянул всеми четырьмя. Банка была прорешечена как сито, а я был признан своим среди молчаливых и суровых людей и причислен к клану охотников. Ружье стало для меня не только средством признания, но и орудием процветания. В олимпийской команде я стрелял лучше всех, но всегда был вторым. Только у людей есть такой закон: лучше не тот, кто лучше, но тот, кто хитрей, изворотливей, сволочней. Эта яростная несправедливость стала первой обидой, посеявшей в моей ранимой душе зерно мести и поселившей в сердце затаенную злость к этому миру. И чем дальше я жил, тем крепче укоренялось зерно, тем сильнее стучало сердце, тем звонче звенел колокол мести. Я искал утешения в книгах: Аристотель, Платон, Плотин... Нашел? Хм!.. Затем были Сенека и Спиноза, Монтень и Ларошфуко, и Паскаль, и... Я искал истину, роясь в пыли истории, как голодная курица в навозной куче. Августин, Сервантес, Рабле... Цезарь, Наполеон... Маркс, Энгельс, Ленин... Ага, Ленин... И теперь эти... нынешние заики... Эти не способны даже строчку сотворить, чтобы пополнить закрома истории зернами истины. Где они, сегодняшние Сократы?..

 Сперва я пытался выровнять их горб. Я просил, взывал, уговаривал, причитал... Затем бросился на них с угрозами и кулаками...

 Меня били. Меня причесывали, гнули, ломали...

 Дошло до того, что меня упекли в психушку. Но какой же я псих? Я - нормальный! Я, как сказано, только левша, только люблю солнце в росе, ветер в соснах...

 Потом я пил.

 Они забрали у меня...

 Упыри!..

 Да, это был надрыв, слом: трррресь!.. Словно из тебя с мясом выдрали душу.

 Пил, не просыхая...

 Они выкрали у меня надежду... И этим развязали мне руки.

 Вскоре меня сделали снайпером, киллером в законе. Что меня потрясало: мои руки переставали дрожать, когда я брал винтовку! Это поразительно! С винтовкой в руках я снова обрел уверенность в себе. И ухватился за нее, как тонущий за соломинку. Замечу, что вообще-то я не заносчив и не страдаю манией величия, но в моих жилах течет теперь ледяная кровь. Тогда я сжег не одну ночь, оправдывая выбор своего жизненного пути. Но никакие оправдания, никакие уловки ума не смогли заглушить звона моего колокола. И хотя мстительность - черта слабого, я нашел в себе силы противостоять этому черному миру зла и насилия простым, почти незаметным способом - едва уловимым движением пальца. Сначала я жил, оглядываясь каждую минуту, но вскоре победил в себе страх и стал сильнее самого сильного. Но всегда помнил: чтобы воцарить на земле торжество правды, справедливости и добра, мы, сильные, не должны быть сильнее самого слабого. Конечно же, я испытывал жесточайшие муки, но мои мучения только упрочили во мне веру в необходимость искоренения зла на земле. Закон и порядок - вот мой девиз. Повсеместная справедливость - вот мое кредо. И любовь, и - любовь... Без любви этот мир сдуется, сдохнет! Нет в мире силы сильнее силы любви. Человечество давно истекло словами, нужно приниматься за дело. И если не ты, решил я, то кто же! А если кто-то, то почему не ты? С тех пор я смотрю на мир сквозь хрупкую, трепетно-нежную паутину оптического креста, сонно дремлющую на прищуре моего усталого глаза вот уже пятый или шестой год. Или седьмой?

 Это месть?

 Ага...Жажду! Жадный!

 Жадный? Да нет... Просто нет больше мочи терпеть!

 Я беру обрывок листа чистой бумаги, пишу: «Не забыть заплатить коммунальные платежи!». Затем скотчем приклеиваю листик к наполовину опорожненной бутылке с вином.

 Не забыть бы...

 Наполовину наполненной...

 Успех пришел, как приходит лето, и не стал, как когда-то хотелось, приятной неожиданностью. Да и что такое успех? Застрелить какого-то гада или пустить кровь какой-нибудь крысе? Я отказался от успеха, как отказываются, повзрослев, от плюшевых мишек и пластмассовых кукол. Не покладая рук, я занялся своей работой и взял себе за правило: если уж ты занят каким-нибудь делом, делай его хорошо. Да, блистательно! Лучше всех, раз ты хочешь быть лучшим.

 Вот и Тина за это - лучше всех!

 Не покладая ног, я пустился в дорогу за лучшим и, знаете, своего добился. Кто-то играет в карты, кто в рулетку, а я зарабатываю на жизнь выстрелами. Теперь я живу не спеша, без желания славы и жажды всевселенского блеска. Бывают минуты, когда я вынужден за что-нибудь зацепиться, чтобы меня не сорвало с петель, не слизало языком нетерпения и жуткой ненависти с лица планеты, и часто случается так, что приходится цепляться лишь за курок собственной винтовки. Я всегда среди людей, но как волк одинок и ищу утешения в грусти. Да, я праздную свое одиночество, как другие празднуют Новый год или день своего рождения, только без всякой помпезы, тихо, свято, смиренно, не на показ, а в самом себе. Я укоренил в себе одиночество и поселил в себе радость жить в стране без границ, без людей, без злости и зависти, без потерь... Я танцую свое одиночество и пою его, пью его как живительную влагу в знойной пустыне... Я его раб, который свободнее самого свободного из живущих на этой земле. Но я не только вполне самодостаточен, я и респектабелен, да-да. И вполне! Со мной носятся... И я, признаюсь, проявляю тайную страсть к тщеславию. Я же человек, и ясное дело, ничто человеческое...

 Но скажу честно: если бы не Тинка...

 В самом деле: что за шалости я себе позволяю?!

 Жизнь, признаюсь, качнулась то ли вкривь, то ли вкось...

 Да. Так что ж!

 Теперь ноет поясница. Очень неудобная поза для наблюдения за своими жертвами - сидя в кресле-качалке, ноги на подлокотниках...

 И эта жара.

 Паутина прицела настойчиво выискивает среди множества совершенно невыразительных безмятежно-радостных рож ее озабоченный лик. Господи, как же я знаю этот беспощадно чарующий взгляд ее удивительно удивленных больших рыжих глаз, эту беспримерно милую улыбку с веселыми ямочками на щеках, эти чувственные сладкие сочные губы!.. Господи, как я люблю эти хрупкие глянцевые смуглые плечи и изящную лозу этих сильных и смелых рук, эту мягкую нежную шелковистость вон тех пальчиков с розовыми ноготками, и вот этот ветреный поворот головы, когда она на ходу смотрит из-под прерыжей челки в сторону, и излом удивленных бровей, и вот эту родинку над верхней губой, и вон те по-детски выпирающие ключицы...

 Господи, как же я знаю ее счастье!

 Я закрываю глаза, чтобы ее счастье не ослепило меня. Разве я не рад ее счастью? Мы всегда так мечтали о той минуте, когда жизнь одарит нас чудом Неба: вы - одно, вечность - ваша...

 Маска не то чтобы отчаяния, но легкой встревоженности, которую я нередко в последние годы замечаю на ее лице, теперь вызывает и у меня чувство тревоги. Тень печали, прикрывшая легкой вуалью глаза, и теперь дремлет на её ресницах...

 Забегали на левой стопе мурашки - затекла нога... Нужно отложить винтовку, встать во весь рост, присесть, встать, потянуться, встав на цыпочки, поморгать глазами, глядя на тусклую лампочку, снова усесться в удобное кресло, ляжки на подлокотники, дотянуться до своей бутылки, сделать два-три глотка и - за дело. Еще столько работы! Я не знаю, на ком остановить свой выбор. Иногда мне кажется, что я забрался не в свою песочницу.

 Я закрываю глаза, чтобы слышать ее:

 От озноба укрыться нечем

 И зажмурясь тебя я вижу

 Режиссирует тени вечер

 Где тут ставят свечки за рыжих?

 Я хотела вплыть павой белой

 В этот мир из злых лабиринтов.

 Быть здесь рыжим - шальная смелость,

 Очень сложно здесь выжить рыжим.

 Если нет у тебя арены