«Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии - Лев Вершинин

Хотим как в Имерети!

В отличие от гурийских родичей мегрельские Дадиани договор соблюдали честно и дотошно, не поддавшись ни на какие соблазны даже в период Крымской войны, когда в Зугдиди стояли турки, а с княгиней Кето вели задушевные беседы люди из Лондона. А потому и пользовались полным доверием Петербурга, живя в свое удовольствие. Вся проблема в том, что крестьяне такого удовольствия не испытывали, и чем дальше, тем больше. Не говоря уж о том, что «европейская» жизнь династии, в отличие от старых добрых времен, требовала все большего увеличения податей, быстро становившихся непосильными, последствия войны делали жизнь «низов» вообще не жизнью. Ладно бы только нищета и разорение. Бывает. И увод в плен множества рабочих рук тоже еще ничего. И даже то, что в годину османского нашествия многие дворяне, на фронт не ушедшие, вспомнив старое, наладили бойкую торговлю «живым товаром» (о чем при русских могли только мечтать), тоже можно было списать, как дань традиции. Но после войны дворянство вместо того, чтобы помочь крестьянам хоть как-то встать на ноги, начало с места в карьер возмещать за счет крепостных убытки, нарушая сложившиеся за века адаты. А жаловаться было некому, поскольку княгиня Кето, вдова князя Давида и регентша при малолетнем сыне Николае, проводила большую часть года в городе на Неве, доверив княжество потомственному завхозу, князю Чиковани, редкому жулику. И вот это уже было чревато, поскольку всему есть предел.

Поздней осенью 1856 года в селе Салхино князь Чиковани приказал крестьянам бросить все и идти на строительство разрушенного турками дворца княгини. Ни о какой плате за труд речи не было. Более того, вышедшим на работу не было выделено положенное по традиции питание, и еще более того, с них, вопреки всем адатам, начали брать деньги за помол принесенного с собой зерна. А когда крестьяне забастовали, управитель попытался привести их в покорность силой.

И нарвался. Его нукеры были избиты, сам он чудом спасся от побоев, а то и чего похуже. Наказать крестьян не удалось: сил было мало, к тому же Чиковани, изрядно гревший руки на махинациях, опасался, что о его воровстве станет известно госпоже. Инцидент был как бы забыт. Однако весной следующего года винт сорвался в селах Лия и Джвари, где княжеские люди, на сей раз по прямому приказу одного из Дадиани, начали сгонять крепостных с земель, определенных под княжеский парк без представления им новых участков для поселения. И вот тут-то грохнуло по всему княжеству. Собравшись за считанные дни, более 20 000 неплохо вооруженных крестьян двинулись на Зугдиди, избрав «беглербегом» кузнеца Уту Микава. 12 мая, разбив на подступах к столице дворянское ополчение, крестьяне заняли город, взяли штурмом княжеский дворец и создали собственный орган управления, именуемый «военным штабом».

На какое-то время во власти мятежников оказался весь край, – и последствия понятны. С дворянами не церемонились, хотя обижали не всех, а только самых ненавистных, зато усадьбы громили все подряд, под вполне средневековым лозунгом «Прочь князей и дворян, все люди братья» (так и вспоминается Джон Болл с его «Когда Адам пахал, а Ева пряла…»). Перепуганная княгиня, до последнего края пытавшаяся не вмешивать во внутренние дела своего удела русских, наконец запросила Кутаиси о помощи, и совершенно ясно, что в такой ситуации государство не могло оставаться в стороне. Однако повстанцы, как ни странно, русских встретили мало что без желания драться, но едва ли не с радостью. 20 мая, приехав на встречу с генералами Гагариным и Колубякиным, возглавлявшим силы правопорядка, Уту Микава изложил им суть претензий и смысл случившегося. «Год назад османы, – объяснял он, – разорили нашу землю, отняли у нас все. Помочь не мог никто – русская армия отошла, а наши господа вместо защиты стали похищать наших детей, мальчиков и девочек, и продавать их османам, нарушая запрет русских. нечего уж говорить о том, что все плоды наших трудов идут к ним же; крестьянин, по их мнению, ничего не должен иметь, и они вымогают всякое добро его, если не хитростью, то насилием. Мы уже к этому привыкли и терпим, но ведь и души человеческой они в нас не хотят знать. По их убеждению, мы хуже всякого животного. Понравится барину соседний ястреб, и он выменяет птицу на крестьянский дым, на борзую или легавую собаку меняют несколько дымов, животные больше ценятся, чем мы. Хорошие, справедливые порядки в Имерети, но не у нас, а русские говорят, что не могут ничего запрещать нашей княгине… Что же нам оставалось делать, как не отражать насилие силой?»

В сущности, лидер бунтарей просил русское командование о защите и помощи. Понятно, что зря. Мятеж генералы, разумеется, подавили, сам Уту погиб в одной из стычек. Но на расправу княгине, вопреки ее требованиям, не выдали ни одного пленного. Судили сами, и судили мягко. Несколько лидеров были высланы в Сибирь «на вольное поселение без привлечения к каторжным работам», несколько десятков – просто в Россию. И в то же время Гагарин и Колубякин направили наместнику князю Барятинскому подробный доклад, где сообщали, что мятеж стал следствием «только злоупотребления властей» и «забвения всяких законных правил». А потому и «единственным выходом из положения станет коренное преобразование правления». Примерно то же самое сообщил наместнику и специально посланный в Зугдиди для изучения ситуации аудитор Дюкруаси. После чего наместником и было направлено письмо Государю, где указывалось, что «негодность здешнего управления неисправима и враждебна духу времени». В связи с чем «хотя сохранение того положения княжества, которое есть теперь, ввиду отношений с Портою весьма желательно, однако еще более необходимо действовать сообразно с обстановкой», не считаясь с «просительными пунктами от 1804 года». В ответ последовало дозволение наместнику на полную свободу действий. При условии, однако, «добровольного согласия на то Ее Светлости правящей Княгини». 31 июня 1857 года Барятинский распорядился «предать забвению исследование причин бунта» и подготовить проект «О временном управлении Мингрелией», согласно которому Империя брала княжество «под высочайшую опеку до совершеннолетия Его Светлости князя Николая Давидовича». Сам наследник был определен ко двору, а мать его была отозвана в столицу «ради должного присмотра за сыном». Рескриптом от 26 сентября «временным правителем» Мегрелии был назначен генерал Колубякин. Спустя 10 лет, достигнув совершеннолетия, юный князь Нико Дадиани, плейбой и европеец до мозга костей, вполне добровольно и за очень недурственную компенсацию официально отказался от прав владетельного князя в пользу Дома Романовых.

Странное восстание

События в Мегрелии были серьезным звоночком. Очень серьезным. Почти сразу огонек перекинулся в Имерети, и вновь помещиков спасли русские, опять не отдавшие крестьян на расправу (16 активистов были высланы в Крым). Затем грохнуло много где. Правда, не так громко, поскольку реформа уже понемногу пошла. Но именно что понемногу: грузинское дворянство, к столь резким переменам не готовое, уговорило Петербург дать хотя бы маленькую отсрочку, так что когда в самой России крепостного права уже не было, на Кавказе его отмены только ожидали. Зато когда льготный период кончился, кампания началась всерьез, даже с перебором. Вскоре докатившись и до последней колхидской «автономии» – Абхазии. Вернее, уже не автономии: еще в апреле 1864 года вассальный статус княжества был отменен, а князь Михаил Шервашидзе в добровольно-принудительном порядке передал свои права Государю и лично провел процедуру сдачи-приемки полномочий, выговорив право дожить свои дни (он сильно болел) в родных краях. Правда, дожил в Воронеже, куда «в высших интересах» был перевезен с курортов Ставрополья, где безуспешно лечился. О причинах упразднения княжества подробно говорить не будем, достаточно сказать, что сей акт был не менее закономерен, нежели ликвидация Лондоном парламентов Шотландии в 1707-м и Ирландии в 1800-м, однако в весьма традиционном обществе (намного патриархальнее, нежели прочая Грузия, кроме разве что совсем уж диковатых Сванети и Хевсурети) смещение «племенного» князя рядовые общинники встретили очень настороженно. Впрочем, дворяне (профи-воины типа «викинг»), привыкшие подчиняться только вождю клана, тоже. Опять-таки как в горной Шотландии, где новации Лондона, как известно, спровоцировали аж два мятежа. К тому же обида и злость вовсю разогревались турецкой агентурой, очень мощной и разветвленной. Так что вскоре после получения вестей о смерти на чужбине князя Михаила, 26 июля 1866 года, в бывшем княжестве начался мятеж, позже названный «странным восстанием», поскольку до конца понять его причины представители власти так и не смогли. Хотя, в сущности, ларчик открывался очень просто. Абхазское общество (повторяю!) было намного традиционнее, нежели российское, грузинское или мегрельское. До развитого феодализма ему было еще расти и расти, в самом разгаре было эпоха «военной демократии», именуемая также «эпохой варварства», – нечто типа Скандинавии в VII–VIII веках. Соответственно, и того, что русские власти считали «крепостным правом», которое необходимо отменить, в крае не было и в помине, а чтобы понять, что же есть, надо было долго изучать вопрос.