Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства - Марина Могильнер

Проблема смешанных браков в начале и середине 1860-х годов интенсивно обсуждалась в высшей бюрократии. Ряд ее представителей, ссылаясь на принцип религиозной терпимости, выступал за пересмотр закона 1832 года, который требовал всех детей от брака православного (православной) с лицом другого христианского исповедания крестить в православии. В марте 1865 года министру внутренних дел П. А. Валуеву, несмотря на сопротивление Синода, удалось провести закон, значительно смягчавший упомянутое требование применительно к православно-лютеранским бракам в Остзейском крае. В Западном крае, где среди смешанных браков преобладали браки между православными (в большинстве бывшими униатами) и католиками, речь о подобном послаблении не заходила, ибо после 1863 года власти все больше опасались православнокатолических союзов. Впрочем, как отмечает Верт, страх «совращения» в католицизм внутри семьи уживался с ранее сложившимся оптимистическим воззрением властей на смешанный брак как инструмент обрусения[516]. Разумеется, те, кто разделял эту надежду, были наиболее склонны к ужесточению правовых норм, обязывающих супругов в смешанном браке воспитывать детей в православии. План губернатора Скворцова показателен для данной тенденции. Не желая поощрять появление новых биконфессиональных семей, он предлагал выявить по возможности больше браков, уже давно состоявшихся, которым можно было бы приписать статус смешанных (вопреки убеждению супругов, что они принадлежат к одной католической вере), и подвести всех детей в таких семьях под категорию «долженствующих исповедовать православие»[517].

Предложенные Скворцовым комиссии из духовенства так и не были учреждены[518], но вместо них на поприще восстановления «исторической справедливости» отличились светские служащие — мировые посредники, исправники и др. Больше всего «латинизантов» явочным порядком перечислили в православие в Волковыском уезде Гродненской губернии — более 10 тыс. к 1867 году (о последствиях см. ниже)[519]. Какой бы крючкотворской ни была подобная процедура «перерегистрации» спорной паствы, она виделась Муравьеву более легитимной, чем меры воинствующих миссионеров[520]. Так, в ноябре 1864 года судебному следователю в Речицком уезде (Минская губерния) удалось склонить более 230 крестьян к принятию православия, предъявив им старые метрические книги униатского прихода. Муравьеву, который немедленно распорядился о переделке местного костела в православную церковь, было отправлено благодарственное письмо от имени крестьян:

[Из метрических книг мы] вычитали, что не только предки наши, но даже некоторые из нас были крещены униатским священником… Тогда как бы чешуя спала с наших глаз, тогда мы поняли, что ксендзы морочили нас…[521]

Тропы прозрения, вообще типичные для нарратива религиозного обращения[522], встраиваются здесь в конвенциональную логику бюрократической аргументации («вычитали»). Крестьяне (будто бы) обрели откровение в юридическом документе, подтверждавшем, что их предки принадлежали к униатству — между тем как само отождествление униатства с православием было в данном случае условной формулой того же бюрократического дискурса. Хотя Муравьев был достаточно осторожен, чтобы не обольщаться насчет авторства риторики крестьянского письма, представление о восприимчивости крестьян к позитивным доводам власти стоило и ему нескольких опрометчивых распоряжений о закрытии католических церквей[523].

Проповедь православия «именем правительства»

После замены Муравьева К. П. Кауфманом в апреле 1865 года местные энтузиасты противоборства с католичеством все чаще выступали с позиции воинствующего прозелитизма. С их точки зрения, «упорствующими» были все без исключения католики, проживавшие в «исконно русской» земле, даже если факт принадлежности к этой церкви в нескольких поколениях мог быть формально доказан. У самого Кауфмана не было обдуманной программы на этот счет, но его агрессивная риторика по адресу дворянства «польского происхождения» и католического духовенства, требования немедленно «стать русскими от головы до пяток»[524] были восприняты чиновниками как ободряющий сигнал.

В ноябре 1865 года на стол Кауфману лег примечательный документ — рапорт исправника Могилевского уезда Сукрухо губернатору А. П. Беклемишеву. Сукрухо был известным в Могилевской губернии ревнителем православия. В рапорте от 7 октября он докладывал о том, как он сам и его помощник стараются инспирировать в среде мелкой шляхты движение в православие. Дело это началось было хорошо, но вскоре натолкнулось на серьезное препятствие:

Во многих местах шляхта единогласно возражала, что если бы было поменьше костелов и в особенности ксендзов, они не задумываясь исполнили бы желание Правительства, боятся только одного, что ксендзы их проклянут и вообще им не будет от них житья.

Развитие событий подтверждало зловредность ксендзов: в одном селении они уже пригрозили, что «всякого того, кто перейдет в Православие, они и Папа проклянут со всем семейством»[525].

Губернатор Беклемишев не решился утвердить своей властью предложенный исправником план действий. Его колебания были типичны для администратора, поставленного перед нелегкой задачей — согласовать проверенные временем методы управления имперской окраиной с энтузиазмом националистически настроенного низового чиновничества. Губернатор не мог умолчать и о том, что, кроме исправников, в «обратители» подались и служащие жандармского корпуса, чьи действия не подлежали прямому губернаторскому контролю:

…Усердие жандармских чинов, не только унтер-офицеров, но даже и некоторых начальников [уездных] управлений, в обращении в православие католиков выражается иногда в весьма неловкой форме…[526]

Получивший к тому моменту еще несколько аналогичных донесений Кауфман разделял тревоги Беклемишева. Он наложил следующую резолюцию на письме из Могилева:

Относительно разговоров и убеждений к переходу в православие шляхты исправником, помощниками его и жандармами, просить губер[натора]: внушить им не проповедовать именем Правительства, которое отнюдь не должно быть вмешиваемо в разговоры о религии. Те из шляхты, которые приняли православие, должны быть предметом особой заботливости гражданской власти, и если можно им предоставить какие-либо земельные или другие выгоды…, то я буду ожидать особого о том представления; но ни в каком случае оно не должно иметь характера награды за переход в православие[527].

От внимания Кауфмана не ускользнуло, что об обращении в православие в рапорте Сукрухо настойчиво говорилось как о «желании» или даже «воле» правительства. Несмотря на решительный тон, резолюция Кауфмана и отданные на ее основе распоряжения могли прочитываться двояко. Если судить по риторике, генерал-губернатору претили секулярные приемы инспирирования обращений, низводящие смену веры до какой-то сделки. Однако указание «не проповедовать именем Правительства» можно было истолковать и в смысле «соблюдения приличий» для отвода глаз недоброжелателей Кауфмана в Петербурге.

Решающим толчком к ажиотажу обратительства стало громкое дело о переходе в православие более шестисот крестьян в местечке Быстрица (Быстржица) Виленского уезда в декабре 1865 года — всего через три недели после резолюции Кауфмана на рапорте из Могилева. Согласно версии, изложенной в официальной переписке, невольным виновником поворота быстрицких католиков к православию стал ксендз Сульжинский, незадолго до того назначенный в тамошний приход. Прожженный вымогатель, он отказался хоронить младенца, рожденного вне брака в семье богатого крестьянина. Обвинив родителей в умерщвлении ребенка, Сульжинский потребовал уплатить ему за отпевание круглую сумму. Губернатор С. Ф. Панютин, узнав об этом, начал следствие. До суда Сульжинского отправили в монастырь. В составленном позднее подробном донесении Кауфману Панютин писал о возмущении крестьян вымогательством священника как о главной причине их отпадения от католицизма[528]. Губернатор воздавал должное военному начальнику Виленского уезда, штабс-капитану лейб-гвардии Семеновского полка князю Н. Н. Хованскому: тот из разговоров с крестьянами убедился, что «они недалеки от присоединения к православной церкви». На сходе, в присутствии Хованского и православного священника, крестьяне подтвердили искренность своего намерения, священник объяснил им «основные начала православной веры». Уже на следующий день к священнику явилось 80 человек для «присоединения» к православию. С каждым днем число присоединяющихся росло, пока 5 декабря 1865 года не достигло 638 человек. В этот день костел, закрытый 23 ноября по устному распоряжению самого Кауфмана, был торжественно освящен в православный храм, и Быстрицкий католический приход прекратил свое существование[529].