Ханс Бринкер, или Серебряные коньки - Мэри Додж

Рафф посмотрел на нее растерянно:

— На чем это я остановился, вроу?

— Парень взял тебя за руку, Рафф, — сказала она, с тревогой глядя на него.

— Да, вот именно. Я с трудом подбираю слова и все вспоминаю, как в полусне, знаешь ли…

— Ишь ты! Да и не мудрено, бедняга, — вздохнула тетушка Бринкер, поглаживая его по руке. — Не будь у тебя от природы столько ума, что и на дюжину бы хватило, никогда бы к тебе не вернулся рассудок… Значит, взял тебя парень за локоть и сказал, что ты на вид честный человек — как же иначе! А что потом? Это днем было?

— Нет, перед рассветом… задолго до утреннего звона.

— Это было в тот самый день, когда ты расшибся, — сказала тетушка Бринкер. — Помню, ты пошел на работу примерно около полуночи… Ты остановился на том, что он взял тебя за локоть, Рафф.

— Да, — продолжал муж. — Вот даже сейчас его лицо так и стоит у меня перед глазами… такое бледное и растерянное. «Подвезите меня немного вниз по реке», — говорит он. А я тогда, помнишь, работал далеко на линии, что в стороне Амстердама. Я сказал ему, что я не лодочник. «Дело идет о жизни и смерти, — говорит он. — Подвезите меня только несколько миль… Вот он, ялик, не на замке; но я ведь не знаю — может, его хозяин бедный человек, а мне не хотелось бы грабить бедняка!» Может быть, он выразился и не совсем так, вроу, — ведь все это я помню смутно, как сон. Ну, вот я и повез его. Проплыли мы миль шесть или восемь, и тут он сказал, что дальше побежит по берегу; а я спешил пригнать лодку обратно. Перед тем как выскочить на берег, он говорит, а сам чуть не всхлипывает: «Я могу довериться вам… я сделал… бог свидетель, что неумышленно… но человек умер. Я должен бежать из Голландии».

— А как все это случилось, он рассказал, Рафф? Может, он дрался на дуэли с товарищем, как студенты Геттингенского университета?

— Не помню. Может, он и рассказал мне, но все это — как сон. Я сказал, что не годится мне, доброму голландцу, нарушать законы моей родины, помогая ему таким манером. А он все твердил: «Бог свидетель, что я невиновен!» — и смотрел на меня при свете звезд такими светлыми, ясными глазами — ну совсем как наш маленький Ханс… Я только погнал лодку быстрее.

— Наверное, это была лодка Яна Кампхейсена, — сухо заметила тетушка Бринкер: — никто другой не бросает своих весел куда попало.

— Да… это действительно была его лодка. Ян, наверное, придет навестить меня в воскресенье, если только уже слышал, что я поправляюсь; да и молодой Хоогсвлейт тоже… На чем это я остановился?

(Счастье, что тетушка Бринкер сдержалась: говорить о Яне после жестокого разочарования, испытанного этой ночью, значило породить такие огорчения и подозрения, каких Рафф не вынес бы.)

— На чем ты остановился? Да почти на том же месте: парень еще не успел отдать тебе часы. Ах, вряд ли он добыл их честным путем!

— Ну что ты, вроу! — воскликнул Рафф обиженно. — Часы были его собственные — ясно, как день.

— Как же он дошел до того, что отдал их? — спросила тетушка Бринкер, бросив беспокойный взгляд на огонь, в который пора было подбавить торфу.

— Я тебе про это уже рассказывал, — ответил Рафф, недоумевающе глядя на нее.

— Расскажи еще разок, — сказала тетушка Бринкер, благоразумно стараясь помешать ему снова уклониться в сторону.

— Так вот, перед тем как выскочить из лодки, он отдает мне часы и говорит: «Я бегу, покидаю родину, хотя никогда не думал, что придется… Я доверяюсь вам, потому что уверен в вашей честности. Отнесите эти часы моему отцу… не сегодня, а через неделю, и скажите, что их посылает его несчастный сын. И еще скажите, что, если он когда—нибудь пожелает, чтобы я вернулся к нему, я не побоюсь ничего и приеду. Скажите ему, чтобы он послал письмо на имя… на имя…» Ну вот, все остальное вылетело у меня из головы. Не могу вспомнить, куда надо было послать письмо. Бедный малый! Бедный малый! — горестно проговорил Рафф и взял часы, лежавшие на коленях жены. — Так часы и не попали к его отцу.

— Я отнесу их, Рафф, не беспокойся… Отнесу, как только вернется Гретель. Она скоро придет домой. А как ты сказал, как звали его отца? Где ты должен был разыскать его?

— В том—то и горе! — ответил Рафф, очень медленно выговаривая слова. — Все с меня точно соскользнуло. Я вижу лицо молодого человека и его большие глаза так ясно, словно он стоит передо мной… и я помню, как он открыл часы, выхватил из них что—то и поцеловал… а больше ничего не помню. Все остальное словно вихрем унесло, и, когда я пытаюсь вспомнить, мне чудится шум наводнения…

— Да, оно и видно, Рафф… Но я то же самое чувствовала после лихорадки. Ты устал… надо сейчас же уложить тебя в постель… Да куда ж она запропастилась, эта девчонка, хотела бы я знать?

Тетушка Бринкер открыла дверь и крикнула:

— Гретель! Гретель!

— Отойди—ка в сторонку, вроу, — слабым голосом проговорил Рафф, наклоняясь вперед и стараясь увидеть покрытую снегом равнину. — Что—то мне захотелось хоть немножко постоять за дверью, на воздухе.

— Нет—нет! — рассмеялась его жена. — Вот погоди, я расскажу меестеру, как ты ноешь, и надоедаешь, и пристаешь, чтобы тебя выпустили из дому! Но, если он разрешит, я тебя завтра же укутаю потеплее и поведу гулять… Да ты у меня тут совсем замерзнешь — дверь—то открыта!.. Смотри—ка, ведь это Гретель: передник туго набит… катит по каналу как бешеная… Хозяин, что ты делаешь! — вдруг чуть не вскрикнула она, захлопнув дверь. — Ты сам идешь к кровати, без моей помощи — я до тебя и не дотронулась. Да ты упадешь, мой милый!

Она сказала «мой милый» — слова, которые произносила лишь редко. И это показывало, как велики были и страх и радость, охватившие ее, когда она бросилась поддержать мужа. Вскоре Рафф улегся под новым одеялом и, пока жена со всех сторон подтыкала его, чтобы ему было тепло и уютно, заявил, что это он в последний раз лежит в постели днем.

— Да, я и сама на это надеюсь, — рассмеялась тетушка Бринкер, — раз уж ты начал так резвиться.

Рафф закрыл глаза, а тетушка Бринкер поспешила раздуть огонь, или, точнее, ослабить его, ибо голландский торф похож на самих голландцев: его трудно разжечь, но стоит ему разгореться, и он будет пылать очень ярко. Затем она отодвинула в сторону свою забытую прялку, вынула из какого—то невидимого кармана вязанье и уселась возле кровати.

— Если бы ты вспомнил имя этого человека, Рафф, — осторожно начала она, — я могла бы отнести ему часы, пока ты спишь. Гретель, наверное, скоро вернется.

Рафф снова попытался вспомнить, как зовут отца того юноши, которого он подвез на лодке, но тщетно.

— Уж не Боомпхоффен ли? — подсказала тетушка Брипкер. — Я слышала, в этой семье двое сыновей пошли по плохой дорожке… Герард и Ламберт.

— Возможно, — ответил Рафф. — Погляди, нет ли на часах каких букв — может, они наведут нас на след.

— Молодчина ты у меня! — радостно воскликнула тетушка Брпнкер, быстро взяв часы. — Да ты теперь умней прежнего! Так оно и есть, вот они: «Л. Я. Б.» Это Ламберт Боомпхоффен, будь уверен!.. Вот только к чему тут «Я», не знаю. Впрочем, это были важные господа, напыщенные, как индюки. Такие часто дают своим детям двойные имена, хоть это и не положено по писанию.

— Так ли, вроу! Мне помнится, в библии встречаются длинные, сложные имена, какие и выговорить—то мудрено. Но ты вмиг угадала правильно. Такой ты и была всегда, — сказал Рафф, снова закрыв глаза. — Попробуй отнеси часы Боомпкинсам.

— Не Боомпкинсам, таких я не знаю, — Боомпхоффенам.

— Ну да, отнеси их туда.

— Туда! Легко сказать, хозяин! Да вся их семья четыре года назад переселилась в Америку. Уж лучше спи, Рафф: ты бледный и совсем ослабел. Завтра утром сразу смекнешь, как лучше сделать… А, госпожа Гретель, наконец—то явилась!

В этот вечер «фея—крестная», как мы уже знаем, побывала в домике, прежде чем Рафф проснулся. Гульдены были снова надежно упрятаны в большой сундук, а тетушка Бринкер с детьми роскошно угощалась мясом, белым хлебом и вином.

Тогда—то мать, захлебываясь от радости, и рассказала детям историю часов, с теми подробностями, которые считала возможным сообщить. Справедливо, думала она, чтобы бедняжки узнали про них кое—что, раз они так свято хранили тайну с тех пор, как сами стали хоть что—нибудь понимать

Глава XLIII. Открытие

Много хлопот выпало Бринкерам на следующий день. Прежде всего надо было сообщить отцу про находку тысячи гульденов. Такая весть, разумеется, не могла ему повредить. Затем, в то время как Гретель усердно исполняла приказание матери «убрать дом чисто—начисто» Ханс и тетушка Бринкер, очень радостные, отправились покупать торф и провизию.

Ханс был беззаботен и доволен; тетушка Брннкер радостно волновалась: очень уж много новых потребностей возникло у семьи за одну ночь, — как грибы выросли, — так что, чего доброго, и десяти тысяч гульденов не хватит. На пути в Амстердам она, весело болтая с Хансом, собиралась тратить деньги, не жалея; однако домой принесла такие маленькие свертки, что Ханс, сбитый с толку, прислонился к камину и, почесывая голову, вспоминал поговорку: «Чем больше кошель, тем он туже завязан».