Крысиная башня - Наталья Лебедева

Мельник взглянул вниз и представил, как крыса выбирается из-под плоской деревянной дощечки и ползет обратно к маме. Не успев подумать, он подпрыгнул и приземлился на меч обеими ногами. Громко хрустнул, ломаясь, крысиный череп, чавкнула податливая плоть. Все было кончено.

Пошатываясь от напряжения и страха, Мельник поднял с пола оружие трясущимися, ослабевшими руками. Меч был перепачкан кровью, на него налипли клоки черной шерсти, но сейчас ему было не до этого: он ждал вторую крысу.

Минута между днями заканчивалась, сумрак сгущался. Серо-жемчужная шерсть второй крысы мелькнула в одном углу, потом в другом. Резко и неожиданно она выпрыгнула прямо на Мельника. Он махнул рукой — ре-флекторно, как если бы отмахивался от мухи, — и деревянный меч плашмя ударил тварь по лоснящемуся боку. Резко взвизгнув, она отлетела в темноту и тут же яростно набросилась на него снова. Мельнику хотелось кричать от испуга: ему было всего девять лет, и он был совсем один в густой темноте, но он не закричал. Тварь ударила ему в плечо и скользнула вниз по голой руке, оставляя передними зубами две красные бороздки, которые тут же покрылись мелким бисером проступившей крови. Мельник попытался схватить ее другой рукой, но крыса вывернулась и снова исчезла в плотном тумане. Он высматривал ее, судорожно сжимая меч в немеющей руке, и уже почти не чувствовал пальцев. И вдруг слепая, почти неконтролируемая ярость охватила его, Мельник бросился вперед, размахивая тяжелеющим мечом, и в какой-то момент лезвие, которое больше не было деревянным, на что-то наткнулось и прошло насквозь. Меч появился из темноты, покрытый кровью и клочками серебристой шкуры. Мельник ликующе подпрыгнул, нога его приземлилась на останки первой, черной, крысы. Он поскользнулся, упал и ударился затылком так сильно, что потерял сознание.

Очнулся он утром, в своей постели, нигде не было никаких следов крови или тьмы. С тревогой он ждал ночи и, когда стало темно, почувствовал, что видение сменилось. Мама спала спокойно, но в этом спокойствии не было ни успокоения, ни отдыха. Это было ледяное спокойствие смерти — без злости, страха или усталости, это было ничто, пустота и бездействие, как будто вместо мамы за тонкой межкомнатной дверью была только кукла с черными пуговичными глазами. Он мог разглядеть в этих глазах только свое собственное туманное отражение, будто он стоял в освещенной комнате и пытался заглянуть в окно, за которым царила беззвездная ночь.

Мельнику стало страшно, пустота была хуже крыс. Он не смог помочь маме, и от той ночи у него осталось уверенность в том, что, как бы ни старался, никому и никогда помочь не сможет. После этого он затаился, как делает ребенок, разбивший дорогую вазу. Он надеялся, что пустота заполнится сама собой, но нет: мама не становилась прежней, была рассеянной, растерянной, потерянной, жила как будто по привычке. Смотреть на нее было больно.

Единственной надеждой оставался отец. Мельнику было девять, и он думал, что если объяснить отцу, как плохо маме, то тот непременно вернется, — но объяснить не получалось. Отец продолжал видеться с ним, но всегда приходил к ним домой. Мама оставалась в соседней комнате, и Мельник боялся, что она услышит, о чем они говорят. Тогда он решил пойти к отцу сам. В воскресенье мама ушла на рынок, а Мельник отправился в сторону отцовского дома.

Он увидел его, выйдя из автобуса. Отец стоял на другой стороне дороги — это был оживленный проспект, и машины неслись оглушительно быстро — и стоял не один. Под руку его держала девушка: высокая, длинноногая, с блестящими рыжими волосами, которые каскадом спускались по плечам. Они с отцом ждали автобуса и разговаривали. Загорелся зеленый, но Мельник остался стоять на месте, хотя и не понимал, чего ждет.

Девушка что-то сказала, отец засмеялся. Его рука плавным движением скользнула ей на спину и поднялась к ее плечам. Он слегка прижал девушку к себе и поцеловал в висок.

Крысиная бешеная ярость захлестнула Мельника. Он почувствовал, как наливаются кровью его глаза. Злость была похожа на взрыв, который метнулся к отцу и его девушке через оживленный проспект — даже машины, пролетающие мимо, вдруг издали несколько резких, внезапных, полупридушенных гудков. Мельник закричал, не открывая рта: «Отойди от него! Уходи отсюда!»

Отец запустил руку девушке в волосы, и в этот момент она рванулась от него. Длинные темные пряди повисли у него между пальцами. Она отскочила шага на два, к самому краю дороги, и закричала истошно, на выдохе, сгибаясь пополам, чтобы выжать из себя весь крик до последней капли. Шедшие мимо люди остановились. Стоявшие на остановке — обернулись. Мельник замер, не в силах поверить в то, что она услышала его мысленный приказ.

Отец выглядел растерянно. Он взглянул на ее волосы в своей руке и поспешно стряхнул их, будто избавляясь от улик. Потом шагнул к ней, а она дико взвизгнула: «Не подходи!» — и отбежала назад. Истерично загудели автомобили — она теперь стояла посередине дороги, машинам горел зеленый.

Серебристо-серая легковушка резко дернулась влево, чтобы не сбить человека, и ей в борт стукнула большая желтая «Газель». Теперь Мельник больше не мог видеть девушку, зато хорошо видел отца. Тот стоял на месте и внимательно смотрел на сына. Лицо его было бледно. Сердце Мельника упало. Ему было так страшно, как не было никогда в жизни. Отец отвел глаза. Теперь он смотрел туда, где раньше была его девушка.

Машины замерли. Проезжающие мимо осторожно пробирались по оставшейся половине полосы, двумя колесами выбираясь на встречку. На лицах стоящих на той стороне дороги людей читался ужас.

— Скорую! — раздался из-за машин голос отца. — Есть тут поблизости таксофон?! Вызовите скорую!

Он кричал так громко, что голос его перекрыл шум проспекта, и Мельник отчетливо слышал каждый звук.

Загорелся зеленый, Мельник ступил на зебру. Ему было страшно, но он обязан был увидеть то, что сделал.

На асфальте была кровь, и водитель серой машины, выбравшись через пассажирскую дверь, стоял, обхватив руками испуганное лицо. Девушка лежала лицом к микроавтобусу. Отец стоял перед ней на коленях, спиной закрывая ее от посторонних глаз. Словно почувствовав, что сын стоит рядом, он обернулся и беззвучно шепнул ему: «Жива. Все хорошо. Иди». Но в глазах его стояли слезы.

Мельник узнал потом от отца, что травмы не были серьезными, но случилась другая, более страшная вещь: Мельник свел ее своим криком с ума. С тех пор он начал видеть ее во сне. Черты остались прежними, но блуждающий взгляд и странно скривленные губы делали ее лицо некрасивым и отталкивающим.

Он не знал, у кого просить прощения: у отца, у матери или у Бога, в которого не очень верил. Он не знал, как это исправить и можно ли исправить вообще. Все, что он мог сделать, — установить себе несколько правил, которых с тех пор неукоснительно придерживался. Он решил, что никогда не будет злиться, потому что злость его была похожа на неуправляемый взрыв. Он решил, что никогда не будет ни во что вмешиваться, потому что к добру это не приводит. И он решил, что у него никогда не будет женщины.