Накаленный воздух - Валерий Александрович Пушной

– Но ведь это мгновения, а жизнь человеческая длиннее.

Грушинин заметил, как мозг в колбе чуть-чуть приблизился к стеклу, к пальцам архидема.

– Вся жизнь мгновение, – прозвучал бархатный голос. – Только удовольствие имеет смысл. Удовольствие и есть сама жизнь, все остальное – бессмыслица. Хвала Эпикуру, он знал это лучше других.

Прондопул оторвал пальцы от колбы и неторопливо передвинулся к очередному сосуду. Мозг в сосуде активно отреагировал на прикосновение архидема к стеклу, закрутился из стороны в сторону. Архидем слегка постучал подушечками пальцев:

– Ответь мне, что для тебя основа всему?

Певучий сладкий голос замурчал обворожительно, окутывая Грушинина и Пантарчука тонкой музыкой. Невозможно было определить, чей это был голос, мужской или женский, скорее это было нечто среднее:

– Ложь и лесть.

– Но ведь они только призрак. Они не способны показать правду, – сказал Прондопул.

– Они прекрасны, – пропел голос. – Особенно для тех, кто слышит их. Ложь и лесть дают покой и уверенность, они вселяют надежду. А что еще нужно человеку в жизни? Человек не способен жить без этого.

– Но какой прок от этого тебе? – спросил архидем.

– Ложь и лесть – это власть над людскими душами. Ничто иное не заменит ее очарования, – разнеслось сладкоголосое пение. – Власть без этого бессмысленна и недолговечна. Цель оправдывает средства. Никогда и никто не будет способен оспорить Макиавелли!

Лицо Прондопула было без эмоций. Петр с Константином не могли взять в толк, как сам архидем реагировал на такие утверждения. Но им они казались чудовищными.

Прондопул подступил к следующей колбе, его ладонь погладила стекло:

– Что есть прекрасное в твоей жизни?

– Предательство! – гаркнул в ответ голос.

– Почему?

– Только предательство способно продлять жизнь! – опять прокричал голос. – Смерть отступает перед предательством, смерть беспомощна перед ним.

– Разве это может продолжаться долго? – был вопрос Прондопула.

– Это может продолжаться всегда, если овладеешь искусством предавать! – уверенно заявил голос. – Мое тело прослужило мне сто лет. Я убедился в правоте Лукреция. Как сладко наблюдать за бедою, постигшей другого!

Архидем посмотрел на Грушинина. Тот все происходящее воспринимал как кошмар.

Прондопул неслышно переместился к новой колбе. При этом ноги в сине-черной обуви оставались неподвижными. Его просто плавно перенесло по воздуху.

Константин зажмурился и тряхнул головой, пытаясь освободить мозг от этой аномалии.

У Петра поползло по лицу мрачное выражение.

Архидем притронулся рукой к сосуду. В комнате раздался новый обеспокоенный голос:

– Я думал, что вы пропретесь мимо. Вы же знаете, как я страдаю, когда меня обходят стороной! Этого не должно быть. Это наглость. Никто не должен забывать обо мне. Я такого не потерплю. Каждому припомню.

– Что тебе нужно от всех? – Взгляд Прондопула замер на сосуде.

– Взятки! – вмиг выдал неугомонный голос. – Их должны нести все и постоянно. Я болен без них. Я – взяточник.

– А нравится ли это тем, кто дает?

– Они счастливы, потому что я обещаю взамен то, что хотят они.

– А закон? – спросил архидем.

– Закон – это я! – решительно заявил голос. – Я выше закона. Я – традиция. Законы придумывают временщики, а обычаи вечны! Они складываются в поколениях. И сидят в каждом с утробы матери.

Пальцы Прондопула прижались к стеклу, понуждая мозг умолкнуть. Затем архидем переместился дальше.

Грушинин с Пантарчуком переместились вместе с ним, при этом не сделали ни одного телодвижения. Их потрясло это.

В очередном сосуде мозг оживился, жидкость плеснула на стенки. Архидем поднес руку к стеклу:

– Что для тебя в жизни самое ценное?

– Зависть! – воинственно заявил голос.

– Что это за жизнь, когда завидуешь другим жизням?

– Зависть питает энергией. Она ведет на баррикады. Она придает силы и заставляет ломать и крушить! – с удовольствием выговорил голос. – Это так возбуждает, когда ты душишь того, кому завидуешь!

– Чем же ты отличаешься от убийцы? – вопрошал Прондопул.

– Ненавистью! – заявил голос. – Я ненавижу так, как никто не умеет и не может.

Прондопул движением руки приглушил голос и выступил на середину комнаты. Вокруг было множество других сосудов, но хозяин Лаборатории оставил их в покое. Его размытый взгляд стынью пробирал до костей Грушинина и Пантарчука.

Константин услышал слова, обращенные к нему:

– Вы пытаетесь защищать людей от всего этого, но от этого защитить невозможно. Весь человеческий муравейник состоит из таких людей. Вы не способны спасти человека от самого себя. Зачем защищать один порок от другого? Зачем вообще защищаться от пороков? Я могу открыть для вас и другие мозги, чтобы вы еще услышали, чем живет человек. Но что это изменит? – Взгляд архидема проходил сквозь Грушинина. – В каждом мозге присутствует все, что вы сейчас слушали. Человек не способен существовать без пороков. Пороки делают его счастливым.

– К чему вы это? – растерялся Константин.

– Вы называете аномальными явлениями то, чего не можете объяснить в человеке, – продолжал архидем. – Но это заблуждение, потому что аномальное явление – сам человек. Тысячи прежних человеческих цивилизаций на земле были разрушены самим человеком. И вас не минует та же участь. Созданные по образу и подобию, вы исчерпали себя. Вам нужны иные мозги и иные мысли. Не цепляйтесь больше за старое. Не пугайте друг друга пороками и не отказывайтесь от них. Порок не зло, порок – это откровение. Примите его как данность, как следствие аномалии настоящего. Выбор за вами. Скоро его придется сделать. Не ошибитесь.

Грушинин слушал Прондопул а, и в эти секунды ему казалось, что весь мир вокруг и эта Лаборатория были аномальными.

Архидем прочитал мысли Константина, и в глазах у него появилось разочарование:

– Пора увидеть, что ваши усилия приводят вас к обратным результатам. Вы спасали девушку от изнасилования, но она сама требовала насилия. Вы спасали парней от убийц, но они сами хотели убить вас. – Затем Прондопул взглядом повернул к себе лицо Петра. – Где ваши часы и кошелек? Вы много работали, чтобы это иметь, но где все это?

Пантарчук был сумрачен и воспринимал архидема с откровенной неприязнью. Его раздражало все, что он здесь видел, и раздражали слова Прондопула. Петр не любил рассуждать о высоких материях. Он четко знал, что должен каждый день честно и упорно делать свое дело и видеть результаты труда. Безусловно, не все умеют и хотят так жить. Естественно, у всякого человека много недостатков. Но погружать себя в эти изъяны, тем паче в пороки, равноценно для него погружению в хаос. Не все способны заглушить в себе хаос, но это вовсе не значит, что все подвержены ему.

Прондопул продолжал пристально глядеть на Пантарчука, проникая в его мысли и отвечая им:

– Хаос для этого