Между плахой и секирой - Юрий Брайдер

– И все равно вы грубиян.

– Лева, а ты с Зябликом согласен? – поинтересовалась Верка.

– Ну в какой-то мере… Хотя это весьма условное и примитивное определение. В нем ничего не говорится о целом ряде немаловажных факторов…

– Все, Лева, прекращай. На сегодня мне науки хватит, – взмолилась Верка. – А может, и слава Богу, что я с тем преподавателем не сошлась. Стал бы он мне в постели рассказывать о методах лечения псориаза. Представляете? Любое желание сразу пропадет… Нет, я тогда правильно сделала, что одного спортсмена захомутала. С нами вместе учился. На медбрата. Ничего сложнее, наверное, не потянул бы… Тупой был, но удивительно здоровый, – Верка мечтательно прищурилась. – Десятиборец… Когда валил меня, так всегда и говорил: я, дескать, десятиборец, меньше десяти раз подряд не могу… Однажды случай с ним был смешной. Сдавали мы экзамен по внутренним органам. В аудитории стоит цинковая лохань с формалином, и там все требухи человеческие плавают, от легких до мочеточника. Веслом деревянным мотанешь и выбираешь любой орган по заказу. Занятие, конечно, не для слабонервных, но мы уже привыкли. Моему миленку достался по билету вопрос о сердце. Строение, функции и все такое… Крутил он веслом, крутил, а ничего похожего на сердце выловить не может. Мы, естественно, подсказываем втихаря: круглое, с кулак величиной… Вот он, дурак, и вытащил матку. Она по форме и размеру приблизительно похожа на сердце. Мы-то все сидим на задних партах и толком не видим, что у него в руках, но подсказывать продолжаем. Можете себе представить, он на этой матке и аорту нашел, и митральный клапан, и все желудочки. Преподаватель слушает, вида не подает. Но в конце все-таки поинтересовался с хитрецой: что же это такое на самом деле? Мой десятиборец стоит на своем. Сердце, мол, и все! Тогда ему деликатным образом объясняют, что это вовсе не сердце, а женские внутренние половые органы. Соответственно и оценка – два балла. Стипендии ему, значит, не видать как своих ушей. Хоть он и спортсмен. Бедняга едва не плачет. Так ему обидно стало! Ладно бы на чем-то серьезном погорел, вроде печени или желчного пузыря. А тут половые органы… Вот он и говорит: «Я этих органов столько успел обласкать в жизни, а в самый ответственный момент нате – обознался!»

Едва Верка успела закончить, как Зяблик принялся развивать тему загадочности и непредсказуемости этих самых женских половых органов. Героем его рассказа был грабитель, получивший за налет на сберкассу червонец, но впоследствии оказавшийся не мужиком, а бабой. А причиной всему была как раз ненормальная форма половых органов, благодаря чему в свое время девочку зарегистрировали как мальчика. Страшно даже сказать, сколько эта баба-мужик успела заработать в зоне, прежде чем спохватилось начальство.

К сожалению, эта поучительная история не была доведена до конца, и виной тому послужили не ехидные реплики Смыкова и не возмущенные тирады Лилечки, а собственные уши Зяблика, внезапно услышавшие нечто подозрительное. Условным знаком он призвал спутников к тишине (Оська, в таких знаках не разбиравшийся, просто получил подзатыльник) и тогда уж прислушался по-настоящему.

– Гонит кто-то за нами, – сказал Зяблик спустя пару минут. – И, по-моему, не один.

– Нет, – возразил Смыков, тоже отличавшийся острым слухом. – Один, но дядька крупный. Не иначе как кто-нибудь из нефилимов. Что делать будем?

Вопрос в основном относился к Зяблику и Толгаю, поскольку Цыпф с упразднением своих диктаторских полномочий подрастерял и авторитет, а с женщинами Смыков советовался только ради приличия.

– Как шли, так и дальше пойдем, – сказал Зяблик. – Только чуток побыстрее. Спрятаться здесь негде, а от нефилима все равно не убежишь. Но сдаваться не будем, не безоружные, чай! – Он подмигнул Толгаю.

– Ук пушу, – Толгай на ходу вложил стрелу в лук, однако тетиву пока не натягивал.

– Поймает, – с сомнением произнес Смыков. – Или увернется… Шустрый очень…

– Пусть себе ловит… Улем поймает… Смерть свою…

Энергично двинулись дальше, построившись плотной цепочкой – впереди Оська, уже начавший привыкать к подзатыльникам, сзади всех Толгай, прикрывавший лук от посторонних глаз корпусом. Идущий предпоследним Зяблик все время косил глазом назад.

– Показался, – сообщил он вскоре. – Никак не разберу, кто такой… По-моему, наш Эрикс… Развязался, с-сука! Чешет быстро… и руками машет… Кричит что-то…

– Не оборачиваться! – прикрикнул Смыков на особо любопытных. – Только вперед! Близко его не подпускать! Но стрелять обязательно наверняка!

Темп хода нарастал, и вскоре ватага – как бы сама собой, без команды – перешла на бег. Зяблик не переставал подавать свои короткие сообщения:

– Опять орет… Не пойму, что ему от нас надо…

– А вы, братец мой, не догадываетесь? Потроха вам хочет выпустить… Или голову оторвать… Сколько до него?

– Метров сто.

– Подождем… – А еще несколько минут спустя: – Теперь сколько?

– Примерно семьдесят.

– Для лучника это много или мало?

– Нам много, а Чмыхало в самый раз.

– Товарищ Толгай, вы гарантируете поражение цели? – официальным тоном обратился Смыков к степняку.

– Нигэ? – удивился тот.

– Не понял он, разве не видно, – разозлился Зяблик. – Ты толком спрашивай!

– Сами спросите, если такой умный…

Зяблик с Толгаем обменялись быстрыми взглядами и парой коротких фраз, после чего последовало резюме для Смыкова:

– Сейчас он его заделает… Заказывай куда, в глаз или в сердце.

– А в ногу можно? – попросила Верка.

– Если только между ног…

Толгай стрелял из-за спины так, как некогда научили его пастухи, охранявшие табуны от разбойников и сами в прошлом промышлявшие разбоем: наклон вперед (враг еще не должен видеть лук), тетива натянута, но только за счет левой руки, сжимающей кибить (локоть правой даже не шевельнулся), затем стремительный маховый разворот левого плеча (все, что ниже пояса, по-прежнему направлено вперед), и вот уже стрела несется по назначению, провожаемая басовитым вздохом стальной струны.

Эрикс, к этому времени находившийся от Толгая не более чем в пятидесяти метрах, на полет стрелы мог прореагировать ну разве что взмахом ресниц. И тем не менее стальной стержень каким-то чудом оказался в его руке. Размахивая им, как Юпитер-громовержец своими разящими инсигналиями (Инсигналии – в Древнем Риме знаки божественного или царского достоинства.), Эрикс еще быстрее припустил вслед за ватагой.

– Рассыпайтесь в кольцо! – приказал Смыков. – Шире! Оружие к бою! Нападать всем одновременно!

Спустя полминуты нефилим оказался в центре живого кольца, готового в любое мгновение сжаться, один против четырех клинков сразу. Впрочем, даже такое численное превосходство вряд ли могло запугать его, но, видя, каким образом обставлена встреча, Эрикс вскинул вверх обе руки и торопливо заговорил: