Кабинет-министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова

Трудным был путь русского посольства от Тебриза до Испагани. Миане, Зенджан, Нехавенд, Савэ, Кум, Кашан — везде остановки, везде споры и ссоры из-за подвод и лошадей, везде конфликты, кончавшиеся одним и тем же: всякий раз Волынский сам нанимал подводы и лошадей, платил свои деньги. Сорок три дня шёл караван русского посланника, делая по тридцать вёрст с небольшим за дневной переход. Это была хорошая скорость, если учитывать, как величаво и медленно двигается корабль пустыни — верблюд, а к его шагу приноравливалась и вся процессия. Из самого центра страны умудрялся Волынский отправлять донесения канцлеру Головкину и жаловался на великие трудности пути. «Такое несчастие терпели, — писал он, — какие и ныне насущные шклявы (рабы) терпят, понеже уже меня редкая беда миновала. Люди наши многие пеши идут затем, что многие лошади померли по дороге, а 30 лошадей и несколько верблюдов стало по дороге».

Но не только качество поставленных подвод и лошадей мешало движению каравана. На дорогах Персии вовсю действовали шайки разбойников. Лишь за сутки до прохождения каравана недалеко от города Савэ был ограблен торговый поезд купцов. И ночью, хотя были предприняты все меры безопасности, стреляли по каравану. Волынский уже не доверял людям мехмандара и в особо опасных местах ставил своих людей. Солдаты посланника задержали двух стрелявших, один из них оказался местным жителем, а другой — разбойником. Волынский передал их мехмандару, но тот отпустил нападавших.

Бывали на пути до Испагани и торжественные встречи, выстраивался почётный караул, стояли в строю солдаты. И везде примечал Артемий, каково вооружение у персидской армии. Ружей было немного, и не у всех с фитилями. Вооружение старое, изношенное, солдаты мало обучены и плохо организованы, строя почти не соблюдают.

Эти военные замечания Волынского послужили потом Петру Первому, когда он начал готовить поход в Персию.

Непривычные к местному климату и персидской пище члены посольства стали болеть. От гнилой горячки умерло несколько человек. Особенно сожалел Артемий о своём секретаре Венегиркине, который хорошо владел русской грамотой и изрядно писал, а больше всего потому, что потерял в нём верного переводчика и смышлёного человека. Умер и дворянин капитан Якоб де Биллет, с которым Волынский привык советоваться по всем военным вопросам. Человек генерала Чирикова, Семён Аврамов, хоть и был «подлого» происхождения, скоро стал незаменим в делах Волынского. Он знал речь русскую и персидскую, свободно владел турецким, и во всех переговорах с персами стал «языком» Волынского. Умирали и другие члены посольства, и каждого из них заменить было трудно. «И как вступили в здешнюю проклятую область, — писал Артемий своему давнему покровителю и другу, барону Шафирову, — то властно как в пропасть... И я какой болезни не имел, а здесь такою посетил Бог».

Но болен не болен, а ты — начальник, тебе ответ держать перед царём, и Артемий крепился, невзирая на лихорадку, недуги и боль. Только богатырское здоровье помогло ему выстоять против всех трудностей долгого и утомительного пути до Испагани.

Но вот первые местечки перед столицей, вот едет посланник шаха, чтобы обговорить все детали церемониальной встречи русского посланника, наконец долгожданная Испагань, где Волынский надеялся справить все дела по посольству, предстать перед шахом и оправдать доверие Петра.

Глава четвёртая

Старый замок Кетлеров чистили и прибирали к приезду знатного гостя. Проездом из Петербурга в Копенгаген должен был прибыть сюда царевич Алексей.

Анна волновалась, как никогда. Впервые она должна была увидеться с Алексеем после долгих лет заточения в Митавском замке. Она так и называла свои пустые годы, проведённые здесь, на чужбине, где всё было ей немило, всё трогало душу воспоминаниями и сравнениями с милым Измайловом и даже с негостеприимным хмурым Петербургом. Она приказала вытащить свои старые платья, почти не ношенные, надетые только по разу на ассамблеи в Петербурге, на которых приходилось ей бывать. Но тело раздалось, шнуры не затягивались, а лифы выдавали складки жира, скопившегося под грудью и на животе. Вот и опять нет у ней красивого убора, вот и опять надо что-то придумывать, чтобы в глазах наследника престола не выглядеть бедной и убогой...

Кое-как прибралась Анна — велела перешить последний роброн[26], пришить новые кружева, уже пожелтевшие от времени, заменить воланы. Башмаков под платьем не было видно, поэтому она надела старые растоптанные туфли, слегка их почистив. Зато причёска удалась на славу: густая грива чёрных, как вороново крыло, волос легко укладывалась в затейливые начёсы, а скромные изумруды в диадеме лишь подчёркивали прелесть и блеск волос.

Последний раз взглянув на себя в зеркало, Анна осталась довольна. Высокая, слегка располневшая, но полнота шла ей, оспинки меньше выделялись на смуглом лице, глаза смотрели умно и проницательно, а перстни на пальцах и вовсе играли радужным светом.

Подкатила к крыльцу карета, за ней повозка, крытая рогожей, и Анна выплыла на крыльцо встречать неожиданного, но знатного гостя. Кто знает, как сложится жизнь и что будет потом, но теперь этот длинный и сухой, болезненного вида человек был наследником престола, хоть и не любим отцом. Кто знает, здоровье у самого Петра всё ухудшалось, только недавно перенёс он жестокую горячку, и весь двор провёл в томительной тревоге многие дни. Но могучая натура Петра одолела недуг, и ныне он разъезжал по Европе и лечился, пил воды, в силу которых верил свято, но между делами занимался и встречами с королями, герцогами, министрами самых влиятельных дворов, чтобы заключить наконец мир с беспокойной Швецией: война с ней уже разорила государство, все доходы шли на оружие и армию, и Пётр не чаял, как выбраться из этой двадцатилетней затяжной борьбы.

Анна помнила ещё, когда состоялась свадьба Алексея. Женили его, по всем видам Анны, насильно. Впрочем, сначала он было потянулся к высокой стройной Шарлотте, вольфенбютельской принцессе, сестра которой была замужем за австрийским императором. Петру льстила эта родственная связь, и он много хлопотал, чтобы устроить этот брак.

Но брак оказался коротким, холодным. Шарлотта возненавидела своего вечно пьяного мужа, «сердитовала», и Алексей привязался не к супруге, а к дворовой девке Никифора Вяземского Ефросинье. Девка была кругленькая, сдобная, мягкая, ласковая, и Алексей привык к ней как ребёнок. Он, впрочем, и был ребёнок — нисколько не возмужал в свои двадцать два года, витал в облаках, подкрепляя свои нелепые мечты обильными возлияниями.

В пятнадцатом году Шарлотта скончалась, родив Алексею сына, названного по деду Петром. Алексей ещё стоял над гробом вольфенбютельской принцессы, когда ему подали письмо от отца.

Пётр писал о том, что его снедает горесть, ибо видит он его, Алексея, «на правление дел государственных непотребного весьма». Бог не лишил его, Алексея, сына, разума, хотя и отнял крепость телесную. Но хуже всего то, что о воинском деле царевич и слышать не хочет, а воинским делом Россия из тьмы вышла, и те страны, которые раньше и не знали о России, теперь её почитают.

«Я не научаю, чтоб охоч был воевать без законные причины, но любить сие дело и всею возможностью снабдевать и учить, ибо сия есть едина из двух необходимых дел к правлению, еже распорядок и оборона», — писал отец сыну.

Царевич никогда не интересовался воинским делом, и это убивало отца. Потому и писал он Алексею, что может лишить его престола, если тот не одумается и не изменит своего поведения. Сам Пётр за своё Отечество и людей «живота своего не жалел».

Это было не первое и не последнее письмо Петра к Алексею, где царь высказывал свои горькие мысли.

История отношений отца и сына имела глубокие корни. Анна понимала, что Пётр не любил Алексея прежде всего потому, что царевич был рождён от нелюбимой женщины. Заточив её в монастырь, Пётр женился на беспутной портомойке, сумевшей заменить ему всех метресс. Она умела ладить со взрывным Петром, могла потушить его ярость, стала ему преданной женой. Но и Екатерина Алексеевна не любила пасынка и хоть и гасила конфликты сына с отцом, но не без задней мысли: её ребёнок мог царствовать после смерти Петра, а не этот никудышный, никем не обласканный царевич.

Маленькому Петру, рождённому Екатериной, шёл уже четвёртый год. Его любили, лелеяли, мечтали оставить ему престол и страну. Не этому же неучу, бездельнику, пьянице...

А Алексей словно бы оправдывал мнение царя и царицы. Ничем серьёзным не мог заняться, проводил время в пьянке и беспутстве, в среде своих друзей и приближённых, никакого дела не мог исполнить вовремя и верно. Впрочем, даже если бы и исполнял, царь никогда не был бы доволен сыном. И Алексей это чувствовал, знал, и тайная тоска снедала его душу.