Ничто не стоит так дорого - Екатерина Николаевна Островская

Сам собирал с отцом и тестем вместе. И за это его уволили. Вот и сейчас… Только что как снег на голову, образно выражаясь, позвонил мне Корнеев и сообщил, что мое назначение практически уже согласовано на коллегии министерства и дело за приказом министра… И Витя… то есть Виктор Николаевич был инициатором моего назначения. Но! – Жаворонков поднял вверх указательный палец. – Есть одно «но». Генерал Корнеев сказал, что я должен быть его человеком. Я сказал, что я и так его человек на веки вечные. А Корнеев вдруг говорит… не говорит, а приказывает. Дескать, делай что хочешь, но Гончарова надо в асфальт закатать, потому как ты, Игореша, оборотень в погонах. Объяснять и доказывать ему, что у твоего отдела самая высокая раскрываемость в городе, я не стал. Не стал, потому что он не дал мне и рта открыть. Заявил, что ты, как последний гад и крыса, нашел общак банды Цагараева и присвоил, а там многие миллионы в валютных купюрах… В общем, такой грязью тебя обливал, что теперь впору не чай пить, а литр водки из горлышка и без закуски. Надо же, что удумал… Тебя, которого я знаю как себя самого… – Полковник вздохнул и признался: – Хотя я тоже грешок имею: лет пять назад или шесть, когда дочка была на первом курсе, вдруг она стала поздно домой возвращаться. Приходит вроде трезвая, а не совсем в адеквате… Я ее одежду понюхал, и сразу стало понятно. Обследовал ее телефон: тех, кого знал, отсек сразу. Короче, очень быстро вычислил, кто детей на траву сажал… А там, где трава, там и все остальное. Попросил знакомых из отдела по незаконному обороту наркотиков прессануть этого гада. Потом рассказали, как он им хамил, как издевался над сотрудниками, обещал всех сгноить. А когда нашли пакетик, в котором полкило амфетамина, по полу катался и визжал как резаный: «Не мое!.. Вы мне подбросили!» Но ведь при обыске присутствовали понятые – его же соседи, которые парня сами терпеть не могли. Присудили ему по двести двадцать восьмой два года, но потом была апелляция, и ему заменили реальный срок на условный… Но из универа, где он на химика обучался, поперли, как ты понимаешь… Говорят, что он теперь завязал: не употребляет и не барыжит. Вроде благое дело я сделал, а до сих пор душа болит за то, что не совсем по закону. Но там и дело-то копеечное. Но чтобы на тебя миллионы вешать!..

– Я действительно нашел тот общак, – спокойно отреагировал Гончаров, – сразу думал сдать государству. Даже не сомневался в этом. Потом представил, что дадут мне миллион рублей премии, может, даже медаль повесят «За отличие в охране общественного порядка», а все эти миллионы вернут пострадавшим. А кто там страдал? Чиновники-взяточники, авторитетные предприниматели, которые сами недалеко от этих бандитов ушли. И плюнул я на то, что должен был сделать. Сначала я купил своим пацанам из отдела тачки, потому что они на своих убитых «девятках» мотались по всем вызовам и не только. Нашей служебной общей на всех «семерке» было без малого тридцать лет, и вы сами, Алексей Иванович, говорили, что это не машина, а ведро с болтами: когда едем на задержание, то весь город знает – это группа Гончарова опять спешит на задание, теряя колеса… А до того я попросил хорошего парня – участкового из Гатчины проверить один адрес… Там его и застрелили. А у него жена и четверо совсем маленьких детей…

– Я помню, – кивнул Жаворонков, – деньги собирали, лично я тысячу дал…

– Короче, всем ГУВД и на шестую часть квартиры не набрали. Мы же с ребятами купили его семье дом с садом. А остальные деньги до копейки мною сданы в фонд помощи семьям погибших сотрудников. Они оформлены как поступления от неизвестного лица, хотя президент фонда Андрей Андреевич, ваш учитель, кстати, прекрасно знает, от кого они поступили, и не расскажет об этом никому, даже если его будут допрашивать тысячи Корнеевых. А вы же помните его методы допросов…

– Помню, – согласился полковник Жаворонков, – только ты не кипятись. Я ответил Виктору Николаевичу, что если это его условия для того, чтобы я стал заместителем начальника ГУВД… Короче, я отказался. Надо было его послать куда подальше, но воспитание не позволило это сделать.

– Да я не сомневался, что именно так и случится, – вздохнул Гончаров, – хотел даже предупредить, чтобы вы соглашались на все условия, а там выполнять или нет – ваше дело.

– По мне: дал слово – держи, – ответил Алексей Иванович, – даже если это против твоих убеждений. Но слово – это закон.

– Сначала было слово, – напомнил Гончаров, – и слово было у Бога, и слово было Бог. Это начало Евангелия от Иоанна. А вообще, «логос» на древнегреческом – это и слово, и закон. Простите меня, дурака, за мою начитанность.

Жаворонковы молчали.

Игорь допил чай, поднялся:

– Пора.

Хозяева проводили его до дверей. Алексей Иванович обнимал жену за плечо. А перед тем, как попрощаться с бывшим подчиненным, попросил:

– Игореша, сделай хоть что-нибудь. Я знаю, конечно, что ничего изменить нельзя. Но если каждый на своем месте…

Но договорить не смог: жена обняла его и поцеловала.

Глава пятнадцатая

Гончаров спешил домой, смотрел на летящий навстречу вечерний город и думал о том, что сейчас происходит, и о той силе, которая втянула его в эти события. Он что-то делал, куда-то ездил, с кем-то беседовал, не зная цели своих действий. И почему все чаще он стал вспоминать о Боге?

Более тридцати лет назад, когда еще был жив отец и они втроем обитали в маленькой квартирке в пропахшем старостью доме, в квартирке рядом жил-обитал священник. У него не имелось ни жены, ни детей. Он был маленький и безобидный. Ходил в сапогах и рясе, и мальчишки бросали в него комья земли и камушки, крича при этом: «Едет поезд, рельсы гнутся. Под мостом попы…» А он шел, не уворачиваясь и улыбаясь. Иногда только оглядывался к своим насмешниками и крестил воздух, продолжая улыбаться. Однажды Игорь подвернул ногу и прихромал домой. Но родители были на работе, а он потерял ключ. Подошел сосед и позвал к себе. Маленький Гончаров испугался. А когда вошел в дом к попу, испугался еще больше, потому что на стенах маленькой однушки висели иконы, и на всех были суровые лики. Потом он пил чай с соседом и слушал, что тот говорит. Чай был с мятой, смородиновым листом и чабрецом. А старенький священник говорил непонятные вещи, словно знал, что соседский мальчик наверняка запомнит. Но тот мальчик