Всегда тринадцать - Александр Бартэн

— Пускай себе хоть номер, хоть аттракцион готовит. Только бы не досаждал, — подвел итог Сагайдачный.

Но именно в эти дни и случилась у него непредвиденная встреча с Казариным.

Уступая желанию Анны, считавшей, что надо оказывать внимание старейшему родственнику, Сагайдачный (сам он большого желания не испытывал) отправился навестить Николо Казарини, постучался во флигелек и чуть не отступил, обнаружив еще одного гостя.

— Что же остановились, Сергей Сергеевич? — приподнялся навстречу Казарин. — Дедушка будет рад. Входите.

И Сагайдачному не осталось ничего другого, как присоединиться.

Неторопливо смотрел Николо Казарини на своих гостей: до чего же разные! Видимо, Аня не ошиблась, введя Сагайдачного в круг семейства. Сильный, крепкий. Удачно выбрала и мужа для себя, и отца своему ребенку. Старое семейство нуждается в новых, полнокровных побегах. А вот Леонид — в нем отчетливо видны черты, присущие мужчинам из рода Казарини: изворотливость движений, вкрадчивость интонаций, жадный блеск глубоко запавших глаз.

Впрочем, продолжая приглядываться к Леониду Казарину, старик обнаружил и нечто иное, прежде не замечавшееся. В этот свой приход, как бы ни старался он вести себя непринужденно, Казарин являл не только вкрадчивость, но и обеспокоенность, не только изворотливую подвижность жестов, но и скрытую за ней жаркую, с трудом удерживаемую порывистость. Что могло означать все это?

Разглядывая обоих мужчин, Николо Казарини не мог не подумать об Анне. Не мог, потому что вспомнил тот разговор, что произошел недавно здесь, во флигельке. Анна, Анна! Вот кто запечатлел в себе самые отстоявшиеся черты семейства: рассудительность, выдержку, трезвый расчет и даже красоту под стать всегдашнему расчету — резкую, определенную во всем. Кто же по духу своему ближе к Анне — этот гонщик или этот иллюзионист? Старик затруднился бы ответить.

Через полчаса, сказав все то, что в этих случаях принято говорить («Молодцом! Цвет лица превосходный! Выглядите свежо!»), Сагайдачный и Казарин покинули флигелек.

— Да-а! — вздохнул Казарин. — Сильно сдает наш предок. Прямо-таки на глазах сдает!

— Старость не радость, — в тон ему отозвался Сагайдачный.

Тут бы им и расстаться, но что-то подспудное помешало этому. Продолжая разговаривать, вместе вышли на площадь перед цирком.

— Что ты скажешь! — зажмурился Казарин. — До того расщедрилось солнце, хоть караул кричи!

Сагайдачный согласился: как есть все перепутала природа. В Южноморске работали — дождями холодными поливало. Сюда перебрались — хоть блины выпекай на асфальте.

— Одно спасение — номер в гостинице с душем. А вы, Леонид Леонтьевич, как устроились? Удобно?

— Вполне, — заверил Казарин. — Правда, в стороне от цирка. Зато тишина, покой. Домик уютный, комната окнами в сад. Да и улица — одно название что улица: насквозь травой проросла.

Оттого ли, что завязавшийся разговор носил безопасно-нейтральный характер, или же подействовало ленивое благодушие солнечного утра, Сагайдачный впервые почувствовал себя способным хотя бы на некоторое время отключиться от всегдашней неприязни к Казарину.

— Рад за вас, — кивнул он. — Сам, однако, предпочитаю гостиничную обстановку. Не по душе мне зависимость от квартирных хозяек.

— Что вы, Сергей Сергеевич! Хозяйка у меня такая, что лучше не сыскать. Внимательная, заботливая, к самовару семейному приглашает. Я ведь не то, что вы. Семьей не богат.

Умышленно ли сказаны были последние слова? Выражение лица Казарина сохраняло приветливость, ласковость, но Сагайдачному вдруг почудилось нечто высматривающее в его взоре. Насторожился. Нет, по-прежнему безмятежно улыбался Казарин:

— Возвращаюсь домой и сажусь чаевничать. А затем постель и окно, раскрытое в сад. Сирень отцвела, но все равно аромат листвы вливается в комнату. При такой погоде каждый лишний шаг в тягость. А то бы пригласил вас, Сергей Сергеевич, полюбоваться моей обителью.

Зачем говорилось все это? Возможно, Казарин впервые увидел в Сагайдачном не только соучастника по цирковой программе, не только соперника в прошлом, но и отца — отца Жанны, девушки, которая привлекала его все сильней.

— Разумеется, Сергей Сергеевич, дело не в самоваре. Другое важно: чувствую себя не случайным жильцом, а, если угодно, чуть ли не родственным человеком. Забыл сказать: к хозяйке часто наведывается племянница. Красивая девушка. Живая. Испытать ей с детства пришлось немало трудного.

— Почему так?

— Мать тому виной. Больная, неуравновешенная.

Это становилось похоже на игру. Угадает или не угадает? Бывают такие игры — опасные, рискованные, но начав — не остановиться. Нет, не угадал!

— А девушка интересная. Я не только о внешности. Самостоятельный, рано сложившийся характер. Целеустремленный характер. Между прочим, спортом увлекается.

В глазах Казарина Сагайдачный на этот раз мог бы уловить нечто выжидательное, но, отвлекшись мыслями, ничего не заметил. Бывает непроизвольное стечение мыслей. Девушка в том доме, где поселился Казарин. Девушки, пересекающие площадь перед гостиницей. Девушки, одна из которых может быть Жанной. Достаточно оказалось произнести про себя имя дочери, как тотчас все мысли обратились к ней. Жанна! Все это время он старался о ней забыть, вычеркнуть навсегда из памяти. А вот сейчас. Нет, не нужно! Пусть так и будет, как приказал себе!

— Интересная, говорите, девушка? — переспросил Сагайдачный и повел головой, точно отстраняясь от чего-то. — Но если это так. Если она нравится вам.

— Что вы! Из ранга женихов я вышел!

— Почему же? Никогда не поздно!

На этот раз лицо Казарина переменилось. Улыбка сбежала, обозначились и смятение и порывистость.

— Значит, вы допускаете — начал Казарин и не закончил фразу.

Точно в сердце удар. Сейчас только понял с такой очевидностью, с такой предельной неотвратимостью. Нужна ему Жанна! Не может без нее! И не в номере иллюзионном, не ассистенткой. Вся нужна! Всей своей молодостью! Вся как есть! Понял, что жить не сможет дальше без этой девушки.

— Спасибо, Сергей Сергеевич! — с внезапной хрипотой ответил Казарин. Он попробовал вернуть улыбку и не сразу смог: сопротивлялось побледневшее лицо. —

Спасибо. Подумаю о вашем совете. Но с одним условием.

«Что с ним?» — удивленно смотрел Сагайдачный. Он видел бледность, покрывшую щеки, и то, как в глазах Казарина вдруг смягчился обычно неестественный, словно наигранный блеск.

— С одним условием, Сергей Сергеевич. Если бы в жизни моей, в моей одинокой жизни произошли бы перемены. Обещайте быть гостем почетным на пиру.

— Охотно. И я, и Анна Петровна.

Они пожали друг другу руки. Теперь-то можно было наконец расстаться. Но, задержав в своей ладони сухие, вздрагивающие пальцы Казарина, Сагайдачный спросил вдруг:

— Кстати. Вам больше не доводилось встречаться с Надеждой Викторовной?

Казарин услыхал и обмер: «Доигрался!» Но лишь на мгновение поддавшись растерянности, заставил себя восстановить улыбку:

— Да нет. Горноуральск ведь город многолюдный. Значит, и вы не встречались, Сергей Сергеевич? Что ж, пожалуй, это и к лучшему. Не такое уж веселое занятие — обращаться к прошлому!

И они расстались, в разные стороны направясь через площадь.

В тот же день, сразу после разговора в директорском кабинете, молодежь обратилась к остальным артистам. Отказа ни у кого не встретила. Правда, Павел Назарович Никольский сперва нахмурился:

— Слыхала, Лида? Как выступать для комсомола — выходит, мы хороши. А вот в газете здешней доброго словца для нас не нашлось.

И все же согласился. И Вершинин тоже. Этот даже руками всплеснул:

— Неужто сомневались? Я такой: со всеми в ногу, куда все — туда и я!

Теперь-то, обеспечив полную программу, молодые артисты смогли без помех сосредоточиться на своем прологе.

Сначала собирались за пределами цирка: то у Лузановых, то у Федорченко или Торопова. Первый вариант сценария набросал Дмитрий Лузанов, а затем столько внесли всяческих поправок и добавлений, что сценарий в полном смысле слова сделался произведением коллективным. Жариков и тут был громче всех. Обрадованный тем, что заявка его не отклонена, он без умолку предлагал, советовал, придумывал, импровизировал. И до того всех утомил, что даже кроткая Ира Лузанова не вытерпела: «Ты бы, Женечка, хоть каплю себя поберег!»

И вот, наконец, с утра зайдя к Костюченко, Торопов пригласил его на репетицию:

— Посоветоваться хотим, Александр Афанасьевич. Будто и получается, да ведь со стороны виднее.

— Со стороны? — переспросил Костюченко. — За приглашение спасибо. Приду обязательно. Но с одной поправкой: никак не со стороны!

Репетиция молодежного пролога началась во второй половине дня. Солнечный свет, ярко врываясь в подкупольные оконца, печатался на стенах резкими бликами, и, в контрасте с ними, манеж казался потемневшим, чуть ли не черноземным.