Всегда тринадцать - Александр Бартэн

Руку протянул, но Зуева не заметила. И так была она сейчас прикована к каким-то подспудным, трудным мыслям, что Казарин не посмел вторично спросить.

О чем же размышляла Зуева? Об отце своей дочери, о бывшем своем муже? Или о своей жизни — со всеми горестями, неудачами, срывами, ошибками? Или о той жгучей потребности, какую испытала совсем недавно, в последние дни поездки, — потребности заново себя обрести.

— О чем вы, Надя? — спросил наконец Казарин. — Вам не следует терзаться прошлым. У Жанны все впереди!

Глава третья

Теперь, когда позади остались заботы, связанные с открытием сезона, настало время исполнить то обещание, что дано было комсомольцам города, — специально для них отработать представление.

Разговор об этом зашел сперва на партийной группе, и Костюченко высказал пожелание, чтобы в представлении принял участие весь коллектив.

— Правильно, — поддержал Столетов. — За нами, коммунистами, дело не станет. Что же касается остальных, Важно, чтобы молодежь пример показала!

Порешили на том, что директор побеседует с молодыми артистами, а организационную сторону возьмет на себя Адриан Торопов: не только мячи ему крутить.

— Ладно, — согласился жонглер. — Я сам понимаю: дальше нельзя откладывать!

Когда на следующий день молодые собрались в директорском кабинете, сразу сделалось и оживленно и тесно. Еще бы: одних только прыгунов Федорченко семеро, да еще Лузановых двое, Багреевых двое, Торопов, Жариков.

— Ого, целая армия! — улыбнулся Костюченко. — С такой армией не то что программу — гору сдвинуть можно!

Затем рассказал, как в весеннюю пору безотказно трудились горноуральские комсомольцы на субботниках, какую помощь оказали ремонтным делам цирка.

— Ну, а долг, товарищи, платежом красен. Обещал я комсомольцам, что цирк пригласит их на специальное — шефское, что ли, — представление. Заслужили! Если нет возражений, в наш ближайший выходной это представление и дадим!

— В выходной? — переспросил Геннадий Багреев. И даже удивленно оглядел товарищей: — А собственно, почему в выходной? Насколько мне известно, кодексом об охране труда этот день предназначен для законного отдыха. Разве не так?

— Верно. Именно так, — подтвердил Торопов, обменявшись с Костюченко коротким взглядом. — Какой же другой предлагаешь день?

Багреев сидел в кресле напротив Костюченко: поза была небрежной, на руке поблескивал перстень. Еще раз оглядев находившихся в кабинете, он слегка откашлялся:

— Да нет же, товарищи. Видимо, я недостаточно ясно высказался. Слов нет, комсомол достоин благодарности. Двух мнений на этот счет быть не может. Весь вопрос, в какой конкретной форме выразить благодарность. Я бы лично предложил письмо. Коллективное письмо с опубликованием в местной печати: так, мол, и так — сердечно признательны, крепко жмем трудовые руки!

— Ну, а с обещанным представлением как быть? — опять спросил Торопов.

Багреев в третий раз огляделся. Взгляд его говорил! «Право, смешно! Неужели и сейчас не ясно?»

— Пожалуйста. Готов и по этому вопросу высказаться. Не надо путать два понятия. Благодарность — это одно, а работа. Между прочим, Александр Афанасьевич, я затрудняюсь вас понять. Как директор, вы рекламу разворачиваете, стремитесь полный сбор обеспечить. И тут же предлагаете. Давайте называть вещи своими именами. Что такое шефское представление? Это же представление даровое. Вот и подумайте сами — можно ли подрубать тот сук, на котором сидим?

И смысл этих слов, и надменность поучающего голоса — все это покоробило Костюченко. Но он не стал торопиться с ответом, полагая, что это сделают сами молодые артисты. Они, однако, не спешили. Невнятный шумок, пробежав по кабинету, тут же стих.

— Продолжим разговор, — кивнул Костюченко. — Хотелось бы знать, что по этому поводу другие думают?

Опять молчание. Не очень плотное, но затяжное.

— А чего ж тут особенно думать, — подал голос Жариков. — Молчание, как известно, знак согласия. Предлагаю не задерживаться дальше. Лучше обсудим программу представления.

— Да погоди ты, — неожиданно приподнялся один из прыгунов Федорченко, дюжий парень, обычно не отличавшийся красноречием. Он и сейчас начал с заметной натугой: — Считаю, что подумать надо. В самом деле, погода располагающая. В выходной за город хорошо податься!

Действительно, дни продолжали стоять жаркие, прокаленные солнцем, манящие за город — к свежей листве, на берег реки. Кое-кто даже мечтательно зажмурился.

Первым опомнился Тихон Федорченко.

— Факт, что хорошо на речке, — сказал он, обратясь к своему партнеру. — Но ты ведь слыхал: здешнему комсомолу обещание дано!

— Не я давал! — послышался голос Багреева.

Федорченко будто его и не услышал. Он опять, на этот раз настойчивее, спросил партнера:

— Так как же быть с тем словом, что дано? Как ты тут ни крути — свинство получится, если не сдержим слово!

— Выбирай выражения, — обиделся Багреев. — На каком, спрашивается, основании.

Шум взметнувшихся голосов заглушил окончание фразы: видно, прямые слова Федорченко задели каждого. Однако Костюченко еще не мог уловить, в чью сторону склоняются молодые.

— Свинство так и называется — свинством! — отчетливо произнес Федорченко и всем корпусом повернулся к Багрееву: — Я, Геннадий, так считаю: вещи надо своими именами называть!

Багреев вскочил. Он намеревался дать отпор, но его энергичным жестом остановил Торопов:

— Постой, постой! Мы тебя уже вдоволь послушали! Теперь за нами слово! Значит, ты обиделся? А ведь если вдуматься — не тебе на нас, а нам на тебя нужно быть в обиде! — Замолк на мгновение, окинул гимнаста прищуренным взглядом: — Ишь какой ты рассудительный! Все припомнил: и кодекс трудовой, и кассовые интересы. Об одном забыл — о совести!

— Правильно! — воскликнула Ира Лузанова. — Я тоже так считаю. Как можно от представления отказаться? Для нас старались, условия создали, а мы. — И крикнула мужу: — Почему ты молчишь, Дима? Разве можно в таком деле молчать?

Громче прежнего смешались голоса. Геннадий еще пытался сохранять независимую позу, что-то еще бубнил его сторонник, но на этот раз Костюченко отчетливо уловил — переломилось настроение.

— Совесть ты забыл! — громко и сердито повторил Торопов. — Ту, с которой мы все годы в училище прожили. Какую обещали, окончив учебу, на всю жизнь сохранить! Разве можно нам жить по другому счету? Эх ты! Тошно с тобой говорить!

— А ты с ним и не говори, — вмешалась Зоя Крышкина. С тех пор как пошли на лад ее репетиции с Тихоном Федорченко, она стала куда смелее. — И в самом деле, давайте программу лучше составим!

Начали с программы. Потом перешли к прологу. Не подготовить ли в подарок комсомольцам собственный свой молодежный пролог? Тем более есть, кому заняться этим: Дмитрий Лузанов еще в училище сочинял пролог для выпускной программы.

— Соглашайся, Дима. Я тебе помогу. У меня есть кое-какие соображения! — вскричал Жариков. — Кстати, кроме пролога можно еще подарки творческие сделать. Зоя Крышкина вместе с Федорченко новый трюк подготовила. Можно вполне показать!

— Рано еще, — отозвался Тихон.

— Ничуть не рано! Смелость города берет! Молодые дерзать должны! Уважаемый товарищ директор! Прошу включить в программу шефского представления также мой сольный номер. Можете не беспокоиться: уже выступал с ним. Ирочка, ты же смотрела меня зимой?

— Верно, — подтвердила Лузанова. — Мне номер понравился!

Что оставалось добавить Костюченко? Дождавшись тишины, он сказал:

— Очень рад, товарищи, что мы обо всем договорились. Предложения ваши мне по душе. И молодежный пролог, и показ новых трюков, новой работы — что может быть лучше. Конечно же, шефское представление должно быть жизнерадостным, задорным, молодым! Что касается того сука, на котором мы сидим. (По кабинету пробежал смешок.) Думаю, нам и впредь не придется опасаться дурных сборов. Сами видите, с какой охотой посещает нас зритель.

Последним кабинет покинул Геннадий Багреев. Убедившись, что все ушли и свидетелей не осталось, он негромко обратился к Костюченко:

— Вы не подумайте, Александр Афанасьевич, что я против. Ребята не совсем точно меня поняли. Разумеется, мы с Викторией тоже выступим.

Узнав, что молодой коверный предлагает в программу свой сольный номер, Петряков покачал головой:

— Я бы, Александр Афанасьевич, сначала на воскресном утреннике поглядел.

— Товарищи говорят, что Жариков уже выступал, и с успехом. Как же не поддержать инициативу?

— Я, Александр Афанасьевич, никогда против молодых не шел, — с достоинством возразил Петряков. — И против Жарикова ничего не имею. Тем более в репризах с Васютиным он вполне на месте. Однако одно дело опытному артисту подыгрывать, а другое. Как хотите, а я поспешности не люблю. Считаю, что начинающему полагается быть куда скромней!