Башня-2 - Юрий Никитин

По проходу шелестнули шаги. Не поворачиваясь, она уже чувствовала, что подходит Олег. Он плюхнулся рядом, угрюмый, раздосадованный.

— Что, — сказала она негромко, но так, чтобы услышали, — не повезло?

— Замолчи, — буркнул он.

— Постыдился бы, — сказала она горячим шепотом.

— Замолчи, дура! — рыкнул он, но в его голосе она ощутила поощрение.

— У тебя взрослые дети! — сказала она уже громче. — А ты этих бесстыжих бегаешь щупать!

Он схватил полотенце с ее колен, вскочил и пошел обратно по проходу. Обернувшись, она видела, как он вытирает им потное раскрасневшееся лицо.

Вернулся, полотенце в руке скомкано, Юлия насторожилась, заметно, что в полотенце что-то еще… Когда Олег тяжело опустился в кресло, с облегчением поняла, что никто не заметил ничего уже потому, что старались не смотреть на развязного среднеазиата, от которого пахнет чесноком.

Он опустил полотенце между их креслами, тут же выдернул, бросил ей на колени. Юлия наклонилась к его уху:

— Что-то случилось?

— Все в порядке, — буркнул он.

Закрыл глаза, рука его коснулась ручки рядом. Кресло плавно изменило наклон. Губы надулись, как у обиженного ребенка, он начал размеренно посапывать, но тут же всхрапнул, дико посмотрел по сторонам.

По ту сторону прохода в кресле с удобствами расположился румяный и жизнерадостный толстяк средних лет. Он вытер платком лоб, сразу же заказал стюардессе холодный боржоми, на Олега взглянул веселыми живыми глазами:

— Не спится? Я тоже не могу спать в самолетах. Летаю чуть не каждую неделю, а вот спать не привык. Вы с Востока?.. Мы сейчас поворачиваемся лицом к Востоку!.. Очень!.. Я помощник сенатора штата Мичиган… лоббист, ха-ха, хотя лоб у меня как лоб… Вы бизнесмен, да?

Олег кивнул:

— Да. Скот, рудники.

— О, и рудники? — удивился толстяк. От его взгляда не укрылись ни Ролекс Олега, ни серьги с бриллиантами Юлии. — Это похвально, похвально!.. Медь?

— Никель, — сообщил Олег.

— Вам повезло, — сообщил толстяк уважительно. — Никель сейчас идет в цене. Меня зовут Майкл Айвэноф, я сейчас как раз занимаюсь Востоком… Это же просто замечательно, что ваш жизненный уклад наконец-то вошел в орбиту цивилизованного мира! Если бы не те банды талибов и ваххабитов…

Олег сказал обидчиво:

— Почему же банды? Это люди идеи.

— О! — воскликнул экспрессивно Майкл, он явно копировал юсовцев с итальянцев. — Я не хотел вас обидеть!.. Это люди идеи, но какой идеи!.. Это все разрушительно!.. Это бесчеловечно!

— Почему? — удивился Олег.

Юлия посматривала с тревогой, Олег почему-то завелся, это неосторожно, но Олег в ее сторону не смотрел, на толчки в бок внимания не обращал.

Майкл в ужасе распахнул чистые невинные глаза. Румянец распространился по всему лицу, окрасив даже лоб.

— Как вы можете такое говорить?.. Как вы можете говорить такие ужасные вещи?.. Ведь эти талибы… они ведь уничтожают все права человека!.. Все его неотъемлемые и незыблемые права! Они снова ввергают человека в оковы ритуалов…

Олег слушал краем уха, одновременно стараясь держать в сфере внимания как весь салон, так и чересчур улыбающуюся стюардессу, всех разношерстных пассажиров, которых запомнил и увидел так, как только один он мог видеть, а по реву моторов он уже мог бы с точностью сказать, сколько какой проработал, когда делали профилактику, какие детали заменили, а какие служат с первого же дня.

Голос соседа слегка истончился, как у галла, затем обрел звучный оттенок меди, словно говорил римский оратор. Перед глазами чуть поплыло. В боку ощущались медленные тяжелые толчки. Боль постепенно затихала, но опухоль, как он чувствовал, разрослась, захватила нижнюю часть грудной клетки. Он чувствовал, как тонкие нити снизу только что коснулись сердца, поползли по его плотной оболочке. Их подбрасывает при каждом толчке сердца, но эти нити ползут, ищут, где внедриться, ищут зацепки… вот какой-то усик сумел прикрепиться, выделил разъедающую жидкость или просто проколол тугую оболочку, тут же вся толстая нить… скорее трубка, по которой перекачивается черт знает что, начала очень медленно вползать в сердце…

Он знал, что сидит с сумрачным выражением на своей восточной физиономии, но в сознании произошел болезненный сдвиг, лицо жизнерадостного Майкла расплылось, как воск на солнце, на его месте возникло лицо жизнерадостного Маркония, старого друга, сенатора Римской империи, в доме которого он часто останавливался.

Как вы можете об этом говорить? — звенел в его ушах возмущенный голос. — Ведь это же… Это же полуживотные!.. Они даже говорить не умеют связно!.. Подумать только, они отрицают все наши демократические свободы, завоеванные с таким трудом… Все неотъемлемые и незыблемые права квиритов!.. Они ввергают свободного человека во власть нелепых ритуалов! Они выступают против храмовой проституции, а ведь только мы, римские юристы, создали все условия, дабы за всеми слоями общества были признаны равные права. Даже гомосексуалисты могут быть сенаторами, уже не скрывая своих пристрастий!.. А наши оргии, которым так ужасаются варвары, — разве не следствие свобод? Богатства, если хотите?.. Да, мы решаемся высвободить на время эти животные начала, что таятся в каждом человеке, насытить их, чтобы снова стать человеком чистым и готовым к творчеству, созиданию, — это разве не разумно?

Он тогда, помнится, сидел у очага и дрожал, переживая такой же шок после заживления тяжелых ран от коротких римских мечей, кивал рассеянно, соглашался, а Марконий распалялся: А посмотрите, что предлагают взамен эти ужасные христиане, так они себя называют!.. Уничтожить вавилонскую блудницу

— в своем косноязычии так именуют цивилизованный Рим, столицу юристов, поэтов, логиков, инженеров! — запретить женщинам доступ к искусству, науке, высшим должностям. Мол, их обязанность — сидеть дома и рожать, рожать, рожать, сведя их роль только к… я даже не подберу слово! Они запрещают, подумать только, изображать богов!

Вопль был таким неистовым, что Олег откликнулся сквозь думы:

— Да-да, запрещают.

— Даже своего бога, он у них один, — продолжал звенеть голос, и Олег некоторое время не мог понять, принадлежит он Марконию или же этому Майклу,

— им нельзя ни в благородном мраморе, ни в дереве, ни в изящных фресках, так как… ха-ха… он у них не имеет образа!.. Незримый, бесплотный, всеобъемлющий, всемогущий… Ну что это, скажите, за бог? Если мы со своими богами не очень-то считаемся, а ведь они… ха-ха… по словам поэтов, частенько посещают наших граждан, особенно женщин в соку… то как можно всерьез принимать такого бога?

— Бунтари, — пробурчал Олег, потому что надо было что-то сказать, слишком долго молчать невежливо. — Бунтари.