Стеклянный дом - Ева Чейз

значит, что я стала меньше любить своих детей. Как раз наоборот на самом деле. Я наконец снова чувствую себя нормальной матерью, а не какой-то… не какой-то унылой черной тучей. – Она ловко ловит слезинку кончиком пальца. – После всего, что произошло, неужели я не заслужила нескольких жалких крох радости? Ответьте мне, Рита.

Сложный философский вопрос. От ответа ее спасает приглушенный звук выстрела, раздавшийся снаружи.

29

Гера

ВСЕГО НЕСКОЛЬКО СЕКУНД назад олень был жив. Близость смерти – на расстоянии одного вздоха, одного выстрела – отзывается резкой волной тошноты. Я засовываю палец в теплую дыру в боку молодого оленя и тут же отдергиваю руку. Что я наделала?

Дон, наблюдающий за мной, начинает смеяться:

– Браво. Твоя первая добыча. Теперь попробуй на вкус.

Я качаю головой. Тедди стоит рядом со мной, обхватив мою ногу, ища утешения, и очень старается не расплакаться.

– Значит, тебе слабо, да, Гера? Я так и думал.

Я кладу палец в рот и обсасываю. На языке вкус крови, медных монеток и чего-то еще. Силы, думаю я. Моей силы.

– Теперь жизненная сила этого оленя перешла в тебя. Прекрасное чувство, правда? – Безо всякого предупреждения Дон кидается ко мне и прижимает меня к своей голой груди. Мое лицо утыкается в его сосок и жесткие волосы. Мне неприятно.

Он с неохотой отпускает меня, когда я отстраняюсь. Его кожа липнет к моей. Я не могу отвести взгляд от оленя. Меня снова поражает неумолимость мгновения: только что ты был жив, а через секунду уже труп.

– Пойдем, Тедди. Пойдем отсюда. – Я сжимаю его горячую ладошку.

– Постой. – Дон наклоняется к убитому животному, окунает палец в рану и размазывает липкое по моему лбу. – Вот так. Кровавая метка для маленькой охотницы. – Он хмурится, как будто что-то не дает ему покоя. – В этих чертовых деревьях трудно кого-нибудь подстрелить. – Сам Дон еще ни разу не подбил ничего живого. – И стреляла ты не в голову, как какой-нибудь дилетант. Вон, во рту недожеванная трава. Видишь? Пуля застала оленя врасплох. Кто тебя научил?

– Никто, – честно отвечаю я.

– Да у тебя талант.

От любого другого я восприняла бы это как комплимент. Я разворачиваюсь и убегаю, утаскивая Тедди за собой, подальше от крови и удивленно распахнутых черных глаз оленя.

В ванной я стираю кровавую метку, снова и снова тру ее салфеткой, пока бумага не расползается. Я набираю в ванну обжигающе горячую воду, от которой на бедрах остается красная полоса, и начинаю плакать, думая о молодом олене, о том, что где-то, наверное, бродит его мать. Может, она все видела и потом вернется, будет тыкаться в него носом, пытаясь поднять его на ноги. И я ненавижу себя за то, что спустила курок – Дон дышал мне в спину, Дон прошипел: «Давай!» – и оборвала жизнь этого оленя. Я вспоминаю, как ружье ударило меня в плечо после выстрела, как меня охватило чувство неправильности происходящего, и думаю, что лучше бы на месте невинного животного оказался сам Дон.

– Гера? С тобой все в порядке? – Большая Рита стучится в запертую дверь ванной.

– Я застрелила оленя. Ненавижу себя.

Ошеломленное молчание. Может, она тоже представляет себе изящного оленя, лежащего на боку с вываленным наружу языком. Может, она тоже меня ненавидит. Однажды Рита нашла птенчика на террасе нашего лондонского дома, отнесла его к себе в комнату, сделала ему гнездышко в обувной коробке и по ночам вставала каждые два часа, чтобы по кусочкам скармливать ему червячка. Здесь, в Фокскоте, она снимает наши волосы с расчесок и оставляет спутанные комочки на улице, чтобы птицы могли унести их к себе в гнезда.

– Мне так жаль, – тихонько произносит Рита в конце концов, как будто безо всяких слов понимает, что смерть оленя отняла что-то драгоценное и у меня самой.

Когда я возвращаюсь в спальню, розовая и вареная после горячей ванны, Большая Рита уже ждет меня – сидит на ковре, скрестив ноги. Перед ней стоит, поблескивая, террариум.

– Я подумала, вдруг ты согласишься взять на себя заботу о нем до конца лета. Поухаживать за Дот, Этель и остальными. Я постоянно занята с малышкой. – Она улыбается, как будто говорит о какой-то мелочи, хотя я знаю, что это очень важно. – Ты прекрасно умеешь заботиться, Гера.

Нужно поблагодарить ее. Но язык не поворачивается.

– Ты не хочешь?

– Это самое дорогое, что у тебя есть.

– Я тебе доверяю, Гера.

Никто мне не доверяет. Я мечтала об этом стеклянном ящичке с растениями с того самого момента, как Большая Рита появилась в Лондоне, источая аромат моря, распаковала свои блузки, книжки и, наконец, к нашему с Тедди изумлению, этот террариум с растениями – у них даже были имена! Я вспоминаю истории, которые она рассказывала нам на ночь, про корабли, которые отправляются на другой конец света, чтобы привезти экзотические растения из джунглей в серый Лондон. Раньше никому не удавалось привезти их живыми.

– Я буду беречь его, клянусь жизнью. – Я тянусь к Рите, чтобы обнять ее. В ее руках мягко и безопасно – совсем не так, как с Доном.

– Что ж, давай выберем, куда его поставить. Им нужен солнечный свет, но не слишком яркий. Не слишком прямой. Но и не слишком слабый. У тебя окна выходят на восток, это хорошо. – Она подтаскивает столик поближе к окну и к моей кровати и ставит террариум на него. – Та-дам! Идеально. Теперь ты сможешь смотреть на него перед сном, Гера. Я обожала так делать в детстве. Всматривалась в него, пока растения не начинали расплываться перед глазами, и забывала все плохое.

В эту ночь я лежу на боку и смотрю на террариум. Но когда перед глазами начинает расплываться, все плохое никуда не исчезает. Вместо этого я вижу оленя, который бежит через папоротники, потом подпрыгивает и летит, выгнув спину, вытянув ноги, навстречу невидимой угрозе, скрытой за стеклом. А когда я принюхиваюсь к своим пальцам, то все еще чувствую запах крови.

30

Сильви

– ЛЮБИМЫЕ ЗАПАХИ? – спрашивает Кэрри, возвращая планшет с записями в изножье кровати. Я подозреваю, что медсестра просто пытается подбодрить меня, потому что я чувствую себя чертовски беспомощной, а она зашла в палату как раз в тот момент, когда я рассказывала об этом маме (как на сеансе у психолога – со временем привыкаешь к беседам в формате монолога). – Цветы? Ее духи. Или, может, ваши? Не поймите меня неправильно,