Его уже не ждали - Златослава Каменкович

— Да, действительно, мир тесен, — задумчиво проговорил Ярослав. — Вот и у нас с вами нашлись общие знакомые. Хотя… Каринэ на мое письмо почему-то не ответила. Я терпеливо ждал… тревожился. Написал ей еще два письма, от нее — ни слова. Тогда… тогда я обратился к ее отцу. Тот тоже промолчал. Но я надеялся, ждал… Написал несколько писем, да так и не отправил их. Признаться, я и казнил себя, и оправдывал… Ведь я дал Каринэ адрес, она могла бы сама написать, если даже мое письмо не дошло.

— Каринэ не могла вам писать.

— Почему?

— Она не получала ваших писем. Ее вскоре арестовали. Как ни горько признаваться — из-за меня. Каринэ встретила меня на вокзале в Москве, куда приехала на рождественские каникулы погостить у дяди. На перроне вокзала я передал ей небольшой чемодан, назвав адрес, куда нужно отвезти его. И в то же мгновенье нас схватили жандармы. Вероятно, за мной следили из самой Женевы. Я просидел в тюрьме год, а затем меня опять сослали в Сибирь. Вскоре я бежал. Товарищи достали заграничный паспорт, и мне удалось выехать в Мюнхен.

— А Каринэ?

— Она просидела в тюрьме около двух лет, а потом ее выпустили.

— Вот почему она не писала…

— А ваши письма… Их мать передала Каринэ недавно.

— Понимаю… Но где она теперь? Как мне ее разыскать?

— Теперь у нее другая фамилия.

— Вышла замуж?

— Нет, нет!

— Пока меня не покинула смелость, прошу вас, дайте мне адрес, хочу ей написать, — в радостном смущении проговорил Ярослав.

— Ваше письмо, к сожалению, не найдет ее.

— Вы хотите сказать… она опять арестована?

— Нет, наоборот, я надеюсь, что скоро вы будете иметь возможность увидеть ее здесь, во Львове.

Прощаясь, Гай напомнил:

— Завтра в девять вечера буду у вас.

Глава третья

ЗНАКОМЫЙ ГОЛОС

По дороге домой Ярослав встретил университетского товарища Тараса Коваля, сына лесоруба из прикарпатского села Яблоница. Ярослав рассказал ему о знакомстве с Кузьмой Гаем и его просьбе к членам студенческого социалистического кружка.

— Я готов, — не колеблясь, согласился Тарас. — Завтра с лекции профессора Грушевского можно уйти. Думаю, нас человек пять отправится на тартак[46] барона Рауха.

На оживленной улице Рудольфа, возле дома под номером одиннадцать Тарас взял Ярослава под локоть и сказал:

— Зайдем к Яну Шецкому. Я уверен: завтра он тоже пойдет с нами.

— Не хотелось бы идти к нему… — уклончиво ответил Ярослав.

— Или тебе одиннадцатый номер не по душе? — засмеялся Тарас. — Ведь не тринадцатый! Пойдем. Он мне рассказывал о ваших детских годах, драках и очень сожалел, что все так по-дурацки вышло.

Ярослав сделал вид, что не расслышал последней фразы.

Еще зимой, спеша на лекцию, Ярослав в вестибюле университета с разгона налетел на высокого, стройного студента. И как же он удивился, когда студент обернулся к нему, и Ярослав, хотя и не сразу, узнал в нем Шецкого.

— Калиновский? — изумился Шецкий. — Здравствуй, друг мой!

Ярослава сначала неприятно поразили эти слова, но они были произнесены с таким искренним доброжелательством, что Ярослав радостно пожал руку Шецкого.

Вторично они встретились на тайном собрании студенческого кружка. Товарищи относились к Яну Шецкому с большим уважением. Однако Ярослав не подружился с бывшим школьным приятелем. Он сторонился Яна Шецкого. Анна не разделяла антипатии сына, даже симпатизировала Шецкому. Он дважды был у них в гостях, и Анна видела разительную перемену в нем. Даже следа не осталось от когда-то избалованного, дерзкого мальчишки. Энергичный, вдумчивый, красивый, Шецкий был предельно вежлив и учтив. Говорил просто и ясно, не прибегая к услугам мудреных иностранных слов, которыми любила жонглировать в те времена студенческая молодежь.

Из рассказа Яна Шецкого Анна узнала, что десять лет назад он потерял родителей — погибли во время железнодорожной катастрофы. Осиротевшего мальчика взяла на воспитание тетка, сестра матери, хозяйка фешенебельного ресторана во Львове.

Не требовалось особенной наблюдательности, чтобы заметить — молодому человеку не вольготно жилось у тети. И хотя на Шецком был элегантный костюм, за обедом он ел торопливо, жадно, как человек, не привыкший к сытости.

Уступив уговорам товарища, Ярослав зашел с Тарасом к Яну Шецкому и пробыл там около часа. Шецкий читал им свои стихи. Одно лирическое стихотворение очень понравилось Ярославу. Он даже изъявил желание написать к нему музыку.

Возвратившись домой, Ярослав снял костюм и повесил его в шкаф. Потом освежился под душем, надел белые парусиновые брюки, фланелевую рубашку и в мягких домашних туфлях бесшумно вошел в комнату матери.

Анна читала в постели. Увидев сына, она отложила книгу и улыбнулась.

— Соскучилась без меня, да? — спросил Ярослав, целуя ее в лоб.

Ночник под зеленым стеклянным абажуром на тумбочке разливал мягкий, приятный свет. В комнате царил полумрак.

Анна молчала.

— Мама, ты расстроена?

— Так… была одна неприятность, — ответила Анна, но быстро перевела разговор на другое: — Я вижу по глазам, сынок, ты хочешь мне что-то сказать?

— Ты никогда не ошибаешься, мама!

— Я слушаю. Только прикрой, пожалуйста, окно, мне что-то зябко. Боюсь, как бы ноги опять не приковали меня к постели.

— Ты должна себя беречь, мама! — И ладонь встревоженного Ярослава легла на лоб матери.

— Температуры нет, — Анна поспешила успокоить сына. — Только ноги очень болят.

— Может вызвать врача?

— Не нужно.

Ярослав закрыл окно, опустил шторы и, взяв стул, сел около матери.

— Мама, у меня сегодня была приятная встреча. Сегодня Иван познакомил меня с двумя рабочими. Оба русины. Один из них не очень… а другой!.. Если бы ты его видела: отвага, ум, благородство — вот о чем говорит его лицо. Знаешь, мама, даже сквозь сдержанность Ивана Сокола я почувствовал колоссальное уважение литератора к этому человеку. Кузьма Гай — так зовут рабочего. Вообще-то, он оттуда, из России; очень похож на дядюшку Ванека. Кузьма Гай мне очень понравился, я пригласил его к нам. Завтра под вечер он зайдет. Готовится забастовка пильщиков. Я хочу предложить Кузьме Гаю принять в рабочую кассу пока что пятьдесят тысяч гульденов.

— Поступай, сынок, как находишь нужным. Ой, да ты же голоден! — спохватилась Анна.

— Не вставай мама, я сам.

Ярослав подтянул кофейный столик к постели, застелил скатертью, принес из буфета и поставил посуду, вышел на кухню. Там он положил на блюдо жареного карпа, вынул из духовки грибы (любимое блюдо Ярослава, и Анна часто его готовила), взял сметану, прованское масло, лимон, и все это отнес на столик.

— Мама, я, вероятно, скоро увижу ее, — глаза сына сказали Анне больше, чем могли сказать слова.

— Да, сынок, мне бы очень хотелось познакомиться с Каринэ.

— Только бы она приехала до твоего отъезда в Карлсбад, — кровь прилила к щекам Ярослава. — После тебя, мама, она мне всех дороже…

— Я могу не ехать, подождать ее, — проговорила Анна, улыбаясь.

— В том-то и беда, что я не знаю, когда она будет здесь.

За ужином Ярослав снова вернулся к прерванному разговору.

— Второй человек, с которым меня познакомил Иван Сокол, когда-то работал на промысле Калиновского. Его фамилия — Стахур. Он мне с негодованием сказал; «Ваш отец, пан Калиновский, был жестоким эксплуататором, и рабочие его ненавидели!» Что я мог возразить? Даже неприязнь Стахура ко мне не сумел сгладить, назвать свою настоящую фамилию, сказать, что нет на свете человека, которого бы я ненавидел так, как Калиновского…

— Потерпи, дорогой, вот окончишь университет, и мы постараемся возвратить тебе настоящую фамилию.

— Скажи, мама, Ярослав — настоящее имя моего отца или псевдоним?

— Настоящее!

Ярослав, никогда в жизни не видевший отца, знал о нем лишь по рассказам матери и боготворил его. В представлении юноши отец был образцом чести, мужества, ума, доброты, красоты — всего самого лучшего, что есть в человеке.

Юноша поймал себя на мысли, что его отец, Ярослав Руденко, вероятно, походил на Кузьму Гая: большой, сильный, бесстрашный. Из рассказов матери он всегда представлял его молодым.

После ужина Ярослав сел за рояль. Взял несколько мажорных аккордов. Потом, положив руки на клавиши, повернулся к матери и спросил:

— «Прощание с родиной»?

— Да.

Под пальцами Ярослава инструмент послушно запел лирическую, полную грустного раздумья мелодию. Но вот в музыке послышался стон, жалоба и гневно зазвучал призыв к борьбе…

Как-то, проиграв «Прощание с родиной», Анна рассказала сыну, будто автор, польский революционер, написал музыку собственной кровью на стене камеры в ночь перед казнью. С тех пор, играя это произведение, Ярослав мысленно переносился в темницу, где томился узник.