Сын повелителя сирот - Адам Джонсон

Библиотека для нас – священное место. Посторонним вход туда воспрещен, и однажды закрытая книга больше никогда не открывается. Конечно, временами ребята из отдела пропаганды крутятся поблизости, желая получить какую-нибудь поучительную историю, которую можно было бы передавать по радио. Но мы собираем истории, а не рассказываем их. Мы совсем не похожи на старых ветеранов, которые развлекают прохожих душещипательными историями, стоя перед домом престарелых «Уважение к старшим» на улице Моранбонг.

Я выхожу на станции «Кванбок», стены которой украшает прекрасная фреска с изображением озера Самджи. Я поднимаюсь из метро в районе Поттонган и ощущаю запах древесного дыма, наполняющего город. Старуха на тротуаре жарит на гриле перья зеленого лука. Я вижу, как девушка-регулировщица меняет свои солнцезащитные очки с синими стеклами на вечерние очки цвета янтаря. На улице я обмениваю золотую ручку профессора на огурцы, килограмм риса из гуманитарной помощи ООН и немного кунжутной пасты. Пока мы торгуемся, в одной из квартир над нами загорается свет, от чего становится ясно, что выше девятого этажа в многоэтажных домах никто не живет. Лифты всегда стоят на месте, и даже если они работают, электричество обязательно отключается именно тогда, когда кабина находится между этажами, запирая пассажира в лифтовой шахте. Мой дом называется «Слава горе Пэкту», и я – единственный жилец, обитающий на двадцать первом этаже. Так высоко, что мои пожилые родители никогда не спускаются на улицу без присмотра. Подъем по лестнице отнимает не так уж много времени – человек способен привыкнуть к чему угодно.

Дома меня ждут вечерние пропагандистские программы, раздающиеся из установленного в квартире проводного репродуктора. Такие репродукторы должны быть повсюду – в каждой квартире и в каждом цехе в Пхеньяне, они есть везде, кроме той организации, в которой работаю я. Считается, что переданная по радио информация позволит нашим субъектам сориентироваться, например, узнать дату и время, и их пребывание у нас покажется им вполне приемлемым. Когда субъекты попадают к нам, им необходимо понять, что того мира, в котором они жили раньше, более не существует.

Я готовлю ужин своим родителям. Пробуя еду, они благодарят Ким Чен Ира за ее замечательный вкус, и когда я спрашиваю, как они провели день, они отвечают, что день прошел нетрудно, потому что наш Великий Руководитель Ким Чен Ир несет тяжкие судьбы людей на своих плечах. Мать и отец оба лишились зрения, и у них развилась паранойя – им стало казаться, что рядом с ними находится какой-то человек. Они не замечают его присутствия, но он докладывает в органы обо всех сказанных ими словах. Они весь день слушают радио, встречают меня возгласом «Гражданин!», когда я прихожу домой, и никогда не выказывают собственные чувства, боясь, что это может скомпрометировать их в глазах незнакомца, которого они не в состоянии увидеть. Вот почему наши биографии так важны – вместо того чтобы утаивать свою жизнь от правительства, они являют собой пример того, как можно делиться с властью всем. Я надеюсь, что однажды настанет день, когда мы будем жить в полностью открытом обществе.

Я доедаю свою порцию, стоя на балконе. Смотрю вниз на крыши домов более низких зданий, на которых высадили траву во время проведения кампании «За превращение травы в мясо». На крыше здания напротив блеют пасущиеся там козы, опасаясь охотящихся на них филинов, которые по вечерам спускаются с гор. Да, я думаю, что история Га довольно интересна: неизвестный человек выдает себя за знаменитость. Раз – и он уже в объятиях Сан Мун. Два – и он находится рядом с Великим Руководителем. А когда в Пхеньян прибывает американская делегация, этот человек, воспользовавшись замешательством и подвергая себя опасности, убивает эту красивую женщину. И даже не пытается скрыться. Вот так биография!

Я как-то тоже попытался описать собственную жизнь, просто чтобы лучше понимать субъектов, которых прошу о том же. В результате мой труд получился банальнее всех тех историй, которые мы слышим от своих гостей в Подразделении 42. Моя биография оказалась наполненной тысячей незначительных фактов – о том, что городские фонтаны включают только дважды в год, когда столицу посещает какой-нибудь иностранец, или о том, что главная городская вышка сотовой связи расположена как раз в моем районе, хотя мобильные телефоны у нас запрещены, и я не встречал ни одного человека с телефоном в руках. Эта огромная зеленая вышка, замаскированная искусственными ветками, находится на противоположной стороне моста Поттонг. Я также написал о том, как однажды обнаружил возле своего дома целый взвод солдат Корейской народной армии, которые сидели на тротуаре и точили штыки своих ружей о бетонный бордюр. Что это было – сообщение для меня или для кого-то еще? Совпадение?

Эксперимент с биографией закончился неудачей – в какой ее части была заложена частичка меня, частичка моего «я»? И, конечно, мне было трудно избавиться от чувства, что если я ее напишу, со мной произойдет нечто ужасное. На самом деле я ненавижу местоимение «я». Даже дома, наедине со своим блокнотом, я с трудом могу его написать.

Я пил огуречный сок из своей тарелки и смотрел, как последние лучи солнца, словно огонь, мерцают на стенах многоэтажек на противоположном берегу реки. Мы пишем биографии наших субъектов в третьем лице для обеспечения объективности своих оценок. Возможно, мне было бы проще писать собственную биографию, говоря о себе в третьем лице, как если бы я рассказывал не о себе, а о каком-нибудь бесстрашном дознавателе. Но тогда мне пришлось бы упоминать собственное имя, что является нарушением правил. Да и какой смысл говорить о собственной жизни, называя себя «Дознавателем»? Кому захочется читать книгу под названием «Биограф»? Нет, люди хотят читать книги, на которых указано чье-то имя. Люди хотят прочесть книгу под названием «Человек, который убил Сан Мун».

Отражавшийся в воде далекий свет мерцал, танцуя на стенах многоэтажек, и меня внезапно осенило.

– Я забыл кое-что на работе, – сказал я своим родителям, а затем закрыл за собой дверь, заперев их в квартире.

Я поехал на метро через весь город, обратно в Подразделение 42. Но было уже поздно – электричество отключилось, когда мы уже находились в глубоком туннеле. Пассажиры зажгли спички, плотным потоком вышли из вагонов электропоезда и побрели вдоль темных рельс в сторону станции «Ракван», эскалатор которой теперь превратился в неподвижный ряд ступеней, – в путь протяженностью 100 метров, ведущий к выходу из метро. Когда я вышел на улицу, было абсолютно темно. Мне не нравилось это ощущение – когда выбираешься из одной тьмы и сразу попадаешь в другую, – казалось, что я нахожусь во сне Командира Га с черными вспышками и автобусами, проносящимися сквозь темноту, словно акулы. Я практически позволил себе вообразить, что за мной едет американская машина, которую я не замечаю.

Когда я разбудил Командира Га, пальцы у него вновь шевелились, записывая сон, но на этот раз медленно и нечетко. Мы в Северной Корее умеем производить первоклассные седативные средства.

– Когда Вы рассказывали нам о своей первой встрече с Сан Мун, то упомянули, что увидели ее на торце здания, правильно? – спросил я.

Командир Га лишь кивнул.

– Это был фильм, который показывали, наводя проектор на стену здания, да? То есть, впервые вы увидели ее в фильме?

– В фильме, – подтвердил Командир Га.

– Они выбрали для этого госпиталь, потому что у него были белые стены, а это означает, что вы смотрели фильм снаружи. А сильный снег шел потому, что вы находились высоко в горах.

Командир Га закрыл глаза.

– А горящие корабли были в ее фильме «Разлученные тираны»?

Командир Га начал засыпать, но я не собирался останавливаться.

– А стонущие в госпитале люди на самом деле стонали, потому что это была тюрьма, верно? – спросил я его. – Вы были заключенным, не так ли?

Я не нуждался в ответе. Несомненно, где еще можно было встретиться с настоящим Командиром Га, Министром тюремных шахт, как не в тюремной шахте? Вот там-то он и встретил его вместе с женой.

Я вытащил из-под Командира Га простыню и накрыл ею его татуировку. А я и в самом деле чуть было не начал считать его Командиром Га. Если бы мы установили его личность, это был бы позор, Кью-Ки была права – его бы расстреляли прямо на улице. Невозможно убить министра, сбежать из тюрьмы, затем расправиться с семьей министра, а в итоге все равно отправиться работать в деревню. Я рассматривал лежащего передо мной человека.

– Что тебе сделал настоящий Командир Га? – спросил я.

Он поднял руки над простыней и начал «печатать» на своем животе.

– Что такого ужасного мог тебе сделать Министр, что ты убил сначала его, а затем лишил жизни его жену и детей? – продолжал допытываться я.