Войны некромантов - Андрей Дашков

1

"...А ведьма вдруг стала очень-очень маленькой, не больше мизинца, прыгнула в свой калебас[25] и укатила в нем. Вслед за нею взмыла в воздух страшная свита льюпс-гарупс[26] в плащах из черной кожи... И никто не узнал, почему маленький Крой лишился своей тени, а его Неерда превратилась в жабу..."

Когда Руди закончил рассказывать свою сказку, мальчик уже спал. Он с удовольствием рассказал бы другую историю, менее пугающую, но других он не помнил. Да и эта вывалилась из него без всякого участия сознания. Он воспроизводил ее, как магнитофон.

Не удивительно, что и этой ночью мальчик спал неспокойно. Рудольф смотрел на его лицо, освещенное луной. Оно искажалось и разглаживалось в соответствии с сюжетом неведомого кошмара...

Личный транслятор губернатора, десяти лет отроду, обладал слишком подвижной и неустойчивой психикой, и это было плохо. В первую очередь – для него самого. Рудольф с сожалением осознавал, что ребенок вряд ли протянет долго. Его отравят тайные враги, или же он просто медленно сойдет с ума в изоляции. До сих пор Руди делал все, чтобы этого не случилось... Он задернул штору, скрывшую окно и бледную зимнюю луну, плывшую за бронированным стеклом.

Зомби тщательно запер дверь, ведущую в маленькую камеру, находившуюся по соседству с его спальней. После этого он окунулся в зеленоватый сумрак. Мягкий свет просачивался сквозь абажур из ткани. На кровати лежала Марта Хаммерштайн, демонстрируя свою неприкрытую наготу. Ее ноги были раздвинуты, и Руди видел ненасытное увлажнившееся лоно.

Он сбросил халат и лег на холодные шелковые простыни. Его любовница и сводная сестра была раздражена, и он знал причину.

– Зачем тебе этот мальчишка? – спросила она с неприязнью.

– Я уже объяснял. Он принимает сообщения из столицы.

– Здесь ВСЕ принимают сообщения из столицы, – Марта не скрывала своего презрения к человеку, которому был необходим живой протез.

– Верно, но до меня они доходят в искаженном виде.

– А мне ты доверяешь?

– Частично.

– Что значит – частично?

– Это значит, что мне нужен мальчишка.

– Черт тебя возьми! – она потянулась за сигаретами. Рудольф смотрел на ее портсигар. Грубая, хотя и золотая штучка. Ремесла приходили в упадок, и даже ювелиры уже были не те, что в прошлом столетии. Для психотов мало что значили драгоценные камни и металлы; их женщины тешили свое тщеславие, используя для этого десятки новых способов... Некоторое время Руди вяло думал о том, откуда взялись в его сознании эстетские рудименты.

Марта продолжала ругаться:

– Выродок! Ничтожество! Кретин! Может быть, ты просто гомик?

– Ну, если бы это было так, ты бы уже знала. И пожалуйста – заткнись. У меня завтра тяжелый день.

– Не только у тебя, – неожиданно присмирев, сказала Марта. Она положила сигарету в пепельницу и начала подкрадываться к нему. Руди не понравилось, как она произнесла это.

– Говорят, ты убивала своих любовников?

– Да, милый, – она блеснула улыбкой в полутьме. Белки ее глаз были розоватыми, как облака на закате. Нежные губы прикоснулись к его груди...

– Ты можешь попытаться убить и меня.

– Я не настолько глупа. Подожди немного. Когда представится удобный случай... – ее язык проник в его рот.

В том-то и дело. Утром Рудольфу предстояло лететь в Мюнген на церемонию официального вступления на пост, и он не сомневался в том, что ее люди попытаются убрать его по пути... И все же она была прекрасной любовницей. Он понял, что ночь будет бурной. Его это мало беспокоило – он уставал гораздо меньше обыкновенных мужчин.

После того, как Марта заснула, он вернул дыханию прежний ритм и притворился спящим.

В последнее время у него возникали мысли и сомнения, которые он привык считать привилегией и проклятием живых. Возможно, часть из них была галлюцинацией. Возможно, таким кажется «изнутри» приближающееся безумие. Но он существовал уже слишком долго для зомби. Клетки его тела обновлялись примерно с такой же скоростью, как у окружавших его людей. У любовницы, знавшей каждый квадратный сантиметр его тела, до сих пор не возникло ни малейших подозрений... Единственный человек, который мог бы объяснить ему эти парадоксы, находился вне пределов досягаемости, и даже попытки связаться с ним при помощи малолетнего транслятора ничего не дали.

Конечно, Марта знала о шраме на груди и уплотнении под шрамом – там, где были спрятаны золотые диски. Она считала это опухолью, и Руди не разубеждал ее – это был тот случай, когда лучше сказаться больным, чем оказаться мертвым.

До позднего декабрьского рассвета оставалось два часа. Слишком много, чтобы время прошло незаметно, и слишком мало, чтобы подготовить серьезную защиту против дочери Хаммерштайна...

2

Марта тоже не спала, несмотря на то, что была вполне удовлетворена своим неутомимым любовником. Она вспоминала свой последний разговор с матерью, состоявшийся неделю назад и за три часа до того, как вдовствующая графиня покинула Клагенфурт. Новый губернатор попросту удалил мачеху из дворца, и это ни для кого не было секретом.

Руди не возражал бы против того, чтобы заменить всю команду Хаммерштайна своими людьми, но, по правде говоря, во всем городе у него не было ни одного СВОЕГО человека...

Марта подумала о том, каково сейчас матери в замке. Холодно, одиноко, страшно... Марта была уверена, что техны пребывают в состоянии одиночества и страха подавляющую часть времени. Как ни странно, сейчас она хорошо понимала их. Почему-то в эту ночь воспоминания приобретали зловещий привкус...

В основном, они говорили о НЕМ – об этом таинственном мужчине, лежавшем сейчас рядом с Мартой. Он никогда не принадлежал ей полностью и безраздельно. Если она занималась с ним любовью, то чувствовала, что где-то в глубине он остается холодным и недоступным для ее понимания. Он совершенно механически проделывал то, что другим было доступно лишь в порыве страсти. Ей не удавалось проникнуть в его подсознание, повлиять на мотивы его поступков и, что хуже всего, – она была не в состоянии изменить его желания. Под тонким слоем обычных реакций она находила наглухо замурованную камеру. Что там было – пустота или нечто нечеловеческое? Неразрешимая загадка одновременно бесила, интриговала, пугала ее и не оставляла места для презрения, которое Марта обычно испытывала к технам...

– У меня отняли почти все, – сказала мать перед прощанием. Действительно, в течение двух недель графиня лишилась мужа, сына и даже одной руки. Ее фигура стала ассиметричной и казалась перекошенной. К тому же, уродливая культя служила постоянным болезненным напоминанием о потере и собственной ущербности.