Гадкие лебеди кордебалета - Кэти Мари Бьюкенен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Жиль, напротив, хорош собой и улыбчив. Он кажется разумным молодым человеком и сразу же вызывает сочувствие. Ему всего шестнадцать, он высок, строен и узок в талии. Кожа его отличается благородной бледностью. Густые светлые волосы спадают на высокий лоб. Очень изящный молодой человек.
Если бы он одевался у хорошего портного, все девушки Парижа мечтали бы о нем. Окажись он в день премьеры в одном из первых рядов партера, его бы приняли за сына английского лорда.
Антуанетта
Сегодня, в последний день процесса, я впервые стою на заполненной людьми галерее в суде присяжных. Я жду выхода судей и заключенных. Вчера, во время перерыва в заседании, я сидела напротив Эмиля в галерее для свиданий, отделенная от него железной решеткой. Когда я спросила его о процессе, он рявкнул, что, будь мне интересно, я бы сама пришла. Но потом, закурив папироску, он сказал, что все, кто ходит в суды, — бесполезные зеваки и выродки. И леди из общества, которые оставляют прошения, чтобы их пустили на скамью для свидетелей, и простые люди, которые часами толкаются в очереди, чтобы попасть на галерею.
— Я не хочу, чтобы меня считали зевакой, — сказала я, но это не изменило мрачного выражения его лица. Тогда я дала обещание, которое сдержала. Что завтра я приду в суд.
Несколько недель Мари не пропускала ни одного выпуска газет. Когда начался процесс, она все время волновалась, думала о чем-то, облизывая тубы, видимо опять собираясь доказывать мне, что Эмиль убийца. На прошлой неделе она ткнула в газету, лежащую на нашем небольшом столике. Я как раз высасывала из кости остатки мозга.
— В сарае, который принадлежит отцу Пьера Жиля, нашли штаны и рубашку в пятнах крови. Штаны впору Пьеру Жилю, а вот рубашка нет. Она скорее подойдет Эмилю Абади.
Новости были так себе. У меня хватило ума это понять. Но меня бесила ее надежда на то, что я поверю в виновность Эмиля. Я надула губы и повела плечом:
— Это доказывает, что Пьер Жиль перерезал горло.
— Это доказывает, что он был достаточно близко, чтобы забрызгаться. А это совпадает с его показаниями.
Я встала.
Она ткнула в другое место в газете, чуть ниже.
— Пропавшие часы так и не нашлись, Эмиль никогда не показывал тебе модные дамские часики?
Неделю назад в прачечную зашел инспектор и по интересовался, не я ли возлюбленная Эмиля Абади. Он открыл портфель и сунул мне под нос рисунок часов с отверстием в форме сердца на циферблате.
— Они пропали из несгораемого шкафа в кафе, — сказал он, постукивая пальцем по рисунку. — Ваш дружок дарил вам подарки?
Я никогда не видела таких часов и сказала:
— Ничего об этом не знаю.
То же самое произнес Эмиль, когда я снова села напротив него и спросила про часы.
Я мрачно посмотрела на Мари, которая стояла вздернув подбородок и уперев руки в бока.
— Конечно! Он подарил мне штук десять часов, и я их все заложила.
— Да или нет, Антуанетта?
— А почему ты думаешь, что я бы тебе сказала?
Как меня раздражает ее постоянная долбежка! По-моему, она хочет доказать его вину сильнее, чем желает счастья мне. Может быть, она так увлечена этим, потому что не хочет делить меня с Эмилем?
На следующий вечер она завела ту же шарманку. Бродила за мной по комнате с газетой, как будто я не услышала бы ее, не дыши она мне в затылок.
— Отчим Эмиля Абади, месье Пикар, сегодня выступал в суде. Он назвал Абади… — она нашла нужное место в газете, — «дурным парнем, у которого всегда были деньги на женщин и выпивку, хотя он ни дня в жизни не работал».
Я развернулась и посмотрела ей в глаза.
— Он ненавидит Эмиля.
— Антуанетта, послушай меня. Просто послушай. Представь, что Эмиль Абади может оказаться не тем, кем ты думаешь. — Она откашлялась и прочитала вслух: — «Под присягой месье Пикар заявил: „Как-то раз этот парень, будучи пьяным, угрожал моей жене ножом, потому что она отказалась налить ему еще вина”. Мадам Пикар подтвердила эти показания».
Наверное, я побледнела, потому что Мари вдруг потянулась ко мне и нежно погладила по руке. Я собрала все свои силы, стараясь, чтобы голос не дрожал:
— Она просто врет ради мужа, потому что она за него. А вот ты так не делаешь, значит, ты против меня.
Она опустила руку и прикусила губу. Кажется, мне стало чуть-чуть стыдно за эти упреки. Но она хотя бы заткнулась.
День жаркий и душный, а в зале суда еще хуже, чем на улице. Я вся мокрая, от людей на галерее воняет табаком, чесноком и потом. Желудок у меня сжимается. Я мечтаю как можно быстрее пережить этот день и думаю, не врезать ли локтем парню, который решил воспользоваться теснотой и прижаться к моему бедру.
Зал длинный и узкий, судьи сидят в противоположном конце. Вдоль боковой стены, под высокими окнами, ожидают присяжные. Они поглаживают усы, стряхивают пылинки с сюртуков и пытаются выглядеть солидно. Я перевожу взгляд с одного присяжного на другого. Как и говорил Эмиль, все они из тех типов, кто восхищается бароном Османом. Он, видите ли, снес дома для бедных, чтобы сделать бульвары шире. Такие верят, что бедняки не едят мяса каждый день только потому, что тратят все деньги на танцы и выпивку. Напротив них сидят адвокаты, герои суда, по выражению Эмиля. А за ними на возвышении — залитая безжалостным светом клетка, куда поместят Эмиля и Пьера Жиля.
Толпа начинает шуметь. Хорошо одетые дамы, сидящие на первых двенадцати скамьях, встают. Зеваки на галерее поднимаются на цыпочки, чтобы лучше видеть, тычут куда-то пальцами. Эмиль и Пьер Жиль, беспомощно моргающие от яркого света, появляются в клетке. Каждого держит за руки охранник. Мгновением позже все переводят взгляды на трех судей.
В другой день я бы посмеялась над этими странными господами. На каждом шапочка, похожая на обрезок трубы, тяжелые красные мантии спереди отделаны широкими полосами белого меха с черными точками. Председательствующий судья не успел еще занять свое место под большим резным распятием, а пот уже ручьями стекает по его лицу. Я смотрю в окна,
