Октябрь - Николай Иосифович Сказбуш

Бабушка с самого утра в очереди за хлебом. У нас тут ужасно трудно, Тимош, спичек не достанешь. Бедная бабушка измучилась, — и пока разжигала самовар, она расспрашивала о Моторивке, о Матрене Даниловне, о связи с военным городком.

— Тебе придется проведать Матрену Даниловну, — проговорила Агнеса таким тоном, точно приказывала, — не побоишься появиться в Моторивке?

— Не понимаю, о чем вы говорите…

— Вот это хорошо. Через день поедешь. Только, разумеется, не в этом наряде, — подумав, она продолжала, — а что этот Мотора-гончар приличный человек?

— Да я его и не разглядел, темно было. Голос ничего, добрый.

— Ну, раз добрый, значит всё хорошо. — И вдруг почему-то спросила. — Книги читаешь?

— Какие книги?

— Ну, всякие. Пинкертона, например. Или политическую экономию?

— Читал.

— Что: Пинкертона или политическую экономию?

— И то и другое.

— Прекрасно. Разнообразие — залог широты кругозора. А еще что читал?

Тимош, как тогда, в памятный день встречи на реке, перечислил все прочитанные книги, кроме одной, бережно спрятанной в сердце.

— Про Спартака, Парижскую коммуну. Про разные виды Дарвина.

— Ну и как, разобрался в видах?

— А что ж тут разбираться. Все произошли от обезьяны.

— Ты, я вижу, вундеркинд.

— А что это такое?

— А это дитя, которое превосходно играет на барабане, не имеет представления ни о чем другом.

— Вы всё загадками, говорите.

— Я уже сказала: женщины глупы и хитры до невыносимости. Будь добр, отнеси самовар в комнату, на стол.

Разливая чай, Агнеса не прекращала расспросов, заставила, как на экзамене изложить всё, что знал Тимош о Парижской коммуне, о третьем сословии, о конвенте и вдруг спросила о социал-демократической партии, ее задачах и программе и о положении на их — шабалдасовском — заводе.

— Ну, тут ты разбираешься. Извини, пожалуйста, но меня крайне поразила твоя, не свойственная возрасту, наивность в некоторых вопросах. Не обижайся. Кроме всего прочего, я — как все женщины, — ужасно болтлива. Бери сахар. Не жди, чтобы тебе предлагали. Я нетерпелива. Ну, вот, теперь перед тобой полный портрет невесты твоего брата. Что ты скажешь обо мне Прасковье Даниловне?

— Скажу, что вы насмехаетесь надо мной, — отодвинул стакан Тимош.

— Нет, Тимош, я просто считаю, что из тебя может выйти очень толковый работник при соблюдении двух совершенно непременных условий. Во-первых, если этого ты сам добьешься и, во-вторых, если ты станешь регулярно брить усы. Без усов тебе гораздо лучше. Я бы сказала, что в таком виде ты более соответствуешь своему истинному возрасту.

— Ну, вот, я же говорил…

— Да, ты прав, — кроме всего, я злоязычна. Теперь еще ничего, но в детстве! В детстве я дралась с мальчишками. Итак, ты поедешь в Моторивку. Пройдешь через Моторивский лес таким образом, чтобы к ночи попасть в Глечики, повидаешь гончара, передашь Матрене Даниловне пожелания наилучшего здоровья, посоветуешь ей жить спокойно, тихо и благополучно до лучших времен. Узнаешь, как живут люди в военном городке. Это все, что нужно и можно передать через гончара. Есть ли у нее в семье кто-либо, с кем ты мог встречаться, не тревожа Матрену Даниловну?

— Есть?

— Кто?

— Наталка.

— Ага, Наталка. Сколько ей лет?

— Наверно шестнадцатый.

— Чудесный возраст. Самые лучшие мои воспоминания относятся именно к этим дням. Ты будешь встречаться с Наталкой.

— Там другая есть женщина. Старше, разумней. Крестьянскую жизнь лучше знает, про листовки слышала.

— Хорошая женщина? — вскинула брови Агнеса.

— Очень.

Прошло некоторое время, прежде чем Агнеса возобновила разговор.

— Видишь ли, Тимош, я всё время пыталась понять, что именно произошло в Моторивке…

— Почему вы не спросили прямо?

— Лукавство, Тимош, непростительное лукавство. Да, в этих вопросах ты разбираешься. Удивительно! Ну, хорошо, Тимош… Поедешь и сделаешь всё, как уговорились. А теперь — комната Павла в твоем распоряжении. Отдыхай. Вот для нашей бабушки и записка, рапорт о твоем появлении. С ней можешь быть откровенен.

Тимош не мог понять, что всколыхнуло прошлое, что в Агнесе напомнило о другой — бойкая речь, насмешливый взгляд, легкие красивые руки? Она была иной, совсем иной и вместе с тем…

Его поразила непонятная легкомысленная словоохотливость Агнесы, совершенно не отвечающая тому, что говорил о ней Иван.

Может быть, Иван обманывается?

Или, напротив, он сам не понимает Агнесы?

Когда женщины стараются казаться проще, чем есть на самом деле? Быть может, она просто снисходительна, — Тимош для нее младший брат Ивана. Или, возможно, ей требовалось выведать что-либо о Моторивке? Больше того, что могут дать прямые вопросы и ответы. Зачем? Стремится проверить его, прежде чем поручить новое дело?

— Нет, все не то!

«Что ты расскажешь Прасковье Даниловне обо мне?» Вот где разгадка!

Агнеса не знает, как встретят ее в семье Ткачей, не уверена в этой встрече. Она любит Ивана и боится своего чувства. Почему?

Тимош для нее — глаза и уши Ткачей, наперсник Прасковьи Даниловны, она опасается его ревнивого взгляда, смущена и старается скрыть смущение напускной непринужденностью. Что же произошло между ними, почему эта неглупая самоуверенная девушка так робеет перед Ткачами?

Занятый своими мыслями, Тимош и не заметил, как в комнату вошла старуха в черной поношенной тужурке с металлическими пуговицами. Появление неизвестного человека, спокойно восседавшего за столом над пустым чайным стаканом, нисколько не удивило ее. Поставив кошелку в угол, она принялась развязывать платок, не глядя на Тимоша, и, только заслышав запах самоварного угара, проявила озабоченность.

— Ты что, пустой чай хлещешь, — обратилась она к новому гостю, — чем она тут тебя потчевала?

Старуха подошла к столу, заглянула в самовар, неодобрительно покачала головой, оторвала от газеты клочок, приладила под камфоркой.

— Это вы про Агнесу спрашиваете? — смущенно поднялся из-за стола Тимош. — Агнеса тут вам записку оставила.

— Агнеса! И он ту же песню! Агния, Агния, молодой человек. Слава богу, православная, крещеная. Пустым чаем поила? — старуха заглянула в стакан.

— Да чего ж… Я сыт, бабушка.

— Это у твоего дедушки бабушка. А я тебе Александра Терентьевна. А ты кто будешь?

— Вот записка, — протянул листок Тимош.

— На что мне твоя записка. Языка, что ли нет?

— Я из Киева, Александра Терентьевна, — нерешительно пробормотал Тимош, не зная как представиться, — кузен, то есть двоюродный брат…

— Вижу, что кузен. Раз Павлушкину форменку одел, значит кузен. Прокламации возишь?

— Нет, я просто так. В гости.

— Все вы просто так. А там, гляди, в Сибирь за милую душу. Ну, ладно, раз кузен, так ты и ешь, как полагается кузену. Вот тебе сало шмаленное, вот огурцы, тарань. Сотку поставить или к обеду?

— Нет, сейчас не стану…

— Ну, это как кто. Иные действительно спозаранку не любят. А всё равно, друг милый,