Голован - Федор Березин

Вот если не выпадаем — это хуже. В смысле, если мы не выпадаем из круговорота протоплазмы, тогда, конечно, да. Надо смотреть в оба и держать порох сухим. Вокруг наличествует все, что захочешь. То есть не захочешь. Паучки, жучки и мухи, по которым тоже не мешало бы пострелять очередями. Еще мошкара и комары. Последние разных размеров, причем размеры эти могут изменяться на глазах. Типа того, что садится на щеку малюсенький комарик, но пока ты отодвигаешь лицевую сетку — коя должна бы как раз от этой твари тебя беречь, а теперь, получается, охраняет вражеского лазутчика, — этот гад уже насосался так, что увеличился до толстющего червеобразного мутанта. Летать он, кажется, уже не способен; отваливается и собирается уползать с добычей — моей кровушкой, чем же еще. Давишь эту гадость — плюхает, как из шприца. На кровавые капельки тут же налетает мошка. Оно понятно: тот, кто съедобен, и сам с голоду не умрет. Только вот от этого не очень весело. Что с того, что мы пришлые? Мы уже впаяны в пищевую цепочку. Нами закусывают, как родными. И все-таки кое-чего во всем этом паноптикуме не хватает. И я даже знаю, чего. Да и все знают. Мы об этом не говорим, но в этом мире явно не хватает чудовищ. Настоящих. Сбитый масштаб паучьего племени и прогуливающиеся птицы с топоровидными клювами — это все-таки не то. Где-то тут водятся чудовища. Нам никто об этом не нашептывал. Но мы знаем. Знаем и помалкиваем.

Возможно, пронесет.

Час от часу не легче. Экспедиционный отряд и без того тащит с собой чрезвычайно много барахла, но теперь у нас прибавилось что-то вообще ни к селу ни к городу. Теперь с нами ребенок! Не совсем грудничок, но маленький мальчик годиков четырех, не более. Мы подобрали его около того подобия тропы, которой пытались следовать последние несколько часов. Весьма возможно, что мы его вообще бы не заметили, если б он затаился. Однако пацан ревел так, что не услышать и не найти было попросту невозможно.

Туземный мальчик достаточно ухожен, если по тутошним меркам. Практически все тело покрыто татуировками: рисунок не угадывается, просто набор цветных полос и спиралей как круглой, так и квадратной формы. Увидев нас, ребенок затаился, умолк, даже попытался спрятаться. Никаких взрослых поблизости не наблюдалось.

— Потерялся? — спросил Жуж Шоймар. Понятное дело не туземчика, а мастера-охотника Дьюку Ирнаца.

— Все может быть, — пожал плечами наш проводник.

— Маловат для самостоятельного существования, — прокомментировал профессор. — А может быть, его маму с папой хапнул какой-нибудь… волк, к примеру?

— Все может быть, — совершил самоповтор Дьюка Ирнац.

— И что теперь? — поинтересовался начальник экспедиции.

— В смысле? Вы у меня спрашиваете, профессор? Я не знаю. — Проводник помолчал. — Вообще-то теряем время. Тут, знаете, господин профессор, лес вокруг. Народы тут живут дикие. Может, когда им жрать нечего, они таким образом от лишних ртов избавляются?

— То есть его намеренно бросили, да? Хотя… В смысле, можно ведь спросить у наших собственных аборигенов, так?

— Не думаю, что они ответят что-то путное, но мало ли? Да и вообще… — Дьюка снова помолчал. — Тут еще такое дело, начальник… Некоторые местные племена ведут обмен друг с дружкой. Типа торговли примитивной. Так вот. Встречаться нос к носу они почему-то не хотят. Опасаются друг друга или просто застенчивы. Короче, у них между собой обусловлено место, и вот в этом месте они последовательно оставляют товар, который хотят обменять на что-нибудь. Другие приходят, забирают, если им что-то нужно, а взамен приносят свое. Так вот — бартером и идет дело.

— То есть, вы хотите сказать, мастер-охотник, что данный мальчик — это товар, что ли?

— Откуда мне ведать точно, профессор? Я просто, как бы это, по-вашему, академическому, высказал гипотезу.

— А зачем кому-то столь маленький ребенок? Я что-то…

— Массаракш, профессор! Да есть миллион и два способа сверху, как пользовать маленького мальчика. Может, его будут растить и сделают воином — вдруг у них своих мальчуганов нехватка, к примеру. А может, из него к вечеру приготовят отбивные. Тут все что хочешь может быть.

— Отбивные? — повторил Жуж Шоймар. — Ну уж нет.

— В смысле, начальник? Вы хотите перевоспитать местных? Хотите встрять в бартерные дела?

— Придется нарушить им товарообмен, — неожиданно решительно выдал Шоймар. — Заберем пацана, а им оставил что-то взамен. Тут народ бедный, пары консервных банок будет, по-моему, вполне достаточно. Так?

— Если вы начнете с ними торговлю, господин Шоймар, а им, не дай Мировой Свет, это понравится — через два часа ходу обнаружите на тропе целый детский сад.

— Хм, — скривился глава отряда. — Ну тогда вообще ничего им не оставим. Просто заберем с собой.

— И куда же мы его денем? — поинтересовался мастер-охотник.

Внятного ответа он не получил. И все остальные тоже. Вот только теперь в нашем отряде наличествует ребенок. Не имею понятия, насколько это нас затруднит. Может, и в пределах нормы графиков движения, а может, и нет. Но сам факт! От кого от кого, но от Жужа Шоймара я лично подобного поступка не ожидал. С чего бы вдруг у профессора археологии проявилась такая гуманистическая струнка? Никогда раньше похожего за ним не отмечалось.

А вот наши туземцы-носильщики происшествием недовольны. Я спросил у Дьюки Ирнаца, что за фразу они теперь повторяют друг дружке вновь и вновь.

— «Дурной знак», — легко перевел мастер-проводник. — Или так — «мальчик заколдован».

Понимаю, что живущие в здешних условиях народы вышвырнуты из исторического процесса, до жути примитивны и, как следствие, суеверны, но все же эти слова заставляют призадуматься. Не слишком ли хорошо, все протекало у нас в походе до этого? Но с другой стороны, как бы я себя чувствовал, если бы Жуж Шоймар распорядился оставить все как есть, то есть бросить пацаненка там, где нашли? Совесть — она штука такая. Лучше уж будет так, как будет.

Надо же! Под Мировым Светом случаются и чудеса тоже. Причем не исключительно жуткие. Кто ж думал, что так будет? Прямо как в детской сказке. Шел герой по своим сложным мытарствам, да между делом приголубил зверушку. Ну, там, спас рогоносика восьмилапого от тигриных когтей, а рыбу-пилу говорящую — от сковороды. А когда после потребовалась ему помощь, то явилось к нему зверье спасенное и помогло за так. Сейчас нечто аналогичное в реальной жизни. То есть давно бы мне быть обглоданным, с тщательно пережеванными реберными костями, если б не давняя доброта. Или нечто, представляющееся добротой. Это если быть с собой от души откровенным.

В смысле, массаракш его знает когда, во времена последних пароксизмов Большого Махания Атомными Дубинами, пришлось мне выхаживать некоего песика, а точнее, голована. Причем выхаживать не разово, а массаракш знает сколько раз кряду, ибо был тот «песик»…

Именно тогда я, пожалуй, впервые столкнулся с Большой Наукой. Точнее, с ее представителем, профессором-практиком из Имперской Академии. Величали его Дорнель Мадисло. Правда, кто ж знал поначалу, что сей ученый практикует прежде всего по линии внутренней имперской безопасности? Я, например, ведать не ведал, не заглядывал же я в его бумаги. А если б и заглянул, то и тогда бы ничегошеньки не понял. Разве то, что данный Дорнель со связями. Так сие и без того было ясно. Я ведь даже его зауважал тогда. Не за связи, а за то, что человек, несмотря на творящийся вокруг непрекращающийся атомный кошмар, предан чистой науке. Надо же! Значит, не все еще под Мировым Светом потеряно. Если кто-то верит в науку, то, значит, и в будущее. Причем ясно ведь, что в светлое. То есть идеалистом таким мне этот Мадисло представился. Любо-дорого лицезреть. Но, как часто случается на Сфере Мира, все оказалось в точности до наоборот.

Я тогда значился ветеринаром бронеходного полка, хотя в основном торчал в роте фронтовой разведки. Точнее, если по-новому (кто-то сумасшедший вверху затеял реорганизацию прямо во время войны), «роты сбора данных». Именно в этой роте было более всего разной живности. В остальном полку разве что некое количество сторожевых псов осталось, после того, как мы потеряли «собачью роту», то есть, по-официальному, «особую роту антибронеходного заслона». Геройски вроде бы она полегла, но тут никто точно не ведал, так что Сфера Мира разными слухами полнилась. В общем, лишь в роте сбора данных остался изрядный выводок живности — исключительно голованов. Их использовали для разведки и даже диверсий в тылу «голубосоюзных». Жаль, такая идея не появилась у кого-то в штабах ранее, потому что эффективность добычи данных значительно повысилась. Кроме того, там мне часто приваливала еще и дополнительная работенка. Весьма неприятная, между прочим.