Дважды возрожденный - Виктор Мурич

- Виктор, - вывел меня из раздумий оторвавшийся от бутылки Мичман, совсем забыли сказать... Все необходимое оружие будет через два дня. Пришлось обратиться к знакомому оружейнику. Он поскребет по своим сусекам и поспрошает у коллег. Будут кольчуги, арбалеты, кинжалы, мечи и еще кое-какая мелочовка.

Я утвердительно киваю головой, выражая одобрение.

Надеюсь, что весь этот дорогостоящий металлолом сыграет хоть какую-то роль в предстоящей пьесе.

И очень хочется, чтобы по жанру это была не драма, а классический голливудский фильм с обязательным хеппи-эндом.

ГЛАВА 8

Палач шумно вдохнул воздух, вскидывая вверх массивный топор с широким лезвием, покрытым пятнышками кровавой ржавчины. Когда он выдохнет, топор опустится на плаху и отправит мою гудящую от боли и бесполезных мыслей голову под ноги безликой толпе.

Ну почему же безликой? В человеческой массе, окружившей помост, я с трудом, но все же различаю оставшимся глазом отдельные лица.

Вот стоит тучный мужчина в засаленном переднике и с массивным ножом в правой руке. Скорее всего, мясник. Он с интересом смотрит на происходящее действие. Как и все, в тот миг, когда стальная масса топора взвилась вверх, он затаил дыхание в ожидании момента истины. Момента, когда моя голова, отделенная от туловища, скатится с помоста к его ногам. Он с таким нетерпением поглядывает на замершего как изваяние палача, что у меня возникает мрачное подозрение о дальнейшем использовании моего тела.

Хотя какая мне разница?!

А может, этот мясник с круглым добрым лицом всего лишь жертва обычая? У нас на свадьбах невеста бросает букет цветов. Возможно, здесь поймать отсеченную голову считается удачей, сулящей счастье и деньги в будущем году.

А вот маленькая девочка. Судя по тому, как она жмется к мяснику, это его дочь. Ей не больше десяти, может даже меньше. Девочка смотрит на меня большими серыми глазами.

Мне страшно...

Нет, не оттого, что жизненный путь сейчас оборвется...

Страшно потому, что в ее глазах абсолютная пустота. Никаких чувств. Ни жалости к прикованному цепями к плахе израненному человеку, ни интереса к этому шумному сборищу. Она прижимает к груди матерчатую куклу с глазами-пуговками. Кажется, что в этом куске ткани, набитом... чем они тут куклы наполняют... чувств больше, чем в маленькой хозяйке.

Инквизитор уже давно произнес свою речь и теперь с показушным состраданием поглядывает на меня, стоя на краю сколоченного из неструганых досок эшафота. Может, он и не инквизитор... Я вообще не знаю, есть ли тут религия. А если есть, то какие формы она принимает. Просто этот сухощавый человечек неопределенного возраста, одетый в длиннополую черную рясу с глубоким капюшоном, у меня ассоциируется с инквизитором Инквизитором, ищущим в моей душе дьявола и не замечающим, что весь его мир уже давно продан рогатому.

Этот человечек с таким самозабвением горланил написанный на листе толстой бумаги текст... Он так пытался своим бесполым голосом передать тяжесть всех моих грехов...

Если честно, то я ни слова не понимаю из того, что говорят окружающие. Язык этого мира по своей гавкучести и резкости похож на немецкий. Но, несмотря на незнание языка, думаю, что я получил довольно четкую картину происходящего. Многие вещи являются интернациональными.

Например, зависший надо мной топор.

Я отрываю голову от провонявшего кровью дерева плахи и бросаю последний взгляд на окружающий меня мир.

Даже малейшее движение многократно усиливает боль, гуляющую по искалеченному телу.

Я пытаюсь запомнить... Запомнить то, что меня окружает. Запомнить эти грубые каменные дома, выстроившиеся вокруг обширной городской площади и пялящиеся на меня квадратными, подслеповатыми окошками. Сколько же смертей видели эти окошки за свою жизнь? Они многое смогли бы рассказать о жизни этого мощенного камнем пространства с эшафотом посредине. Запомнить этих притихших аборигенов, так похожих на нас, людей. Запомнить прячущееся в мирно плывущие облака тускловатое солнце. Запомнить этот средневековый по своему быту и жестокости мир, ставший могилой для Мичмана и Мотора.

Глупо! Как глупо! Броситься на спасение друзей, даже не имея в запасе толкового плана. Основным принципом операции должен был стать экспромт. Молниеносный, несущий смерть врагам и освобождение друзьям экспромт. Увы... Не вышло.

Выдох... Я чувствую спиной приближение смертоносной стали.

Топор мчится на свидание с моей шеей. Я даже рад этой встрече. Она остановит пульсирующую по всему телу боль. Боль, раздирающую внутренности.

Организм уже исчерпал свои возможности регенерации и прекратил борьбу. Но одно то, что я все еще жив, а не скончался от многочисленных ран, заслуживает уважения к нему. Любой другой на моем месте давно уже был бы мертв.

Еще мгновение, и я усну. Усну, забыв о боли и невзгодах. Я не верю в Бога... Я даже не знаю, что меня там ждет... Но, я уверен, хуже, чем здесь, уже быть не может. И надеюсь, да, именно надеюсь, что там я встречу всех защитников Цитадели. Там, у порога в то, во что я не верю, меня встретят Мичман и Мотор. И они будут не изуродованы и обезглавлены, какими я видел их в последний раз.

Перед глазами всплывает картина поля боя. Нашего боя. Боя, который мы проиграли.

У нас не было ни малейших шансов. Не было даже времени уйти на другой срез. Врагов, закованных в стальные доспехи в стиле средневековых воинов, было слишком много... для троих. Пусть даже один из них почти "шупермен"... Но они надолго запомнят эту схватку.

Даже после того как упали на чужую твердыню сперва обезглавленный Мотор, а потом и пронзенный насквозь тяжелым копьем Мичман, я продолжал свой танец смерти. Многочисленные раны и порезы не помешали мечу и заточенному по краю щиту вести обильную жатву.

Они сочли, что я демон. Забавно! Это было заметно и по суеверию в глазах, и по перекошенным страхом лицам.

Жаль, что меня прервали... Хороший был танец! Если бы не эта стрела, вошедшая в шею, у основания черепа...

Какая теперь уже разница...

Стоя на пороге вечности, бессмысленно думать о прошлом. Все равно ведь изменить ничего нельзя. А жаль! Я бы еще станцевал. Иногда приятно быть демоном, вызывающим суеверный страх у матерых воинов.

Глаза девочки с куклой расширились, и на миг я вижу в них отражение смерти, покрытой ржавыми пятнами.

ГЛАВА 9

Темнота.

Темнота в квадрате...

А может, даже в кубе... Темнота, возведенная в абсолют... Не такая, как ночью, а упругая, прилипчивая.

Кажется, что она окутывает меня угольным киселем. Наверное, если вытянуть руку вперед, то ее даже можно пощупать... почувствовать сопротивление собственному усилию.

И вот я вишу в центре этой материальной темноты... Сам знаю, что звучит довольно глупо, ибо у темноты нет центра, но более удачного образа для определения собственного местоположения как-то в голову не приходит. Вишу и пытаюсь понять, все же это рай или ад.

Для ада слишком уютно...

Для рая слишком скучно...

И вообще, я себе это немного по-другому представлял...

А может, это то, что называют чистилищем? Место, где человек должен осознать поступки, совершенные на протяжении грешной жизни.

Мысленно делаю обзор своего существования и с прискорбием жду экспресса в ад. Таких, как я, в рай не берут, разве что в качестве наглядного пособия кающегося грешника.

- Здравствуй! - выдернул меня из размышлений детский голосок.

- Привет! - Я пытаюсь рассмотреть в окружающей темноте источник голоса. Ты кто?

- Мы уже встречались. - Теперь я точно уверен, что голос принадлежит ребенку. Мальчику. - Тогда ты ценой собственной жизни спас друга.

- А поконкретнее можно? - Пытаюсь вспомнить такое проявление героизма со своей стороны, но в голову приходит только штрафной гранчак водки, выпитый вместо Малыша во время празднования Дня города. Да и то тогда я спас его от мрачного похмелья и всего лишь ценой двух таблеток аспирина.

"А может, я не умер? - вспыхивает ярким прожектором в голове мысль. Может, мне повезло? Но я точно помню опускающийся топор". - И именно на этом моменте мои воспоминания заканчиваются.

Нет, все-таки я мертв. Однозначно.

- Вы даже дали мне то, чего у меня никогда не было.

- Что же это? - Я все никак не могу перевести мозги - или как это у меня сейчас называется на привычные рельсы.

- Имя. - Кажется, невидимый собеседник улыбнулся. - Вы назвали меня Петей.

- Лакт, - радостно вскрикиваю я. - Ты тот самый мальчишка лакт, на которого мы охотились по заказу гномихи. Последний представитель почти вымершего народа...

- Абсолютно вымершего народа, - поправил меня голос, но я не обращаю внимание на столь незначительный комментарий. - Тебе удобнее разговаривать с видимым собеседником? Ты испытываешь дискомфорт, не видя источник мыслей?

- Да, хотелось бы тебя видеть. Так будет приятнее разговаривать. Но почему ты говоришь - источник мыслей, а не источник голоса?