Книга Розы - Кэри Си Джей

Один офицер отделился от них, а второй повел ее дальше, вниз по лестнице, потом еще по одной, глубже и глубже под землю, пока они не спустились в коридор со стальными дверями по обеим сторонам, за которыми, должно быть, когда-то помещались создания неземной красоты — африканские бабочки или колибри бассейна Амазонки, — а теперь томились перепуганные человеческие существа.

Мимо прошел бледный заключенный, зажатый между двумя охранниками. Роза поймала на себе его безнадежный взгляд и почувствовала, как покрывается холодной испариной ужаса.

Охранник, не говоря ни слова, выбрал ключ из болтающейся на поясе связки, открыл дверь и втолкнул ее внутрь. Раздался звук поворачивающегося в замке ключа.

Камера была размером десять на шесть футов, с привинченной к стене деревянной койкой и прямоугольником матового стекла высоко под потолком. Внутреннюю сторону стальной двери пересекали три толстых металлических штыря-запора, а в углу на полу камеры отпечатался бурый след чьей-то подошвы. Приглядевшись, Роза поняла, что обувь наступившего была испачкана в крови. Она не знала, сколько ей придется ждать, но догадывалась, чем закончится это ожидание.

Роза слыхала о допросах. Однажды ее бывший ухажер Лоуренс Прескотт рассказал ей по секрету, что как-то раз ему довелось побывать на конференции высших чинов УБС, проходившей в особняке к северу от Лондона, похожем на загородный отель: серебряные чайные подносы, мягкая мебель — и, если бы не обилие людей в эсэсовской форме, столпившихся у бара, мероприятие можно было бы принять за ежегодный съезд бухгалтеров. В центре обсуждения были усовершенствованные методики допроса, и, к удивлению Лоуренса, его пригласили, чтобы он рассказал о журналистских приемах ведения интервью.

«Сказали, что с самым трудным они и сами справляются, но им интересны тонкости. Например, как журналист заставляет человека раскрыться, вопреки его желанию. Думали, раз я беседую с артистами, то смогу подсказать, как выудить признание из какого-нибудь бедолаги, который устоял перед их кастетами. Не знаю уж, сообщил ли я что-то для них новое, зато почерпнул кое-что полезное для себя».

«И что же?»

«Они утверждают, нет особой нужды в показаниях доносчиков. Заключенные сами себя выдают. Как у врачей: надо лишь внимательно выслушать пациента, чтобы поставить диагноз».

На сей раз присущее Лоуренсу легкомыслие оставило его, и она увидела, насколько глубоко его потрясло общение с УБС.

«Дело в том, Роза, что у них на допросе невозможно выкрутиться. Они не просто потребуют от тебя назвать черное белым, но и объяснить, почему черное — это белое. Они безжалостны. И времени у них хоть отбавляй. Они проникнут во все твои тайны».

В коридоре раздались тяжелые шаги, и удушающий страх стиснул Розе горло, не давая дышать, заставив судорожно глотать воздух. Однако сапоги протопали мимо двери, не останавливаясь, а потом затихли вдалеке, и ее сердце забилось ровнее.

Обхватив прижатые к груди колени руками, она попыталась приглушить эмоции и заставить себя думать рационально. В первую очередь о Мартине. Ее беспокоил один вопрос. На приеме Мартин, жалуясь на перегруженность работой, сказал: «Ситуация с надписями на стенах все хуже». Однако ранее комиссар приказал ей держать это в тайне, и Роза не нарушала приказа. Почему же Мартин решил, что она о них знает?

Миновала ночь. Утренняя заря заявила о себе островком света, медленно ползущим по каменному полу. Внезапно дверь отворилась, и Розу пронизал холодный ужас, но невидимая рука лишь впихнула в камеру поднос с водой и куском хлеба.

Девушка дрожала. Она так и сидела в своем вечернем атласном платье без рукавов с бархатным корсажем, легких туфлях и с жемчужным ожерельем на шее и даже представить себе не могла, как выглядит сейчас и сколько ей еще сидеть здесь одной.

Люди обычно с трудом переносят одиночное заключение, а жители Союза были еще менее к нему подготовлены из-за жизненного уклада, к которому их приучили. Одиночество вообще не приветствовалось. Граждане должны посвящать каждую минуту своей жизни полезной деятельности или общественным мероприятиям. Однажды после очередных расспросов Селии, касающихся брачной темы, Роза повторила фразу Греты Гарбо из фильма «Гранд-отель»: «Хочу одиночества». Сестра пришла в ярость; «Даже не произноси такие вещи вслух! Ты и так слишком много времени проводишь одна. Даже не состоишь в Женской службе. Такие вещи незамеченными не проходят».

И вот, желание Розы сбылось. Полное, совершенное одиночество. Но даже одиночества недостаточно. Есть ли в сознании такой уголок, где можно незаметно притаиться?

Когда островок света дополз до середины пола, послышался топот сапог и звон ключей, оповестивший о том, что за ней наконец пришли.

К ее удивлению, следователь оказался совсем юным. Должно быть, лет двадцати с небольшим, с бритой головой, напоминающей свежеподстри-женный газон, и желтоватым цветом лица. Как и во всех учреждениях на территории Союза, персонал здесь набирался в основном из местных уроженцев, и этот молодой человек напомнил Розе двоюродного брата Пола, вплоть до маленького пореза на шее после бритья.

Она стала дышать ровнее: может быть, с этим удастся справиться.

Следователь с равнодушным, даже скучающим видом придвинул к ней через стол лист бумаги и ручку.

— Подпишите.

В соответствии с завезенной с континента системой, взятые под стражу без суда должны были сами подписать свой шутцхафбефелъ — заявление с запросом на арест. Когда она нацарапала свою подпись, он приказал:

— Сядьте на руки.

Роза знала, для чего это делается. Руки вспотеют, а грубую материю, покрывающую сиденье, сохранят, на случай если потребуется ее запах, чтобы искать с собаками.

Каждая клеточка ее тела напряженно застыла в ожидании начала допроса. Пауза затянулась. Офицер барабанил пальцами по столу. Когда она подняла глаза и вопросительно посмотрела на него, он отвел свои. Она догадалась, что не единственная, кто ждет: он тоже ждал.

Затем дверь распахнулась и вошел…

Глаза Эрнста Кальтенбруннера напоминали по цвету бетон. Изуродовавший половину лица шрам делал его похожим на оплавленную свечу. Альберт Шпеер, архитектор Вождя, говорил, что он выглядит «на удивление мягким», хотя другие видели в нем терпеливое коварство змеи, поджидающей добычу. Видимо подражая Вождю, он носил с собой хлыст, свисавший с руки на петле. Он заговорил по-немецки:

— Мисс Рэнсом, наш разговор может быть трудным, но может быть и легким.

Под воздействием его мягкого, обволакивающего голоса хотелось рассказать все, что знаешь. Она почувствовала, как он проникает в нее, пытаясь добраться до самых сокровенных тайн, скрытых глубоко внутри.

Кальтенбруннер кивнул молодому следователю, и тот встал и торопливо вышел из кабинета, всем своим видом показывая облегчение.

Роза смотрела прямо перед собой на стол со следами ожогов от сигаретных окурков. Сам шеф УБС решил допросить ее. Для этого должны быть веские причины.

Он подошел ближе и, приподняв нитку жемчуга, покатал жемчужину между пальцами.

— Я слышал, что вы дружите с помощником комиссара по культуре, штурмбанфюрером СС Кройцем.

— Да, сэр.

— Что вы с ним обсуждаете?

— Он дает мне указания по работе.

— А в чем состоит ваша работа?

— Я редактирую художественную литературу, добиваясь, чтобы она соответствовала идеологии Союза.

— А какими правилами вы руководствуетесь при этом?

Вопрос был непростой. В Союзе существовали стандарты на все случаи жизни, их хватило бы на отдельную библиотеку, но правила в отношении женского поведения по большей части оставались неписаными. Такие правила действовали еще лучше. Они заставляли сдерживать себя. Самоцензура всегда эффективнее любой другой цензуры. Зачем контролировать людей, если можно запугать их, и они будут контролировать себя сами.

— Я часто обращаюсь к «Застольным беседам» Вождя.

В свое время Роза открыла для себя, что сборником «Застольные беседы» вполне можно пользоваться как справочником. Все знали, что Вождь презирает интеллигентных женщин. Женщина никогда не должна стремиться превзойти мужчину в образовании или в разговоре, не должна отстаивать свои взгляды.